Фи!
Давно, когда мой мир – расцвёл, но не поспел
и был бескрайне тесен,
я, будучи в гостях, под шестиструнку спел
пяток бодрящих песен.
Всё, в целом, как всегда: звон рюмок, буйный смех,
«Sharp», на кассету запись.
Короче, хо-ро-шо! лишь ты, – одна из всех –
кривила губок завязь.
Я, кажется, дня два с тобой прожил, увы –
без пользы для здоровья;
хотя, не только я, – ещё и пол-Москвы
с охватом Подмосковья!
Не смаковал молву, от слухов изнывал,
не сплетничал предметно.
Про сущность же твою – и так лишка я знал,
подробно и конкретно.
Не свят я, мне ль тебя винить или судить
за все твои аборты?
Ну да, тебе ж не в кайф – с резинками блудить:
они, мол, дискомфортны…
А тот судебный спор по поводу «угла»
(Волхонка, ближе к Храму)?
Мне точно не понять, как ты отдать могла
в дом престарелых – маму…
Пока по струнам бил, покуда сотрясал
припевами пространство,
твой возмущённый взгляд подчёркнуто кромсал
намёк на хулиганство
в тех песенках моих, где добрый юморок –
всегда слегка недетский,
где, если невзначай проскочит матерок,
то – нравственно-эстетский!
Едва я замолчал, аккорд последний взяв,
чтоб малость отдышаться,
а ты уже была не в силах, – долгу вняв, –
словесно не вмешаться.
И отхлебнув вина, из дыма свив кольцо,
подсев предельно близко,
вдруг, – закатив глаза, – влепила мне в лицо:
«Сорокин! Фи! Как низко!!!»
