Иван
Ивана хоронили впопыхах:
пиджак побила моль, жилетку - тоже,
в ботинках продырявились подошвы,
но что ему от этого - труп трупом.
Холодный полдень бледно полыхал.
Жену Ивана в штопанном тулупе
никто не узнавал: согнуло горе.
Несущие шли бодро мимо хат:
покойник, знамо, здравствующих гонит.
В субботу заседали допоздна,
а утром распивали гоголь-моголь.
В ту зиму навалило голубого
искрящего снега по колено.
Еда по преимуществу постна
у жителей посёлка. Подгорели
лепёшки ранним утром: прозевала
жена Ивана, пухлая от сна,
но тот, бывало дело, просит Валю
плевать на все заботы: "Сядь да сядь!" -
и та садилась нехотя за нарды.
Играя, повторяла: "Вань, - звонарь ты,
а колокол не чищен с прошлой Пасхи.
Подумай - что подумают друзья!?"
"Друзья, Валюша, злы и пошловаты -
им колокол, поверь уж мне, до фени".
Строй к кладбищу довольно быстро зяб,
а двое живо ботали по фене.
Взгляд Вали застилала пелена,
но выдавить слезу она не смела.
Внучата сбоку дёргали несмело
рукав её тулупа - оба сразу.
"Душа Ивана двинет в пресный рай,
но как бы в том раю не обосраться!" -
сказал сосед, а Валя следом тихо:
"Вот кто-нибудь умрёт - с ним передам
костюм тебе и новые ботинки!"
