Иван

Ивана хоронили впопыхах:

пиджак побила моль, жилетку - тоже,

в ботинках продырявились подошвы,

но что ему от этого - труп трупом.

Холодный полдень бледно полыхал.

Жену Ивана в штопанном тулупе

никто не узнавал: согнуло горе.

Несущие шли бодро мимо хат:

покойник, знамо, здравствующих гонит.

 

В субботу заседали допоздна,

а утром распивали гоголь-моголь.

В ту зиму навалило голубого

искрящего снега по колено.

Еда по преимуществу постна

у жителей посёлка. Подгорели

лепёшки ранним утром: прозевала

жена Ивана, пухлая от сна,

но тот, бывало дело, просит Валю

 

плевать на все заботы: "Сядь да сядь!" -

и та садилась нехотя за нарды.

Играя, повторяла: "Вань, - звонарь ты,

а колокол не чищен с прошлой Пасхи.

Подумай - что подумают друзья!?"

"Друзья, Валюша, злы и пошловаты -

им колокол, поверь уж мне, до фени".

Строй к кладбищу довольно быстро зяб,

а двое живо ботали по фене.

 

Взгляд Вали застилала пелена,

но выдавить слезу она не смела.

Внучата сбоку дёргали несмело

рукав её тулупа - оба сразу.

"Душа Ивана двинет в пресный рай,

но как бы в том раю не обосраться!" -

сказал сосед, а Валя следом тихо:

"Вот кто-нибудь умрёт - с ним передам

костюм тебе и новые ботинки!"