Вставание с колен (Триллер)

­Учительница первая моя... Всегда вздрагиваю при этих словах. Незабвенная Нина Ивановна – где-то сейчас её могилка? Не думаю, что она дожила до 100, хотя кто знает? Сволочи живут порой на зависть долго.

Нина Ивановна ненавидела детей. Это ещё слабо сказано: она любила ненавидеть детей. Делала она это с изыском, и в более поздние времена, уже подросшим пацаном, я не раз подумывал, что ей пошла бы нацистская форма.

И, казалось бы, что уж я так против неё, ведь единственным учеником в классе, которого она не била – уж не знаю почему, был именно я. Но не могу забыть свой ужас от поднятой над кем-то линейки, указки, кулака… Да, и кулака. Как-то, подойдя к моей соседке по парте, Танечке Никитской, она принялась стучать ей по голове своим кулачищем – а он был у неё огромный, – приговаривая: «Ну, что ты пишешь такую двухкилограммовую точку, дур-ра такая!» Потом при каждом приближении Нины Ивановны Таня инстинктивно втягивала голову в плечи.

И, хотя я один из всего класса был небитый, но доставалось и мне: не раз она рвала и бросала мне в лицо тетрадь с моими каракулями – вот не давалось мне никак это «чистописание», вечно помарок и клякс наставлял, до сих пор почерк – прочерк, полёт фантазии по разбору букв.

Серёже Бородину в приливе какой-то животной ненависти она оторвала ухо – не рассчитала силы рывка. Правда, не до конца – ухо ещё болталось на каком-то краешке. Серёжа из двоек не вылезал и входил в число учеников, особо ненавидимых Ниной Ивановной: выходя к доске, он просто молчал. И не потому, что не знал ответов на вопросы, – он вообще боялся раскрыть рот и извлечь из него какие бы то ни было звуки. Просто потому, что это было опасно: неверный ответ мог разъярить Нину Ивановну и тогда только держись.

Слух об оторванном ухе облетел всю школу и её окрестности; родители пришли жаловаться директрисе, но та каким-то чудом уговорила их не обращаться в РОНО, попросили пожалеть Нину Ивановну, потому что была она на хорошем счету, считалась заслуженным учителем и уважаемой особой.

Ухо хирург зашил. Дело замяли. Много позже я понял причину такой безнаказанности - и тут дело не только в страхе директрисы за своё кресло. Ведь мы в этой школе на городской окраине детьми бывших колхозников и бездомных, в послевоенные годы приехавших строить военный завод. С ними так обращались по привычке, а родители терпели.

И Нина Ивановна воспряла духом. Она чистила пёрышки в буквальном смысле – разложила на учительском столе, прямо во время урока, разные предметы из своей косметички и с наслаждением красила губы, подводила брови и делала себе начёс, что тогда было модно. Я, сидевший на задней парте, принялся повторять за ней её движения и тоже начал как бы подкрашивать губы и глаза, делать себе начёс. Нина Ивановна это заметила и закричала на весь класс:

- Ребята, смотрите: а Павлик делает себе начёс! А ну-ка, встань и покажи, как ты это делаешь!

Я встал и показал. Все долго и весело смеялись.

Но ни указка, ни её тяжёлый кулак на мою голову не опустился. Злой рок опять прошёл мимо!

Почувствовав себя неуязвимым, я обнаглел. Учитывая Ниноивановнину повышенную нервозность и странную нелюбовь к нам, ну очень не хотел идти в школу. Как-то, узнав, что можно этого не делать, если сказать, что заболел (а был случай, когда я действительно схватил простуду), я соврал матери, что чувствую себя плохо. Она смерила температуру: 36,6, - но на всякий случай оставила дома и ушла на работу. Всё кончилось тем, что Нина Ивановна застукала меня за сооружением снежной бабы во дворе: заигравшись, я не заметил, что слишком близко подошёл к окнам своего класса. Высунувшись в форточку, мучилка крикнула: «Павлик, ты почему в школу не идёшь?» За ответом я в карман не полез: «Нина Ивановна! Я болею!»

За окнами грянул дружный детский смех.

Но злой рок и на этот раз прошёл мимо. Ни меня, ни моих родителей за этот проступрок не вызвали к директору, не отчитали перед классом, хотя Нина Ивановна как-то на уроке спросила не без ехидства: «Ну, как? Со снежной бабой болезнь прошла?»

Но злой рок всё же меня достал. Однажды Нина Ивановна задала нам в домашних условиях изготовить карточки со всеми 33 буквами русского алфавита, чего многие ученики по разным причинам не сделали: у кого-то не было цветных карандашей (а карточки надо было сделать разноцветными), кто-то поленился, а я за игрой в футбол так и вообще об этом задании забыл.

Увидев, что полкласса вообще не поднимают карточек, рассвирепевшая Нина Ивановна вызвала всех «лентяев и лодырей» к доске и приказала ослушникам и ослушницам стать на колени. «Вот так поступали с нерадивыми учениками в царские годы», - пояснила классная свой приказ. – Вам ещё повезло: тогда проказников ставили на горох».

Для нас, коленопреклоненных второклассников, однако, это было самым лёгким наказанием: мы чуть слышно хихикали, строили смешные рожи и делали «нос» – кто сидевшим с карточками, а кто и самой великой и ужасной Нине Ивановне. К счастью, предателей среди сидевших за партами не было; более того, мы чувствовали себя героями дня, а ненаказанные нам завидовали, и всё продолжалось, как мы думали, в нашу пользу, но… ситуация разрешилась самым неожиданным образом: в класс неожиданно вошла другая учительница. Как мы узнали много позже, это была не простая учительница, а школьная начальница – завуч.

И тут… Гроза класса превратилась в милую и тихую овечку.

- Они не выполнили домашнее задание… - еле слышно лепетала Нина Ивановна, красная и вспотевшая.

- Понятно, - сказала завуч. – Да, задание надо выполнять. Но сейчас, Нина Ивановна, пусть ребята сядут на свои места.

Мы поднялись с колен и, не ничего толком понимая, расстроенные резким обрывом такого приключения, расселись по партам.

Нину Ивановну терпели ещё год. Но в четвёртом, выпускном, классе она куда-то пропала. А вместо неё к нам пришла другая классная со странным и трудно выговариваемым именем-отчеством – Римма Константиновна. Эта новая очень любила нас, обходилась как со своими собственными детьми, не мучила «двойками» и вообще старалась быть полезной учебному процессу. Девчонки, да и многие мальчишки вокруг неё так и увивались, а малочисленная группа «неприсоединившихся», в том числе и я, оставались в стороне от этой всенародной любви к училке. Пусть даже и к хорошей. Просто уже не верили в добрых училок. Сейчас добрая, а вдруг что не так сделаешь или скажешь… Кто знает – вот поднимется из диких, первобытных глубин злая учительская указка. А директриса ещё какое-нибудь оторванное ухо покроет.

До конца не верю я им и теперь, больше полувека спустя.

(3 июля 2021)