Витька-киномеханик

Нашего киномеханика

все в деревне за глаза звали

Витькой Быстрёнышем,

от фамилии Быстров.

Жену его, флегматичную

статную русскую женщину,

на щеках которой играл

странный бурый румянец,

работавшую библиотекаршей,

а потом завмагом в сельпо,

именовали Лидкой-Быстрихой.

 

Ей это прозвище совсем не шло,

поскольку не ходила она,

а будто павой выплывала,

но вот мелкотравчатому мужу её,

которого в деревне недолюбливали за хитрость,

кличка Быстрёныш шла необычайно,

поскольку был он маленького роста,

шебутной, заводной и пронырливый,

вечно носился, как угорелый,

на велосипеде из деревни в деревню

по своим киномеханическим делам.

 

Вообще деревенские прозвища

есть благодатная тема

для монографий досужих исследователей.

Вот, к примеру, прабабку мою

Аксинью Дмитриевну Зорину

величали бабой Зоринихой,

и я писал ей в детстве

трогательные жалистные письма,

неизменно начинавшиеся словами:

"Дорогая моя бабушка Зоринишка..."

 

А вот родственников её, тоже Зориных,

Надьку, дядю Мишу и тётю Нюру,

почему-то в деревне нашей

прозвали Христюхиными,

была-де такая баба Христюха,

а почему так её саму прозвали

и каким-таким боком Зорины

той Христюхе приходились,

поди вот теперь разбери...

 

Прозвища закреплялись издавна,

наших бедовых соседей Крыловых

вся деревня дразнила Пистонами,

они на прозвище совсем не обижались,

носили его с гордостью, как медаль,

а бабушка их, тетя Нюра Крылова,

в девичестве Мельникова,

приходившаяся нам роднёю,

была подругой нашей бабули,

любила жульничать в карты,

всегда угощала меня конфетами,

но знал я её почему-то не иначе

как бабу Волечиху.

Почему? Оказывается,

первого мужа звали Олегом.

 

А вот соседку нашу, тётю Катю Орлову,

Маленькую сморщенную старушку,

обличьем и клыками во рту

очень напоминавшую ведьму,

обладавшую громогласным

и неимоверно зловещим голосом,

в деревне все побаивались

и звали за глаза Катька Золотыриха.

Злобная Золотыриха обладала

феноменальной способностью

вести постоянное наблюдение

за своими посевами,

и каждый раз, в тот самый момент,

когда наша корова Малышка,

уставшая за день от выпаса,

начинала по дороге домой

забирать с тропинки влево,

роняя тёплые пахучие лепёшки

рядом с золотырихинской картошкой,

из-за соседнего заборчика

на всю деревню раздавался

страшный звериный рык:

"Ах ты, памжа! Ах ты, шешка!"

Ошалевшая рыжая корова

вздрагивала всем телом,

в ужасе прижимала уши

и прыжками неслась к себе в хлев,

где ещё долго вздрагивала,

кося на дверь пугливым глазом.

 

Дед мой Золотыриху недолюбливал,

за это она платила ему взаимностью,

частенько к удовольствию зевак

отпуская вслед пассажи типа:

" Опять Игнатьич напився, чорт!

Ууу, змей чарвивый!"

Дед, пытавшийся добраться домой

как будто ни в чём не бывало,

вжимал голову в плечи

и ускорял было шаг,

но выпитое делало своё дело,

ноги были сами по себе,

голова – сама по себе,

и к нашему удовольствию

дед обязательно падал в траву,

потом долго пытался подняться

под укоризненные вопли Золотырихи,

тут выбегала бабушка, звала нас,

и общими усилиями мы пёрли

горько завывавшего пропойцу

на его излюбленный диван.

 

Но это всё, конечно,

рассказываю я вам

для общего антуража,

чтоб встала у вас перед глазами

русская деревня семидесятых,

с её пыльными улицами,

медлительными степенными людьми,

бесконечными будничными заботами,

закатами и рассветами

над рыжим сосновым бором

и вечно холодной речкой Велесой,

тот самый край,

где затерялось когда-то

моё неприметное детство.

 

Так вот именно Витьку Быстрова,

маленького, кривоногого

сельского киномеханика

с ясными есенинскими глазёнками,

в молодости имевшего

большой успех у местных невест,

а теперь вечно раздражённого чем-то,

яростно вымогающего "бутылочку"

у молчаливой жены-продавщицы

и вечно сбивающего с панталыку

моего и без того незадачливого дядьку,

я тогда считал полубогом,

искренне завидуя ему,

мечтая поскорее вырасти

и непременно стать киномехаником.

 

Раз в неделю с попуткой

Быстрёныш уезжал в район,

чтобы явиться к вечеру

посланцем городского мира.

Он скидывал на песок у магазина

две железные банки с фильмами,

лихо спрыгивал сам

через борт попутки,

красуясь перед нами

и прохаживаясь этаким фертом

в лакированных резиновых сапогах.

Слегка подвыпивший,

раздухарённый городской жизнью,

как бы почти даже нездешний,

он, злобно и витиевато матерясь,

коряво вешал на стене магазина

простенькую блеклую афишку

с названием очередного фильма,

что-то типа «Дело было в Пенькове»,

и мы с замиранием сердца

ожидали вечернего сеанса...

 

Развлечений особых в деревне

и в те годы особенно не имелось,

поэтому показ кинофильма

был всегда событием,

закупалось тайком вино «агдам»,

мы тогда уже втихаря покуривали,

шла переписка с местными девчонками

через тайники в задней стене магазина,

приезжали в деревню на лето

бледные снулые москвичи

и зажигательные москвички

в открытых сарафанчиках,

в избах, где они жили,

играла незнакомая музыка

и певицы страстно вздыхали о чём-то

на импортных языках.

Словом, жизнь летом кипела…

 

Прошли года,

клуб давно закрыли,

деревня повымерла,

и только шустрый Быстрёныш

оживлял унылый сельский пейзаж,

то и дело забегая к моему дядьке,

жившему отшельником

в новой бабкиной бане,

с целью «замануть» того

в какую-нибудь авантюру,

в деревне калыма навалом,

колоть-пилить дрова нужно всем,

москвичи рыбу любят кушать,

притом что рыболовы из них никакие,

поэтому расплачиваются щедро...

 

Втянет вот так хитрован-Витька

моего простодырного дядьку

в очередную "халтурку",

сам через часок смоется домой

под благовидным предлогом,

а к моменту расчёта вот он,

нарисовался хрен сотрёшь,

дышит тяжко с устатку – натрудился! -

тянет потную ладошку за денежкой,

смотрит "исусиковыми глазками",

умильно улыбается, как кот,

и смотришь - вечно в наваре,

вечно при делах.

 

А ежели кому водку купить надо,

то тащит Витька клиента

скорее к себе домой,

подпрыгивая от нетерпения,

то и дело забегая вперёд,

раскрывает перед гостем двери,

суетится мелким бесом,

кричит: "Лидка! Да где ты там, зараза?!"

Всё это только ради того,

чтоб выпросить у покупателя,

масляно улыбаясь тому,

стакашочек «беленькой»

для себя родимого.

 

Царственная Быстриха

торгует водкой и самогоном

на дому в любое время суток,

будучи при этом продавцом магазина,

она невинно улыбается

и в то же время густо краснеет,

подобно Альхену Ильфа-Петрова,

но к покупателям "казёнки"

относится весьма уважительно,

поскольку заводскую водку

пьют в этих краях ВИПы,

клиенты состоятельные,

а вот мужа ни во что не ставит,

косится, кривится, морщится,

только что "брысь" не говорит.

 

За многие годы Витька стал

деталью местного пейзажа,

неуёмный и любопытный,

он в день раз по пять

мог обходить полупустую деревню,

всё вынюхивая, выглядывая...

 

А пару лет назад он повесился

прямо в собственном доме

на матице посредине избы,

как будто назло жене,

споившей всю деревню,

но так и не давшей ему

опохмелиться

в то тяжкое утро.

 

У меня к тому времени

появились к Быстрёнышу свои счёты,

сильно подозревал я его в том,

что он явно был причастен

к странной смерти моего дядьки,

пили с вечера они вместе,

а утром дядьку моего

нашли мёртвым

в его любимой баньке,

человек крепкого здоровья,

умер он в страшных мучениях,

было ему всего шестьдесят три,

а что там случилось у них

да отчего так вышло,

разбираться так и не стали.

 

Собутыльники дядькины,

Витька-киномеханик

да московский пенсионер Закудыкин,

человек образованный, но нелюдимый,

неприятный и очень злой,

ни на похороны, ни на поминки

к «коллеге» так и не пришли.

В деревне зашушукались,

и я, человек грозный во хмелю,

выхватил при случае Быстрёныша

в малолюдном месте

и пригрозил тому расправой,

на что обычно разговорчивый Витька

повёл себя очень странно,

а именно заплакал и убежал,

не проронив при этом ни слова.

 

Через пару месяцев

после Витькин похорон

повесился у себя в доме

и тот самый москвич Закудыкин,

бывший, по слухам,

из служилых государевых людей.

Ему-то чего не жилось,

с такой-то пенсией его – пей, не хочу!

 

А добротный дом Быстровых

давно уже пуст,

хозяйка уехала в город к дочери,

сбавляла цену уже не раз,

только продать дом

всё равно никак не может,

хоть и стоит он посреди деревни,

и колодец хороший рядом,

и место сухое –

картошка там растёт на зависть,

но как прослышат покупатели

про всю эту историю с Витькой,

так уходят и больше ни ногой.

 

Страшно им.

 

И добавить к сказанному

остаётся мне совсем немного.

 

Начались у меня ни с того, ни с сего

с некоторых пор странные сны,

серые, слепленные из обрывков

старых советских фильмов,

летят они вот так как попало

кусками, без конца и без начала,

стрекочет киноплёнка,

белеет замызганный экран

и злорадно хихикает кто-то,

нашёптывая мне на ухо

до боли знакомым ядовитым голоском:

«Ти не нальёшь ты, сынок,

дядьке граммульку беленькой, а?»

 

Кому это быть, как не Быстрёнышу,

который, наверное,

и там хорошо пристроился,

видать, там проблемы с киномеханиками,

мало их, вот и доверили ему

крутить ночами кино

где-нибудь там, на небесной периферии,

так сказать, для соответствующей категории граждан,

и наверняка точно так же,

как и при жизни глупой своей на земле,

бегает он с утра

по облакам за боженькой,

выклянчивая у того "на бутылочку",

на что Великий Терпеливец

наверняка лишь с тоскою

возводит очи к небесам,

а может статься,

даже навешивает иногда

нечестивцу в малолюдном месте

хорошего «пенделя»...

 

Хорошо всё-таки

иметь диплом киномеханика!

Вот закончу земные дела,

дождусь своего часа

и сразу попрошусь на работу,

заменю там наконец-то

этого очумевшего паразита

да стану показывать

в ночь с четверга на пятницу

людям нормальные пророческие сны,

ясные, конкретные и понятные,

без всяких там двойных толкований

и сцен тяжёлого арт-хауса,

что люди точно знали:

потоп – к пожару,

пожар – к потопу,

а Лёня Голубков - сами понимаете к чему…

 

А хорошо всё-таки иметь планы на потом...