КАРАНТИН (часть пятнадцатая)

День восемнадцатый. 4 апреля 2020 года.

 

 

 

 

В тот же самый день Александр Сугробов сидел за столом в своём кабинете на 44 этаже одного из небоскрёбов Москва-Сити и смотрел на безрадостный серый пейзаж за окном.

Это был невысокий плотный человек лет 45 с крупной лысеющей головой, обрамлённой густым венчиком чёрных волос. В его круглых тёмных глазах всегда отражалось выражение тревожности и беспокойства.

Этим апрельским утром опять выпал снег, и казалось бы уже пришедшая в Москву весна вновь уступила улицы города слякоти и промозглому ветру.

 

Весна 2020 года была отмечена не только частыми ненастными холодными днями, но и пандемией, которая вот уже третий месяц пожирала одну страну за другой.

И хотя ежедневно публикуемые цифры новых жертв коронавируса всё еще не казались столь уж зловещими, но в России, как и в далёкой африканской Уганде, официально публикуемым данным мало кто доверял.

 

По отношению к пандемии сотрудники редакции, которой руководил Сугробов, разделились на три группы. Первые, среди которых преобладали молодые журналисты, репортёры и стажёры, утверждали, что никакой существенной опасности инфекция не представляет. И даже ставили под сомнение если и не само существование вируса, то, по крайней мере, приписываемую ему смертоносность.

Они полагали, что вся история с эпидемией, как минимум, преувеличена и спровоцирована транснациональными монополиями, чтобы обрушить финансовые рынки и обогатиться за счёт малого бизнеса и мелких акционеров.

Правда, в чём смысл такого пиррового обогащения на фоне обугленных останков мировой экономики, объяснить толком они не брались. В доказательство своих выводов журналисты трясли изрядно похудевшими кошельками и биржевыми таблицами с безнадежно падающим вниз Доу-Джонсом.

 

Сотрудники постарше, среди которых преобладали опытные аналитики и политические обозреватели, наоборот, уверяли, что всемирный заговор заключается в том, чтобы скрыть реальный масштаб трагедии. И что вирус грозит уничтожением большей части населения Земли. При этом назывались имена нескольких всем известных миллиардеров, на деньги которых в тиши секретных лабораторий якобы и изготовили инфекцию. Они мрачно прогнозировали, что рано или поздно вирус уничтожит от половины до 90 процентов населения земного шара.

И всё это злодейство организовано ради обретения неограниченного контроля над мировыми природными ресурсами.

 

Третью (наименьшую) группу составляли семейные женщины средних лет, а также те немногочисленные сотрудники, которые по разным причинам не примкнули к двум группам сторонников заговора. Эти люди были растеряны и основательно напуганы происходящим. Они, может быть, и были рады строго выполнять требования карантина, если бы не опасались остаться назавтра без средств к существованию.

В глубине души они мучились сомнениями и проявляли наибольшую непоследовательность в своих действиях, легко переходя от соблюдения режима самоизоляции к скептическому пофигизму. Эти эмоционально неустойчивые люди, словно кроты, денно и нощно перепахивали тонны разнообразной медиа-продукции в поисках истины.

 

Сугробов подумал, что такие сомневающиеся и неуверенные в себе читатели и должны являться предметом забот его газеты, поскольку именно они представляют собой идеальный пластичный человеческий материал. Надо было только дождаться инструкций сверху, а уж он-то готов подать злободневный материал в нужном ракурсе. На его письменном столе лежали три разного цвета папки, в которых заботливо были отобраны и подшиты десятки разнообразных фактов, с помощью которых он мог бы подтвердить любую требуемую теорию о происхождении и назначении коронавируса.

 

Главного редактора "Московского Пролетария" мало заботило истинное положение дел с пандемией.

За годы работы в газете он понял, что факты существуют исключительно для того, чтобы подтверждать готовые концепции, спускаемые сверху. Иногда они ещё были необходимы для обоснования каких-либо резонансных сенсаций, обеспечивающих читательский интерес к газете. Бесценным талантом Сугробова было умение глубоко прятать своё личное мнение по любым вопросам. Зато даже самые сумасбродные идеи и представления руководства становилось для него очевидными и единственно правильными, которым оставалось лишь найти убедительное обоснование.

Реальность каких-либо событий совершенно не волновала Сугробова.

Реальности не существует, считал он, ибо у каждого человека и у каждого народа есть своё видение реальности, являющейся лишь объектом грамотного управления со стороны масс-медиа. Поэтому все сотрудники "Пролетария" представлялись Сугробову каменщиками, каждый из которых изготавливал свой маленький кирпичик в создаваемом всем коллективом газеты изменчивого здания востребованной временем Истины.

 

Конечно, встречались сотрудники, которым не хватало широты кругозора или ответственности для понимания своей миссии. Случались и такие, которые, попав под чужое влияние, высказывали сомнение или критиковали редактора.

Всех их внимательно выслушивал Сугробов, всем давал высказаться, а иногда и соглашался со скептиками. Но судьба оппонентов уже была решена, и спустя некоторое время бунтовщиков неожиданно подхватывала неумолимая волна очередного сокращения и уносила куда-то.

Сугробов понимал, что только благодаря лояльной и осторожной позиции, основы чего были заложены ещё прежними коммунистическими руководителями газеты, "Московский Пролетарий" успешно пережил сложные времена. Газета удержалась на плаву в трагические сталинские годы, в смутные 90-е и окрепла в двухтысячных.

 

Вокруг на медийном поле беспрестанно шли бои и местного, и федерального значения.

Погибали журналы и газеты, тонули издательства и медиа-империи, сохранившиеся газеты неоднократно переходили из одних рук в другие, теряя своё лицо и тираж вместе со сменяющимися хозяевами и редакциями. Но все это миновало непотопляемый "Московский Пролетарий", которым всю посткоммунистическую эпоху бессменно командовал один единственный человек, человек-глыба, Алексей Уткин. Именно он с самого начала приватизации не побоялся взять на себя ответственность и полноту власти в утопающей газете.

И уже к концу 90-х "Пролетарий" из городской газеты превратился в солидное популярное издательство федерального уровня с многомиллионными тиражами, приносившее немалую прибыль своим акционерам.

 

Шеф имел далеко не ангельский характер.

Он бывал раздражительным и даже грубым с подчинёнными.

И тем не менее он был душой и двигателем издательского дома, был вхож в самые высокие кабинеты российского бизнеса и власти, ловко лавировал между конкурирующими кланами и группами, используя их противостояние, решал сложные тактические вопросы, он мог пробить любые бюрократические стены, получить бюджетное финансирование, льготы по налогам и самые выгодные заказы.

Казалось, для Уткина не существовало преград и неразрешимых проблем, за что он и получил от коллег не то чтобы обидное, но точное прозвище - Носорог.

 

Успешный, настойчивый и преданный любимому детищу Уткин стал кумиром для большинства сотрудников издательского дома. И Сугробов не был исключением.

Можно сказать, что с самых первых дней своей работы в редакции, ещё в качестве корректора, он сразу попал под странное обаяние этого сильного и грубого человека. Сугробов боготворил хозяина и готов был искренне ему служить. Уткин заметил такое отношение и вскоре приблизил к себе Сугробова, сделав его начальником одного из отделов, а потом и своим заместителем. Сугробов настолько верил в непогрешимость и правильность любых решений начальника, что даже женился по его настоятельному совету.

 

Эта история заслуживает того, чтобы её рассказать чуть подробнее.