7. Уехать навсегда

Николаев Сергей

7. УЕХАТЬ НАВСЕГДА

Не старится-не лечится-не спит-

не ест-не замерзает-не тоскует,

но иногда свой чемодан пакует:

носки, сорочка, бритва… и летит!

И в этот час он думает, что жив,

что позади аресты и допросы

и, за четыре цельных папиросы

убить готовый, дружный коллектив.

И вот внизу Атлантика — сплошной

голубоглазый обморок природы.

И человек пьянеет от свободы —

в его улитке скрученной, ушной

звучит: «Мы все умоемся слезами»…

А где-нибудь в прокуренной Рязани,

нет, в городе безумном над Невой

глядит поэт мучительно окрест

и девятиэтажек видит крыши,

не спит-не улыбается-не дышит,

не моется-не бреется-не ест,

а только пишет, пишет,

пишет, пишет…

В дребезжащем холодном трамвае

мы поедем с тобой на Гавайи.

Там, на розовом пляже,

продавщица нам скажет:

— Вас на свете таких не бывает!

Помню, на Волге татарин Равиль

мрачно бубнил: — Говоришь,

лучше России один Израиль?

Ну, хорошо тебе, ишь!

Мне, в самом деле, тогда повезло —

много писал, а в руках

лодки-судьбы золотое весло.

Ночью же, вся в огоньках,

степь наплывала. Но где-то болел

новый вопрос: почему

столько печали на этой земле?

Разве другую страну

я выбирал? Например, Израиль?

Всё выбирала судьба!

— Ба, — ухмылялся татарин Равиль, —

как ты уедешь туда?

Много воды утекло, а сейчас

вещи пора собирать.

Может, жена, переделают нас?

Выучат не умирать?

— Скажите, зачем вы женились?

— Не знаю. Сказать не могу.

В очочках он вылитый «виллис»

трофейный в сибирском снегу.

Ему в Тель-Авиве служить бы

и пить апельсиновый сок,

чем в тонкости этой женитьбы

вникать: «Ну, припомни Совок! —

я думаю. — Что тебе стоит

свою закорючку…» Нет, стоп!

Вот папочку снова откроет,

наморщит свой каменный лоб.

Ну да, Галилейское море

не ждёт нас — не ждёт Назарет.

И будут нам сосны и горе!

Знать, где ж его, в общем-то, нет?

Здесь добрые люди как люди,

и Господом каждый любим,

где выросли мята и лютик

под небом таким голубым.

Стрижёт его ласточка — с нею

тоска пропадает вдали.

Но люди как люди — сложнее,

чем надо для этой земли.

Баюкая ангелов детских,

ликуют: «Запишем в балет!»

А трупы гниют в перелесках,

и беженки просят на хлеб.

Вечер. Платформа. И рельсы, как лестница в небо.

Можно уехать, но некуда — не принимает

нас ни Ганновер, ни Хайфа, ни даже Алеппо.

В небе прореху ничто уже не залатает.

Вот и стою, весь прохваченный ветром и веком,

и понимаю, какая нам доля досталась.

Падают листья, земля покрывается снегом,

и ничему нас не учат печаль и усталость.