Юровская сага. Глава 23. Одиссея Юровского долгожителя

Одиссея Юровского долгожителя

 

Полноправным жителем деревни Юрово Лёнькин отец стал в 1933 году, когда женился на Никифоровой Клавдии Алексеевне, рожденной в деревне Юрово в 1909 году.

Начало Лёнькиного рода по отцу затерялось на Северном Урале.

Прадед Лёньки по отцу родился в Нижнем Тагиле, работал в Перми на знаменитом заводе «Мотовилиха». Это всё что Лёнька смог узнать от своего отца, сам Лёнька в Ижевск так и не съездил, хотя желание было познакомиться с тамошними многочисленными родственниками.

 

Лёнькин дед родился в городе Ижевске. Вся трудовая жизнь связана с Ижевским машиностроительным (оружейным) заводом. 10 июня 1807 года на берегах Ижа была основана оружейная контора, что стало началом развития Ижевского завода. Уже к Отечественной войне 1812 года армии Кутузова было поставлено более 6 тысяч кремнёвых ружей. В 1836 году завод произвел более тридцати тысяч стволов. С 1893 года Ижевский завод стал производить трехлинейную винтовку Мосина и уже в 1896 году стал выпускать по тысяче винтовок в день. К началу Первой мировой воны выпуск трехлинеек достиг объема 2200 штук в день. Всего же за время войны завод поставил фронту более 1 млн 400 тысяч новых винтовок. К лету 1917 года на Ижевском оружейном заводе работало тридцать четыре тысячи человек.

 

Начинал трудовую деятельность дед машинистом паровоза на железной дороге, принадлежащей заводу. Почетный Член большевистской партии с 1905 года. Во время Отечественной войны руководил огромным подсобным хозяйством, которое снабжало всех рабочих оружейного завода необходимыми продуктами. Когда ухудшился слух, назначили начальником Ижевской железнодорожной станции. Умер в 1985 году в возрасте 95 лет в городе Ижевск.

 

В Ижевской семье было пятеро детей. Игорь, Вениамин, Нина, Сергей, Тамара.

Жили по тем временам зажиточно. Солидный дом на берегу озера. В доме три больших комнаты, причем в каждой комнате своя печь. Просторная кухня. В собственности двадцать соток земли. Имели лошадь, корову, мелкий скот и птицу. Две моторные лодки стояли на приколе на берегу озера. Дед по профессии железнодорожник. Примерно так жили все железнодорожники и квалифицированные рабочие Оружейного завода. Лошади использовались исключительно для прогулок. Особенно любили кататься на лошадях, запряженных в изящные санки зимой на озере. В выходной день выезжали жители города и хвастались друг перед другом у кого красивей сани, упитаннее лошади, наряднее одеты жены и дети.

 

Земли у Хозяина много, но сельхозобработкой её не занимались. Часть земли использовалась под огород. Основная часть земли занята под постройками: конюшня для лошади, коровник, курятник, помещения для овец, коз, поросят. Имелся большой погреб, где на льду хранились продукты круглый год. Члены семьи любили охотиться. Тайга рядом. В тайге медведи, волки, зайцы, лисы, белки.

 

Охотничье оружие имелось у каждого четырнадцатилетнего мальчишки. Это не обсуждалось и было в порядке вещей. Кроме того имелось и боевое оружие: карабины, револьверы. Лёнькин отец без особого труда мог проникнуть на территорию завода в кабине паровоза вместе со своим батей-машинистом, а там достать оружие у знакомых рабочих было проще пареной репы. Выходной контроль на проходных был жесткий, но паровоз не проверялся и за короткое время отец вооружил в избытке себя и своих друзей оружием и боеприпасами.

 

Грибы в большом количестве начинали попадаться в пятистах метрах от поселка в лесном массиве. Через час грибники возвращались с ведром белых грибов. А вот за лесной малиной приходилось ездить на поезде, который ходил в лес за дровами для нужд завода. Высаживали ребят километров за шестьдесят от города в малиннике, а поезд продолжал свой путь на лесную делянку за дровами. Часа через два состав с дровами возвращался назад и забирал ребят, которые за это время собирали по 20-30 кг малины. При сборе малины ни в коем случае нельзя было употреблять малину в пищу. Лесная малина имеет сильное свойство воздействовать на нервную систему с полной потерей ориентации на местности. Проще говоря, можно легко заблудиться в зарослях малины и в глухой тайге. Это правило твердо и неуклонно соблюдалось. Малину начинали употреблять, когда поджидали поезд, рассевшись на насыпи. Собирали малину в самодельные короба и лукошки. На зиму малину сушили и она сохраняла целебные свойства.

 

Среднюю девятилетнюю школу Лёнькин отец окончил в 1927 году. В то время в стране существовал закон по которому, чтобы поступить в институт необходимо отработать не менее одного года на производстве. Только после этого выдавалась путевка установленного образца, которая давала право на поступление в высшее учебное заведение любого города СССР, в том числе в Москве.

 

В 1928 году четыре школьных товарища из Ижевска, отработав год на заводе отправились покорять столицу нашей Родины. Отец поступил в институт связи имени Подбельского. Радио было делом новым, интересным и перспективным и заинтриговало его. Остальные ребята поступили в МГУ на геолого-разведочный факультет. Отец два года жил в их общежитии, чтобы не отрываться от своих друзей и спал на раскладушке, так как жил в общаге МГУ на птичьих правах. Такая была дружба!

 

Летом 1931 года перед отправкой на производственную практику в Сталинград, отцу и еще троим студентам института связи, сдавшим сессию на "отлично" выделили поощрительные путевки для отдыха в подмосковный дом отдыха № 15 «Планерное» в Новогорске, в двух километрах от Юрово. В этом доме отдыха отец познакомился со своей будущей женой и матерью Лёньки. Мать слыла лучшей певуньей в округе, что покорило и сразило наповал студента - отличника. Юровские девицы регулярно ходили на танцы в этот дом отдыха, потому как иных мест для развлечения поблизости от Юрова не было.

 

Провел отец на отдыхе около двух месяцев, попрощался со своей ненаглядной подругой, договорившись о переписке и отправился с литерным билетом в седьмую военную школу летчиков имени Сталинградского Краснознаменного пролетариата для прохождения радиопрактики. После трехмесячной практики в школе летчиков, московским студентам института связи выдали лётную форму одежды курсантов и поставили в известность, что в связи политической необходимостью в стране доучиваться они будут на летчиков, которые крайне необходимы в ту предвоенную пору молодой советской республике и, чтобы навсегда забыли о прежней специальности связистов. Это воинский Приказ, а Приказы не обсуждаются. Удар был ниже пояса! Поднялся стихийный бунт.

 

Несколько студентов выразили свое категорическое несогласие с тем, что их собираются перепрофилировать, и они на обучение в летном составе письменного согласия не дадут. В ноябре 1931 года студентов-бунтовщиков, кто не дал письменного согласия остаться в военной школе летчиков, отправили в чём были одеты под конвоем в Сталинградский следственный изолятор. Посадили арестованных в общую камеру человек на тридцать.

 

Первый раз отца вызвали на допрос спустя три месяца после ареста. Следователь, перегруженный работой заполнил протокол формальными формулировками и через десять минут отправил в камеру. Спустя пару дней к отцу подсадили в камеру заместителя директора крупнейшего Сталинградского завода «Красный Октябрь». Познакомились. Отец рассказал замдиректора свою печальную историю. Доброжелательный сосед поведал, что на днях его должны освободить из следственного изолятора на свободу и он может дать знать родителям в Ижевск, что происходит с их сыном. Замдиректора действительно вскоре освободили за отсутствием улик в подрывной деятельности и не обманул, а честно написал подробное письмо в Ижевск о злоключениях Лёнькиного отца.

 

Через некоторое время отца второй раз вызывают к следователю. Каково было удивление, когда ему предоставили свидание со своим отцом, дедом Лёньки, приехавшим в Сталинград через Москву. В Москве дед, поскольку был членом партии с 1905 года, добился в Центральном комитете партии свидания с сыном, находящимся в следственном изоляторе города Сталинграда длительное время без следствия и суда. Такое разрешение в Москве было получено. Свидание оказалось недолгим, но отец успел рассказать подробно и в деталях всю историю его предварительного задержания в авиационном училище и содержания в одиночной камере без следственных действий.

 

Еще через месяц к отцу в одиночку подсадили весьма энергичного и шустрого молодого человека со Сталинградского тракторного завода. Они быстро подружились, молодой весельчак рассказал, что он бывший польский офицер, засланный польской разведкой на Сталинградский завод и сразу, не раздумывая, перешедший на сторону большевиков. Фактически его перевербовали органы разведки НКВД. "Польский шпион", как прикрытие от чужих глаз использовал ночное пребывание в следственном изоляторе, а каждое утро его уводили по служебным делам в органы.

 

Однажды поляк пришел в камеру и рассказал забавную историю, имеющую далеко идущие последствия: «Твоего придурка - следователя отправили в Москву на повышение на Лубянку, а твое "хитрое" дело передали моему "умному" деловому следователю, так что жди перемен скоро тебя вызовут на допрос».

 

Через пару дней отца вызывает новый "умный" следователь и сообщает, что внимательно ознакомился с "лётным делом" не нашел в нём следов криминальных правонарушений, а потому сей момент отпускает из кабинета на все четыре стороны. Вместе с отцом отпустили еще двоих незадачливых "сидельцев" по лётному делу. С подследственных взяли подписку о неразглашении служебной тайны, что ничего в изоляторе не видели, ничего не слышали, допросов и следственных действий с ними не проводили и они будут помалкивать по гроб жизни. Я не я, и лошадь не моя.

 

Собрали горемыки свои нехитрые пожитки и отправились на волю с литерными железнодорожными билетами, которые выдал благородный следователь. Литер действителен в любой конец нашей бескрайней страны. Прежде, чем отправится в дальние края, бывшие арестанты вернулись в авиашколу, чтобы забрать свои военные билеты.

Шел месяц май. Авиашкола в полном составе отбыла на летние сборы. Осталось на местах лишь тыловое начальство.

 

Начальник авиашколы бывший белый офицер Гельфер Е.А. дал распоряжение начальнику отдела кадров, чтобы тот выдал военные билеты с экзотической формулировкой «отчислен из авиашколы № 7 за политико-моральное несоответствие». Такую расплывчатую и хитрую формулировку умный и дальновидный Начальник придумал после долгого размышления над будущей судьбой бывших студентов и бывших летчиков.

 

Отправил бывших курсантов в те подразделения, где они проходили последнее обучение, чтобы те переоделись в свою практически новую летнюю курсантскую форму, так как они объявились перед очами Начальника в зимних бушлатах и валенках, в чем их забирали в следственный изолятор в ноябре прошедшего года. Переоделись бедолаги в летнюю форму курсантов и отправились на ближайшем поезде в Москву. Получили в кассе училища на дорогу недельное денежное довольствие по приказу Начальника летной школы № 7 Гельфера Е.А.

 

Двое друзей по несчастью, которых отпустили вместе с отцом, раньше постоянно жили в Москве. Отец Райского работал на крупном авиационном заводе «Знамя труда», что около метро Динамо. (По численности работающих этот завод всегда был на втором месте после ЗИЛа). У сестры Райского оказалась свободная площадь, на которой и поселился временно отец. Эти двое друзей устроились на тихую работу, чтобы затеряться в артели типа "Напрасный труд", а отец пошел работать на завод АМО (будущий завод им. Лихачева).

 

Приняли его на работу в механический цех в качестве механика-наладчика станков, в анкете в графе "образование" он отметил, что образование "неполное высшее". Двигатели в авиашколе за несколько месяцев он достаточно хорошо изучил, даже пару раз успешно совершил тренировочные полеты на У-2, пока не забрали в изолятор

 

После того как оформился на заводе отправился к своей невесте в деревню Юрово, где его естественно потеряли, так как о нём не было ни слуху, ни духу. Отец поведал свою Одиссею. В семье Никифоровых его поняли. Лёнькин дед по матери сам скрывался от царских властей за дезертирство и за то, что отпустил с фронта в 1916 году, Бог знает сколько, солдат, пользуясь печатью Председателя фронтового Совета солдатских депутатов, а Лёнькина мать укрывалась в «подполье» в Павшино от советских властей за провал работы и либеральное раскулачивание зажиточных крестьян в Химкинском районе, будучи вторым секретарем райкома и ответственной за проведение коллективизации.

 

Расписались в Химкинском ЗАГСЕ. Отец получил постоянную прописку в деревне Юрово. Сыграли скромную свадьбу и отец на долгие годы стал полноправным жителем деревни. На заводе АМО отец проработал три года. В 1936 году его вызвал директор завода Лихачев и сообщил, что на завод пришла из Госплана СССР строгая разнарядка. Необходимо отправить на учебу от завода двух человек в созданную Плановую академию при Госплане СССР. В то время, кроме отца, который отметил в анкете, что у него неполное высшее образование, был еще один молодой инженер, окончивший Станкин. Для претендентов существовал один барьер это ограничение по возрасту. Отец подходил под возрастной ценз, и не раздумывая дал согласие на учебу в Плановую Академию при Госплане СССР.

 

В отделе кадров завода, когда стали оформлять документы в Плановую Академию, кадровик обратил внимание на непонятную ему запись в военном билете. «Отчислен из авиашколы за морально-политическое несоответствие». Кадровик задумчиво между оформлением бумаг спросил отца:

- Ты, что из кулаков будешь?

 

Отец сначала опешил от странного вопроса, потом взял себя в руки и начал рассказывать кадровику, что у них в хозяйстве было две лошади, несколько коров, плел кадровику семь верст до небес и всё лесом про свою семью. Кадровик не слушал его болтовни, оформил и отдал в руки необходимые в Академию документы. Стипендию отец стал получать от завода АМО по средней сдельной, а как наладчик он зарабатывал в среднем выше чем высококвалифицированный рабочий завода.

 

Проучился в Плановой Академии отец три года. Успешно с красным дипломом закончил Академию в 1939 году. Летним вечером на выпускном балу к нему подошел начальник Первого отдела Академии и говорит задумчиво: « На тебя пришел личный запрос из НКВД, на предмет проверки политической благонадежности.»

 

Это была обычная плановая проверка в порядке вещей, все выпускники Академии направлялись на работу, кроме Госплана СССР, в Госпланы и в министерства союзных республик на руководящие экономические должности.

 

( У отца за спиной 58 политическая статья, находился под следствием в Сталинградском изоляторе. Эти нежелательные сведения могли легко получить в НКВД, отправив запрос в авиашколу. Он, вздрогнул, но вида не подал).

- Пришел запрос, отправляйте, коли такой порядок, - спокойно ответил отец слегка подвыпившему Начальнику. На выпускном вечере работал бесплатный буфет со спиртными напитками.

 

Начальник Первого отдела немного подумал, посмотрел, как веселиться молодежь и говорит:

- Ладно, я с завтрашнего дня в отпуске. Дипломное удостоверение и Приказ о распределении в Госплан Союза у тебя лежат в кармане, я тебя не видел, не слышал, продолжай веселиться. Запрос на тебя отправлять в НКВД не буду с тобой и так всё ясно, а мне целый отпускной день терять нет желания.

 

На выпускном вечере отец был с Лёнькиной матерью, но ей, конечно, ничего не сказал о том Дамокловом мече, который навис над его судьбой. Пронесло, только холодком одиночной камеры повеяло!

 

Особая гордость отца - радиоприемник СИ-235 (Сетевой Индивидуальный, 2-х контурный, 3-х ламповый, 1935 года выпуска). Приемник работал в диапазоне длинных и средних волн. Отцу радиоприемник подарен лично Лихачёвым Директором завода АМО , стипендию от которого отец получал, обучаясь в Плановой Академии Госплана СССР. Радиоприемник большая редкость. Стоил приемник 250 рублей. Стоимость проезда в метро тридцать копеек.

 

Ректором Академии был самый знаменитый экономист того времени Вознесенский Николай Алексеевич, одновременно являясь с 1938 года председателем Госплана СССР.

 

Красный диплом подписан Вознесенским Н.А. , как память о своём великом учителе он хранил книгу – исследование "Военная экономика СССР в период Отечественной войны." За эту работу Вознесенский получил в 1948 году Сталинскую премию. Однако уже через год отношение Сталина к Председателю Госплана СССР резко изменилось. Причиной этого, как считают, послужила дискуссия об экономических проблемах социализма. Дискуссия была вызвана спорами в Политбюро, начатыми по инициативе Н. Вознесенского. Уже в конце 40-х годов он продекларировал переход к более свободной экономике, которая во время войны перестроилась на военный лад: приказ-исполнение, за неисполнение - тюрьма или расстрел.

 

Суть дискуссии заключалась в том, может ли власть по своему усмотрению командовать всем: материальными ресурсами, ценами, людьми, определять пропорции в хозяйстве, уровень и образ жизни и т.д. Или должны быть какие-то лимиты, исходящие из требований эффективности экономики.

 

Понятно, что И. Сталин жестко придерживался первой точки зрения. В 1950 году Вознесенский был расстрелян по "Ленинградскому делу".

 

В январе 1953 года начали вызывать на допросы бывших выпускников Плановой Академии Вознесенского. До закрытия Академии в 1941 году было сделано три выпуска студентов. На Лубянке начали спешно готовить "Московское дело", чтобы уничтожить всех учеников Вознесенского, которые к тому времени занимали крупные посты в Союзных министерствах и других высших хозяйственных органах: Госплане, Госснабе, Госстрое и др. Лёнька помнил, как в те тревожные времена к отцу вечерами заходил сослуживиц, из соседнего подъезда (дом ведомственный, все жильцы работали в одном Управлении материальных резервов при Совете Министров СССР с правами союзного министерства) и они на кухне тихо разговаривали. Если кто-то входил на кухню, замолкали.

 

Лёнька не пытался понять, о чем могут шептаться взрослые люди, но напряжение в доме чувствовалось. Лёнька был уверен, что все переживают за жизнь вождя всех времен и народов. Иногда проснувшись среди ночи, он слышал, как отец сидит около радиоприемника и слушает сквозь музыкальные звуки шум и писк морзянки из динамика и голоса на русском языке.

 

Утром в первых числах марта 1953 года, отец обнаружил в почтовом ящике казённую повестку без указания органа, отправившего документ. В повестке указано, что Получатель обязан прибыть для беседы шестого марта в восьмой подъезд Политехнического музея. Указан адрес Политехнического музея.

 

Отец работал рядом в Большом Черкасском переулке в Главном Управлении материальных резервов при Совете Министров СССР. Управление пользовалось правами Союзного министерства и было строго засекречено. При входе в здание не было вывешено никаких табличек. На окнах входных дверей повешены плотные шторы из синего материала. На окнах первого этажа такие же занавески. Охрана военизированная.

 

В тот же день в обед отец отправился узнать, что находится в восьмом подъезде. Оказалось, что там размещена одна из служб КГБ и все, кто входил в загадочный подъезд, оттуда больше не возвращался. Это поведал словоохотливый вахтер соседнего подъезда, принадлежащего Политехническому музею. Случилась эта история третьего марта 1953 года, а пятого марта умер Сталин и, естественно, отец повестку уничтожил. Больше люди с Лубянки отца не тревожили.

 

Из Госплане СССР отец добровольцем ушел в Действующую армию в июле 1941 года. Лёнька не решился спросить, почему он пошел на фронт добровольцем, когда у него было двое малолетних детей, работа на ответственной государственной службе, где бронь была обеспечена на сто процентов. Были свои личные соображения на этот счет!

Он был направлен на инженерные военные курсы в город Архангельск. Через три месяца получил звание лейтенант и был определен в Тульскую область на защиту Москвы с южной стороны, куда отчаянно рвались гитлеровцы. Отец получил в свое подчинение батальон солдат и рубеж, где должны были насмерть встретить неприятеля. Со слов отца своих солдат он берег. Во время боев его батальон понес самые минимальные потери в дивизии, хотя вокруг у соседей солдаты погибали тысячами.

 

Под Тулой шли ожесточенные бои, но со своих рубежей Тульский фронт не отошел ни на один вершок. Зимой 1942 года во время разведки боем отец был тяжело ранен. Несколько километров отца тащил на своей спине солдат-сибиряк. Больше ничего о нем отец узнать не смог. Дотащил сибиряк отца до обоза, который стоял в укрытии и довез на лошади до ближайшего лазарета. Оттуда доставили в госпиталь в Туле, где сделали несколько операций и отправили на лечение в город Рязань. В том бою отец потерял один глаз, получил множество ранений.

 

Через полгода, с формулировкой годен к строевой службе в тылу, был направлен в штаб Западного фронта. О войне отец практически ничего и никогда Лёньке не рассказывал, только в конце жизни немного о последнем бое, где был тяжело ранен. Рассказал, что если солдат спас офицера на передовой, его награждали орденом, но далеко не все солдаты знали об этом негласном, но официальном положении. Отец сказал бойцу, когда тот вытаскивал из под огня, если спасешь меня, как командира и офицера, получишь боевой орден, но солдат вытащив из под шквального огня и дотащив на себе до обоза, бесследно исчез. Поиски этого героического бойца не увенчались успехом. Единственное, что солдат сказал, что родом он из Новосибирской области. Сибиряк!

 

В штабе Западного фронта, узнав о том, что отец по официальным бумагам проходил службу в инженерных войсках направили в Московский штаб, который находился рядом с ГУМом. В штабе в отделе кадров случайно попался на глаза полковнику Майбороде, который набирал кадры для новой структуры государственных материальных мобилизационных резервов в составе Совета Министров СССР.

 

В 1942 году большинство министерств и Совет Министров были эвакуированы в город Куйбышев. Кремль пустовал и был заминирован. Оставшиеся в Москве работники министерств и ведомств размещались в помещениях ГУМа. Майборода поручил отцу подбирать первоначальные кадры для новой совершенно секретной структуры из тех людей, кто в данный момент работал в ГУМе и кого сам сочтет нужным привлечь к работе.

 

Предварительная работа по созданию совершенно новой структуры предстояла колоссальная. При эвакуации оборонные и прочие промышленные предприятия всю совершенно секретную документацию, по имеющимся на каждом предприятии, мобилизационным планам, просто сваливали в крафт мешках в нескольких небольших комнатах ГУМа.

 

Совет Министров требовал в кратчайшие сроки разобрать всю конструкторскую, технологическую документацию, а также чертежи на инструментальную оснастку. Необходимо было выявить изготовителей мин, снарядов, стрелкового оружия, запасных частей к двигателям самолетов, танков, короче сотни наименований изделий для оборонной промышленности. Разобраться, на каких складах и в каком количестве оставлены на хранение запасы стратегического сырья. Сотни вопросов, которые следовало решить вчера.

 

При разборе одного из мешков с секретной документацией отец обнаружил один интересный исторический документ. Это была подробная справка, с каких храмов и церквей были сняты колокола и в каких количествах. Оказывается, в период 1941-42 годов в Москве были сняты около сорока тысяч колоколов. Прочитать-то отец прочитал, а забрать документ решил попозже, потому что этим вопросом непосредственно занималось НКВД и не хотелось лезть пред батьки в пекло. А позже этот документ бесследно исчез, как и множество других при той неразберихе и нехватке кадров.

 

Колокола хранились на одной из баз металлопроката недалеко от завода «Серп и Молот». В дальнейшем отец видел эти колокола, потому что эта база оказалась в ведении их нового ведомства. Колокольная бронза с добавками серебра была ценнейшим стратегическим сырьем. Разрешения на использование колоколов в определенных количествах давал непосредственно Сталин. На отпускных документах стояла его личная подпись. Удивительно, как Сталин находил время вникать в вопросы, казалось бы далекие от его деятельности, как Верховный Главнокомандующий.

 

Использовали колокола только на заводах министерства путей сообщения. МПС делало из колокольной бронзы подшипники для колесных пар паровозов и вагонов. Во время войны подшипники требовались в огромных количествах. Интенсивность движения подвижного состава во время войны была огромной и, соответственно рос износ подшипников.

 

Судьба Майбороды, с которым отец начинал работать в ГУГМР при Совете Министров СССР, оказалась трагической. Родом он с Украины, приехал в Москву со своим шестилетним сыном, жили непосредственно в ГУМе, потом получил комнату на Софийской набережной. Жена актриса в начале 1941 году уехала на гастроли на Дальний Восток, там и застряла до конца войны.

 

В соседней с отцовским кабинетом, комнате располагались работники министерства рыбного хозяйства во главе с Полиной Семеновной Жемчужиной (Перл Семеновна Карповская) и отец каждый день по нескольку раз встречался с ней в ГУМе, где они решали свои вопросы, встречаясь с работниками разных министерств и ведомств.

 

Жемчужина, жена всесильного Молотова с 1936 по 1949 годы возглавляла министерство рыбного хозяйства. Она была единственной женщиной Министром и Сталин сам назначил её на должность, несмотря на возражения Молотова. В 1949 году освобождена от должности за то, что "на протяжении ряда лет находилась в преступной связи с еврейскими националистами" и приговорена к пяти годам ссылки в Кустанайскую область.

 

После Победы в Великой отечественной войне Сталин принял решение переодеть генералов и маршалов, в подобающую для победителей военную форму одежды. Материальную базу с генеральским сукном, фурнитурой, каракулевыми шкурками для пошива папах передали из Внешторга в Главное управление материальных резервов при Совете Министров СССР. Отношения со своим непосредственным начальником Тибабишевым у Майбороды не складывались, как это бывает сплошь и рядом в государственных учреждениях. Подставы, наветы, доносы из корыстных карьеристских побуждений и получения дополнительных благ. Случай убрать Майбороду из организации у Тибабишева представился. Майборода дал разрешение на отпуск с базы каракулевых шкурок для пошива генеральских папах без полного документального оформления, так как Сталин требовал скорейшего пошива новой формы и держал под личным контролем. Тибабишев написал рапорт в прокуратуру и за расхищение государственного имущества Майборода получил десять лет лагерей, откуда уже не вышел.

 

В 1957 году Хрущев ликвидировал министерства и создал Совнархозы. Реорганизации учреждения, где работал отец, не последовало. Однако в 1965 году, когда идея совнархозов себя не оправдала и стали вновь создаваться отраслевые министерства, непосредственный начальник отца получил должность Заместителя Министра министерства черной металлургии на Новой площади. Он предложил отцу пойти вместе с ним работать в Министерство черной металлургии СССР, поскольку тому был нужен свой человек, а отец проработал вместе с ним больше пятнадцати лет. Отец согласился, тем более он был уже военный пенсионер и стал работать Консультантом в Госснабе Министерства черной металлургии, где трудился до 1984 года.

В октябре 1981 года, когда в министерстве отмечали 70-летний юбилей отца, приехали поздравить Генеральные директора Магнитогорского, Кузнецкого, Нижне-Тагильского, Череповецкого и Макеевского металлургических комбинатов, для бесперебойной работы которых отец отдавал весь свой богатейший производственный опыт.

В 1983 году отец с матерью отметили золотую свадьбу, пятидесятилетие их совместной счастливой на редкость жизни. Мама прожила 80 лет , отец ровно 95 лет день в день. За два дня до смерти он еще жил в Юрово, куда переехал после смерти жены на постоянное место жительства. Спросил пережил ли он своего отца, который тоже прожил до 95 лет, «Тогда пора умирать»,- проронил отец и на следующий день скончался на своей московской квартире. Похоронены отец, мать, дед, бабушка, прадед и прабабушка на Куркинском кладбище в двадцати метрах от стен храма Иконы Владимирской Божьей матери.