Кривые пальцы
— Бабушка, а почему у тебя на одной руке пальцы ровные, а на другой — не очень?
Спрашиваю, как в сказке Красная Шапочка у волка. Неудобно такие вопросы задавать, но интересно ведь.
— Это с войны ещё.
— А ты воевала?
— Не успела. Прошла курсы медицинские. Собиралась на фронт. Уже в поезд садилась. А тут бомбить начали. Команда: закрыть двери! Руку пришибло. Кисть — хоть отрезай. Но рядом хирург хороший оказался. Прямо в поезде прооперировал, спас пальцы. Меня домой вернули. Я потом даже на гитаре играть могла. Но в то время не до веселья было.
Перед войной в тридцать восьмом отца забрали. По доносу. Полгода шло следствие. Он не выдержал и «сознался» в том, чего не было. Пятнадцать лет лагерей. От отца мы не отказались. Тогда считалось — если отказаться, то пропадёт человек. Долго не верили: как они могли так ошибиться? Отец — большевик с семнадцатого года. То на партийной, то на хозяйственной работе. Ответственный. За что ни брался — всё по совести делал. А тут такое!
Поняли, когда нас самих по допросам затаскали. Тоже в лагеря могли угодить, но нашёлся заступник. Влюбился в меня один человек из органов. Я тогда как кукла была: блондинка с голубыми глазами. Пела хорошо, в театральной студии училась.
Не знала, как быть. Вроде всё по-хорошему: замуж зовёт, помощь предлагает. Словом, расписались мы в каком-то журнале и стали жить вместе в его доме. Но однажды он пропал, не сказав ни слова. И я вернулась домой к матери. Только спустя много лет после войны случайно встретила в местной газете заметку о нём. В Германии погиб. В тюрьме Моабит. Подпольщиком был или разведчиком. Газету долго хранили, а при переезде потеряли.
— Бабушка, а ты его любила?
— Сама не знаю. А твоего деда очень любила.
— А как вы познакомились?
— Лётчиком был. Их часть в нашем городе стояла. За мной его командир ухаживал, а он отбил. Появился такой высокий, статный, улыбчивый — и покорил. Но развела нас война. Он уехал — я осталась. Немцы вошли в город, выгнали всех жителей под угрозой расстрела. Кругом разруха, пожары. Эвакуировались мы. Осели в совхозе, недалеко от линии фронта. Не пустили наши врага дальше.
В июле сорок второго пришла бумага — пропал без вести, а в декабре — дочка родилась, твоя мама. Голодные времена были. Собрали кое-что из вещей, продали, купили курицу на базаре, разрезали — а там черви. Пособие стали платить. Другие вдовы даже завидовали. За лётчика больше полагалось. А чему тут завидовать?..
Работала бабушка в сельской школе. Детишек учила рисовать. А откуда сама научилась — не знаю. Односельчанин вернулся с войны с трофеями. Другие что-то для дома везли, барахло всякое, а он краски и альбом с репродукциями картин Дрезденской галереи. Поженились. Детей родили. Картины маслом писали. Но долго третий муж не прожил. Остались с той поры только две небольшие картины от него. На одной море, лодка с парусом (не наше море, не наша лодка). На другой — сельский вид: гуси по реке плывут, вдали мельница ветряная крылья распустила и мужчина на лугу сено в копну собирает (не наш мужик — в чёрных брюках, жилетке и белой рубашке). Не очень профессионально, но с любовью написано. И не понятно, чьи картины: то ли бабушкиного мужа, то ли бывшего хозяина красок. Где всё это было? Кто знает — того уж нет...
— Твой дед появился на крыльце совсем неожиданно. В форме, с орденами и медалями, живой,— продолжает бабушка. — Ошибка вышла с извещением. Приехал дела уладить. На фронте полюбил боевую подругу-лётчицу, жену погибшего товарища. Мне с ним, стало быть, разводиться надо, а ему другой брак оформлять, ребёнка усыновлять. Маму твою забрал с собой, в новую семью, но вернул через год или два.
Были у меня и другие потом. Но как-то по убывающей. Жизнь под горку покатилась. А всё война. Не только пальцы поломала, но и судьбу...
Да что это я всё о грустном! Не слушай бабку, живи, люби. Не даром же наше поколение столько вынесло...
Смотрю на старую фотографию. Там бабушка молодая и красивая. В фотостудии. Сидит на стуле, смотрит мечтательно куда фотограф велел. И руку с кривыми пальцами другой рукой прикрывает.
