Новый Жюль Верн
Л. и Н. Лифшиц
I
Безупречная линия горизонта, без какого-либо изъяна.
Корвет разрезает волны профилем Франца Листа.
Поскрипывают канаты. Голая обезьяна
с криком выскакивает из кабины натуралиста.
Рядом плывут дельфины. Как однажды заметил кто-то,
только бутылки в баре хорошо переносят качку.
Ветер относит в сторону окончание анекдота,
и капитан бросается с кулаками на мачту.
Порой из кают-компании раздаются аккорды последней вещицы Брамса.
Штурман играет циркулем, задумавшись над прямою
линией курса. И в подзорной трубе пространство
впереди быстро смешивается с оставшимся за кормою.
II
Пассажир отличается от матроса
шорохом шелкового белья,
условиями питания и жилья,
повтореньем какого-нибудь бессмысленного вопроса.
Матрос отличается от лейтенанта
отсутствием эполет,
количеством лент,
нервами, перекрученными на манер каната.
Лейтенант отличается от капитана
нашивками, выраженьем глаз,
фотокарточкой Бланш или Франсуаз,
чтением ‘Критики чистого разума’, Мопассана и ‘Капитала’.
Капитан отличается от Адмиралтейства
одинокими мыслями о себе,
отвращением к синеве,
воспоминаньем о длинном уик-энде, проведенном в именьи тестя.
И только корабль не отличается от корабля.
Переваливаясь на волнах, корабль
выглядит одновременно как дерево и журавль,
из-под ног у которых ушла земля.
III
Разговор в кают-компании
‘Конечно, эрцгерцог монстр! но как следует разобраться
— нельзя не признать за ним некоторых заслуг…’
‘Рабы обсуждают господ. Господа обсуждают рабство.
Какой-то порочный круг!’ ‘Нет, спасательный круг!’
‘Восхитительный херес!’ ‘Я всю ночь не могла уснуть.
Это жуткое солнце: я сожгла себе плечи’.
‘…а если открылась течь? я читал, что бывают течи.
Представьте себе, что открылась течь, и мы стали тонуть!
Вам случалось тонуть, лейтенант?’ ‘Никогда. Но акула меня кусала’.
‘Да? любопытно… Но, представьте, что — течь… И представьте
себе…’
‘Что ж, может, это заставит подняться на палубу даму в 12-б’.
‘Кто она?’ ‘Это дочь генерал-губернатора, плывущая в Кюрасао’.
IV
Разговоры на палубе
‘Я, профессор, тоже в молодости мечтал
открыть какой-нибудь остров, зверушку или бациллу’.
‘И что же вам помешало?’ ‘Наука мне не под силу.
И потом — тити-мити’. ‘Простите?’ ‘Э-э… презренный металл’.
‘Человек, он есть кто?! Он — вообще — комар!’
‘А скажите, месье, в России у вас, что’ — тоже есть резина?’
‘Вольдемар, перестаньте! Вы кусаетесь, Вольдемар!
Не забывайте, что я…’ ‘Простите меня, кузина’.
‘Слышишь, кореш?’ ‘Чего?’ ‘Чего это там вдали?’
‘Где?’ ‘Да справа по борту’. ‘Не вижу’. ‘Вон там’. ‘Ах, это…
Вроде бы кит. Завернуть не найдется?’ ‘Не-а, одна газета…
Но оно увеличивается! Смотри!… Оно увели…’
V
Море гораздо разнообразнее суши.
Интереснее, чем что-либо.
Изнутри, как и снаружи. Рыба
интереснее груши.
На земле существуют четыре стены и крыша.
Мы боимся волка или медведя.
Медведя, однако, меньше и зовем его ‘Миша’.
А если хватит воображенья — ‘Федя’.
Ничего подобного не происходит в море.
Кита в его первозданном, диком
виде не трогает имя Бори.
Лучше звать его Диком.
Море полно сюрпризов, некоторые неприятны.
Многим из них не отыскать причины;
ни свалить на Луну, перечисляя пятна,
ни на злую волю женщины или мужчины.
Кровь у жителей моря холодней, чем у нас; их жуткий
вид леденит нашу кровь даже в рыбной лавке.
Если б Дарвин туда нырнул, мы б не знали ‘закона джунглей’
либо — внесли бы в оный свои поправки.
VI
‘Капитан, в этих местах затонул ‘Черный принц’
при невыясненных обстоятельствах’. ‘Штурман Бенц!
ступайте в свою каюту и хорошенько проспитесь’.
‘В этих местах затонул также русский ‘Витязь’.
‘Штурман Бенц! Вы думаете, что я
шучу?’ ‘При невыясненных обстоя…’
Неукоснительно надвигается корвет.
За кормою — Европа, Азия, Африка, Старый и Новый свет.
Каждый парус выглядит в профиль, как знак вопроса.
И пространство хранит ответ.
VII
‘Ирина!’ ‘Я слушаю’. ‘Взгляни-ка сюда, Ирина’.
‘Я же сплю’. ‘Все равно. Посмотри-ка, что это там?’ ‘Да где?’
‘В иллюминаторе’. ‘Это… это, по-моему, субмарина’.
‘Но оно извивается!’ ‘Ну и что из того? В воде
все извивается’. ‘Ирина!’ ‘Куда ты тащишь меня?! Я раздета!’
‘Да ты только взгляни!’ ‘О боже, не напирай!
Ну, гляжу. Извивается… но ведь это… Это…
Это гигантский спрут!.. И он лезет к нам! Николай!..’
VIII
Море внешне безжизненно, но оно
полно чудовищной жизни, которую не дано
постичь, пока не пойдешь на дно.
Что подтверждается сетью, тралом.
Либо — пляской волн, отражающих как бы в вялом
зеркале творящееся под одеялом.
Находясь на поверхности, человек может быстро плыть.
Под водою, однако, он умеряет прыть.
Внезапно он хочет пить.
Там, под водой, с пересохшей глоткой,
жизнь представляется вдруг короткой.
Под водой человек может быть лишь подводной лодкой.
Изо рта вырываются пузыри.
В глазах возникает эквивалент зари.
В ушах раздается бесстрастный голос, считающий: раз, два, три.
IX
‘Дорогая Бланш, пишу тебе, сидя внутри гигантского осьминога.
Чудо, что письменные принадлежности и твоя фотокарточка уцелели.
Сыро и душно. Тем не менее, не одиноко:
рядом два дикаря, и оба играют на укулеле.
Главное, что темно. Когда напрягаю зрение,
различаю какие-то арки и своды. Сильно звенит в ушах.
Постараюсь исследовать систему пищеваренья.
Это — единственный путь к свободе. Целую. Твой верный Жак’.
‘Вероятно, так было в утробе… Но спасибо и за осьминога.
Ибо мог бы просто пойти на дно, либо — попасть к акуле.
Все еще в поисках. Дикари, увы, не подмога:
о чем я их не спрошу, слышу странное ‘хули-хули’.
Вокруг бесконечные, скользкие, вьющиеся туннели.
Какая-то загадочная, переплетающаяся система.
Вероятно, я брежу, но вчера на панели
мне попался некто, назвавшийся капитаном Немо’.
‘Снова Немо. Пригласил меня в гости. Я
пошел. Говорит, что он вырастил этого осьминога.
Как протест против общества. Раньше была семья,
но жена и т. д. И ему ничего иного
не осталось. Говорит, что мир потонул во зле.
Осьминог (сокращенно — Ося) карает жесткосердье
и гордыню, воцарившиеся на Земле.
Обещал, что если останусь, то обрету бессмертье’.
‘Вторник. Ужинали у Немо. Было вино, икра
(с ‘Принца’ и ‘Витязя’). Дикари подавали, скаля
зубы. Обсуждали начатую вчера
тему бессмертья, ‘Мысли’ Паскаля, последнюю вещь в ‘Ля Скала’.
Представь себе вечер, свечи. Со всех сторон — осьминог.
Немо с его бородой и с глазами голубыми, как у младенца.
Сердце сжимается, как подумаешь, как он тут одинок…’
(Здесь обрываются письма к Бланш Деларю от лейтенанта Бенца).
X
Когда корабль не приходит в определенный порт
ни в назначенный срок, ни позже,
Директор Компании произносит: ‘Черт!’,
Адмиралтейство: ‘Боже’.
Оба неправы. Но откуда им знать о том,
что приключилось. Ведь не допросишь чайку,
ни акулу с ее набитым ртом,
не направишь овчарку
по’ следу. И какие вообще следы
в океане? Все это сущий
бред. Еще одно торжество воды
в состязании с сушей.
В океане все происходит вдруг.
Но потом еще долго волна теребит скитальцев:
доски, обломки мачты и спасательный круг;
всё — без отпечатка пальцев.
И потом наступает осень, за ней — зима.
Сильно дует сирокко. Лучшего адвоката
молчаливые волны могут свести с ума
красотою заката.
И становится ясно, что нечего вопрошать
ни посредством горла, ни с помощью радиозонда
синюю рябь, продолжающую улучшать
линию горизонта.
Что-то мелькает в газетах, толкующих так и сяк
факты, которых, собственно, кот наплакал.
Женщина в чем-то коричневом хватается за косяк
и оседает на пол.
Горизонт улучшается. В воздухе соль и йод.
Вдалеке на волне покачивается какой-то
безымянный предмет. И колокол глухо бьет
в помещении Ллойда.
1976
