ЗВЕРЬ

 

Всего хватало – счастья и потерь.

Не хуже всех.

Но душно, словно в клетке:

живёт во мне, насторожившись, зверь –

его не снять зарядом дроби метким.

Ему не раз указывал на дверь, –

мол, выйди вон! – а он, зажмурясь сладко,

мурлычет: – Человек, он тот же зверь,

лишь более высокого порядка…

Я верю людям. Он шипит: – Не верь!

Любовь – мура! Молись законам стаи…

Живёт мой зверь пока что без потерь.

Пусть опасается.

О нём теперь узнают!..

Исповедальность – это избавленье.

Я знаю, чем достать его! ого!

Захлопнется капкан стихотворенья

и вот тогда посмотрим – кто кого.

Откуда он?

Зачем он в темноте

скрывается?

А может, он от предков,

качавшихся на исполинских ветках,

фатальный ген?

как память о хвосте?..

…Усну. И снова: хмурое окно –

крест-на крест, – и рыданья за стеною,

и детство, опалённое войною,

недетскими страданьями полно.

Какою мерой это всё не мерь,

но как понять,

что папа не вернётся?

Что страшным зверем голод обернётся?..

И вот он затаился, этот зверь!

– Пошёл, зверюга! Всё! Уже не трушу… –

А он сидит, шипит!

– Ах, мать твою!.. –

Я так мечтал лечить чужие души,

а всё врачую до сих пор свою.

Нет-нет да снова в памяти всплывёт

тот липкий миг, что те паучьи сети,

где в мусорных отходах у ворот

комендатуры копошатся дети.

И слёзы горькие, тем более – скупые,

как пытка, из-под болью сжатых век –

твою не смоют дактилоскопию,

преступный век!..