Кружия очков без линз сползали от переносицы к кончику вздёрнутого носа...
SadaShiva
Story
IV
-Мы забыли о Времени.
-Оно забыло про нас – одарив сей час.
-Раз так – преодолев приличия и оковы, предлагаю раствориться соком снов.
И рассвет утаил тех от бликов, и от прощаний – оставив в драпировках того, в нас – что молчит, и дано чтоб принимать. Перо скользит острием по руке – соединяет родинки в полотно созвездий и закрепляет те узлом всевечным.
Кожа распадалась на лоскуты и вилась косою плети: плёнка смотрела на мечтателей, и сквозь них – кто-то из мира, недостижимого для объяснения – но понимания; белая – в тон невыпавшему снегу, коже дивы – прядям той – щекотавшей ключицы до нечувствия: она лежала животиком вверх – а друг вёл по той плетью: от щиколоток до чуть ниже животика, в сторонку – по бедру, до грудки, в таинства ключиц – до впадинки чуть выше – и до щёчек странницы...
“Придёт ночь – когда не смогу смеяться” – друг провёл по наручам.
Ночь оставила в вечности. Обман полезен во благосохранение.
Утреет
Он – в обнимку с одеждой той; утро лучится сквозь окна и заполняет зрачки болью. Пробрался рукой в кармашек той, взял бутылёк, откупорил и запил капсулы из бутыля вина.
Время шло – вечность замерла. Сон приходит.
Дыхание утяжеляется. Внимание направлено вовнутрь. Берега размягчаются...
-Мы были детьми-путешественниками у океана энергий: мир переворачивало – а следование оставалось за нами: океан небесный осыпался росою – а мы шли и оставались счастливыми...
-Когда всё закончится – нам будет время наговориться. Но всегда можно – догадаться.
***
Роса наполнила взор – глаза открываются и закрываются, руки не достают до лица. Пыльца вьётся в просторе – “И отчего нужно омрачнение..?” – чаша дымится благовонием – “Бывает неловко – признать всё в конце, то – чего сторонишься...” – Со-Беседница отпивала чай, и мы получим то к чему стремишься – и важно Ли – в которой из правд твоё счастье...
Бездомный с плащом из газет может понять большее – чем Магистр-Fилолог; - и нет разницы ни в чём: ни в тех кто остаются в круге жизни ради нас, ни в тех – кто стремится заполучить в критический момент, ни в тех – кто приходит в мир наш, когда отказываем всем.
~Окуновение в Сон~
~ ~ ~
Утро затронуло его первым дуновением свободы: зима – ушла.
Он жил в бутоне земляничного лотоса.
Он мог спрятаться – здесь – от людского миропотока, - но всякий раз темнота запирала его на год.
Всякое ого понимания притеснялось давлением внешнего пути, - когда же попутного?
Однажды одна девушка встретилась в его прошлом – но он утерял её номер – но увы; - она окрылила его сознание, - «а он здесь вот» - ведёт Рассказчик по виску круги.
На том, что всё грустнеет в мире, на том была его вина...
Но что за жизнью он там жил: всюду побирался, голодал, находил изумительным рацион подножных ко’рмов.
Он носил круглые леннонки-очки: линзы – красный и зелёный – показывали корку мира миром собственным, - а пустота и тишина в том мире нам приснилась, - так и звучит: во снах образцовых камышей, подлокотниках в лесу, пусточувствии в пустыне..
Там и проводил он дни – ветровением скитания странника-мечтания в заветного обитель.
Скорбь не спешила опадать листвою – но волна что омывает мир прощением, позволила желанному затмить жала нежеланий.
Сон укрывал от ошибок, несоцветий, обманок согласий, - мир рассыпался в палитру: волшебство – познать чистым, свет...
`
Кружия очков без линз сползали от переносицы к кончику вздёрнутого носа.
Мироздание игралось самоповторением.
Каприз погоды был дождём.
Он брёл под зонтиком – к мостовой – в наушниках, чтоб слышать себя.
Заметки скользали от мозга сквозь руку в чернила, те отдавались от острия ручки капиллярной – порам блокнота.
Она пела.
Он монтировал музыку к фильму – на очередном рендере набрасывал излучатели поверх воспринимателей и выбирался в ночь, а идеи брали мантию за подолы и рождались правками из блокнота.
Его сопровождала «Белая Бабочка» - такое заболевание.
Идти домой – тропой знакомой, - но к кому: к кому – он возвращался – расстилался на полу и обращался к тайной теплоте планеты?
Луна убывала – но была с ним.
Здесь влево.
Течения узорили портрет вечерии. Ветер облачил Призрака в перья совьи. Он подходит к Призраку.
Каблук ударяет в пластину гранита, щелчок вязнет в закрытии космоса, сафьян устилает поры камня и заворачивается в носке.
Шаг
Шаг
Шах
Волосы покрывало сакурным пеплом. Призрак провёл кистью по скуле, взял чернильницу из кимоно и погрузился в ту кожей перчатки – цвета снега – пальцами указательным и средним; обращение к лицу обездвиженного: полосы вслед остриям рук – по две на щеку.
Он вдыхал внесчётно – каждое сейчас, каждое – впервой. Здесь не быть напоследок – здесь всё зарождается, зародилось: он узнал – узор саднил сквозь до костей.
Призрак смотрел в глаза - «Ты клеймлён» - и звучал Голосом Свыше.
Он - «...» - осматривался: руки – узоры – и мир: чем дольше он погружался взором в даль заснежья, тем плавнее линзы покидали глаза, а корочка на лице осыпалась...
Голос Свыше - «Ты – вновь эскиз нашего мира» - напоминал Отца, незнакомого и всезначимого - «Фрагменты собраны – правды сотканы» - и ответ тяжелил каблук вопроса.
Он задержал дыхание в улыбке - «Да где-же я?» - и выдохнул порами; а чешуйки осыпались...
Призрак - «По-Прежнему Где-То» - притронулся к ожогу на лбу своём - ожог собрался в шарик – и перенёс ему на лицо: тремя ноготками выше переносицы.
Он вздрогнул - «Тогда хорошо» - и очутился на мостовой всепрежней: узорья течений преломляли ухождение луны, в желудке давило, а ожог и линии саднили лицо и отдавались эхом чуть дальше от сейчас.
Ветерок объял тепло запястьем.
«Что за Волшебная Ночь» - взглянул он в Небо-Праисточник - «Чтоб заблудиться» - и побрёл вдоль бархатистых потоков.
А Музыка в наушниках – всё звучала, звучала, звучала...
Your Sky had fallen.
I cannot lie
She gave me fortune –
So where am I?
***
Галеон «Несвятой Себастьян» оставался на мели.
Я полюбил работу с экипажем – команда то пополнялась, то убывала, - щепки палубы позапрошлого года уплотнили мой сапог.
Работа в команде – славное дело, когда все отдаются вполную.
Дело другое – плечом к плечу с двумя-тремя матросами залатывать пробоины, откачивать воду и встречать горизонт неприкаянным.
Меня наняли построить и снарядить корабль, - история слишком долгая для одной человеческой жизни, - так-что – всё в космическом порядке.
Дружественные суда снабжали «Несвятого» провизией, моряки покидали один корабль в пользу другого, - мы стали древесным островом, на мели, - но грянуло озарение.
~ ~ ~
Темно. Двери замыкаются: следующая остановка – астрал.
Иногда создатель забирает по кусочку – истории расплетает Рукой Проведения и крупицы выскользновения собираются тобою.
Таблетка - «Пей» - проскользнула в гортань, а газировка проложила путь по пищеводу – «Поможет» - а Очаровывающая смотрела в глаза: Ему, Себе, Тебе, Мне.
Глотнул с болью – «Горсть обезболей» -и окунулся в контрастерию температур – «И дышится легко», - глаза закрыл.
Она посыпала содруга искринками Млечного Пути – «Драпировка впрядает в контуры, эскизы тела твоего»
~
~
~
Пот ручьится по забвенному – дни хлада, ночи жара.
Пробуждение – в глазах; мир собрался в них.
Голос Долины Сакур - «Мы забираем по крупице – не страшись» - снимает Рукой Бога клеймо лихорадки.
~~~
Она подошла лодкой к пристани: укрылась в плед и пробралась лисицею в гнездо кроличье:
«Шла по саду, и мне дозволили выбрать себе любой, самый лучший, цветок. Красивое для меня - самое небольшое, что красиво без лишнего внимания... Белая Роза меня притягала. Я прожила ещё недостаточно, чтоб понять всю иронию своего выбора, но выбрала так я сердце», - а он слушал, -
«Они несмогли понять, им не дано» - и мир увлажнял тех кожу, мёдом понимания, -^:
«Тому Бутону весь Сад поверил свою нежность, невместимую в строгие конструкции, в душу... Поблагодарив, мне довелось мигом прочувствовать боль тысяч поколений, спиленных деревьев, убитых животных. Разум раскрылся во вселиком сочувствии, мне досталось оправдать гнев природы», - а дни шли – и от зеркала помадкой снов не укроешься...
Боль отпускала его голову - «Мне приснилось, как мы ссорились» - рукой убийцы.
А она вилась - «А мне - как помирились» - в холодке мечтания.
Всё, что было, - смыто рекой времени.
Протёр глаза - «Мне снилось странное...
Мне отрезали глаза, укоротили зрение. Вёдшая путеводная звезда из вспышки перешла в точку, будто она - путеводная звезда.
Как понять, покидает, или ведёт? Причина в трактовке?!. Придёт ночь – где не смогу с тобой расстаться..
Удалось опомниться: нужно идти, необходимо движение - без него.
Необходимо движение - как фоновый звук, что слышишь, когда тот уходит - про движение, напротив, забываешь» - и света лунного нити сплетало дреддом.
Можно увидеть удивительное, необыкновенное в обыденном - оно отголосок волшебства. Видимая малость - само меньшинство, большее волшебно - в глазах закрытых.
~
Раскрыла книгу лежалую – на спонтанности листе, - зачтя те строки:
«’’Человек, предназначенный для высокого, может очень глубоко опуститься в кровавый, пьянящий хаос жизни и запачкать себя пылью и кровью, не став, однако, мелким и подлым, не убив в себе божественного, что он может блуждать в глубоком мраке, не погашая в святая святых своей души божественного света и творческой силы’’», - Гёссе.
Он встрепетнулся, больной, сонный и усталый, протилением:
«Тем самым он, познав сущность зла, искоренит его в себе, и, подавшись новоявленному добру, возьмёт чувство под высшую полемику, заключив задевшее душу о незапятнанной форме прошлое во всезначные метаморфозы, и, как песок, оставит незримому побережью, сам же предавшись дуновению пути ветра к безмерному океану свободы...
Вскоре, его встретят дилеммы приверженцев чужой жизни, и ещё скорее он оставит грязь далеко позади, далеко впереди приверженцев жестокой стихии. Вы не считаете жестокость стихией? Я считаю - в ней писаны нежнейшие стихи изобилия. Как нет?
Возможно, и допустимо: она спит в нас.
Познать свой свет и изгнать мрак можно, разбудив зародыш первой из стихий. Давай: сейчас..!» - и вручил той плётку; подарок отстранили.
Кофе утренний – с шоколадкой двудольной: половинкой окунаешь в грааль, мирно вкушаешь, отведываешь второй что не окунуть – запиваешь; затяжка дымная – и сначала...
*
* *
\/
~
А он всё взирал на неё – и переводил на язык языка: жест – за жестом, - жест – за жестом:
«Запивала дым табачный – овсяным молочком. Дым скользал по ноготочкам, питался светом лунным и вился лемнискатами в рисунке Госпожи Лесной: Дева в платьи пятилистенном, взгляд той – изумруд да шёлк птиц на голове, плечах, ладонях... Божество присматривало за той – в цветах космического ветра.
Спокойствие овивало запястья – день не рассеется, а лакомое заветное – запомнится и вспомнится, вспомнится: ветерком по коже – что встрепетнёт дух ночи, коснётся пером совиным – до скулы, подарит – выбор...
Запивала дым табачный – шоколадом – и впитывала росчерк нотных строчек, - и кто-то, вещал спокойствие: на сознание, влюблённость в жизнь – и понимание: каждое можно сознать, приняв сакральным, - но жизнь – в сгустке перекрёстков, в порхании по нитям личной истории, в том – чтоб отыскать мечту в сокровищнице воспоминаний, - и встретить лоскуток – ведущего за горизонт, сомнения, привычного...
Глаза-зеркала – напротив. До трепетного стыдно – пустить странника, из своего сейчас, в тысячелетние дали подаренного детства... Внутренний ребёнок – скользил во взгляде и посматривал сквозь каждое сейчас: искринками уюта, согласием идти навстречу – к настоящему, - знали глаза отражённого... Зеркала встретились – встретив смотревшихся в те ночи без объятий, - и слёзы: от щеки – к пястью, от пястья – к губам, - в искровороте вечном» - а она следовала неспешности голоса – гласившей: “Включиться. Настроиться. Отчалить.” - :
«Запивала дым табачный – слезами вспоминания: а время вилось танцем грёз и пожеланий. Красота престала быть едина с жизнью. Госпожа Лесная танцевала – в пространстве вероятности, - и волшебство – во внутренней свободе быть кем и чем пожелаешь, - и путь к той – путь осени: дорога слёз – избавленья от напрасного – статься пером совьим, в космическом ветре, кому свобода – менять потоки: цвета и окрасы, грёзы и сострадания, - и пасть в ладонь раскрытую, девочке-мечтательнице, я-прошлой – кто из кокона детства весеннего – задумалась о будущем, и пожелала статься Лесною Госпожой, во платьи семилиственном, кто танцует ликом вечности, во внутреннем просторе настенного рисунка...», - а она рассмеялась, передала молочко и трубку и продолжила сей сказ:
«Сеяла нити шёлка по Космической Пустыне: левой сеяла, правой – собирала невзросших: лжецов, ровесников апреля, скитальцев сентября... Каждому мечта – быть в муляже искания той: расплатятся тобой за сендвич, подбросят мелочью жулику-бездомному, отправят на алтарь, выбросят в море...» - Уголёк тлел над её кожей – упасть тому – или оставить глиf на очередном святейшем? - :
Упасть в той кожи – обрести объятие вселенной, расплатием за поцелуи...»
Он – «Место, где живут одни святые, зовётся адом; - добро пожаловать в рай» - оскал прорезал края маски, обращение стёрло окрасы, - но откусив от зеркала, захлебнёшься кровью~
Она сменила тон – «И многих нас ты создал?» - и тембр.
Он пустился в вечный сказ, - вечность опадает снегом на запястья влажнеющегубой страннице по сознаниям, мирам и состояниям:
«Мы оставались в глубинах – свет причищал лоскуты глади под россыпью кувшинок, - но мы врезались в ил и обольщались водорослями, дарили общие просторы один другому и слезинку выбора.
Оставались под гнётом честности – и баловались вволю – в игрищах предшествия сотворённых форм» - всё вёл свою лепту нам он – :
«...и одна не виделась даже настоящей, одна не отзвучивала добротой, а другая была всем моим миром: по человеку – а выражение fантазии: каждая шла к кому-то: одна оставалась на полу, вторая лежала головой на коленях, третья заходила ко мне раз в три четверти часа – вносила поток вселенский на треть часа и уходила с моей душой на кончиках ноготочков...» - затянулся и задумался; раздумался; отдумался:
«...твердил: ‘которая из вас – настояща?’ – ‘я не чувствую к тебе ничего – кроме холода, отвращения и презрения’, - и ветренно: одна злорадствовала, вторая смеялась, а третья плакала...», - а она кусала губы, себе, - и слушала:
«...и стали слова мои – слышны той-же, одной из несчётных версий меня...» - замечтался – :
«...хоть бордель открывай, - был бы мир безумнее, отделись мы от нас и воссияй в платьи данности и кротости, радости упущения» - а она стукнула его по макушке..:
«Чего хотел от своих проекций? Не полярности ли? Игра их – с сотворением себя из промежутков, - на гуру чистоты ты не похож» - и хмыкнула.
А за окном пекарь отворял лавку что отворялась по обыкновению в четверть одиннадцатого. А за окном уже кто-то не живёт. А за окном Стиратель сносит с полотна мирского, эскизы улицы...
Он засмотрелся на носик её проfиля – но сознался:
«Сделать бы так – чтоб остаться дружным с теми, кто любимей остальных... Впервой желаю, выстраиваю мир внешний по соответствии внутреннему; сладкая жестокость, карамельная пьяность, вселенская трезвость... Будут теплом ветерка попутного космическому страннику, созвездиями над костерией и сюжетами витражей; голоса протресщут поленьями в костре, а доброта любимых – в блеске глаз попутчиков, спутников и спутниц...» - слезинка вскользь по морщинкам – «...но жадность ли – просить у судьбы оставить с теми, с кем лучшее приключилось вереницею мистерий...» - ммм?
Нахмурила бровки - «Ни одна судьба не твоя» - взяла голову в ладошки - «Я твоя» - и скорчила ему гримасу - «Я твоя – смотри: меня нет» - и раззвучала скрипкой над озером трелей – и погасла в грусти – :
«А они – знали, - что их, не существует» - трепетной.
Признался – «Отказались принимать» - стыдно – «И исчезали безвольно» - до правды.
Вздрогнула - «Мне некуда уходить из сейчас» - но отшатнулась от дрожи – «Реальность подарила лучшее – и зависит от меня – чем то наполню» - слезинкой.
Он принял течением... – «...есть такая правда – которую не хочешь знать и подпускать – но она уже в тебе, и ближе – чем начинается мир твой. Она вне остальных – но щекочет водоросли нервов, когда приближаешься к разоблачению, когда занавес просвечивает до конца знакомое... Нельзя принуждать мир рассказать её – если не прислушаться к пустоте позади своего я... Оно откроется – и что-то переменится – и полюса сменятся, - и у нового мира появится новая – иная – брешь. Найди её – чтоб пересобраться – прежде – чем прекратишь наслаждаться» - закашлялся в смех - :
«Любимый смех не по адресу, гнев к подражанию? – вечное останется прежним – и после отстранений» - сглотнул – «Реальность Разная» - /.!~
Осыпалась в дожде кленовом – «Жизнь Чудесна» - и вилась в том Психеей – «Когда Разная» - счастливой.
«Жизнь – девственница, беременная Смертью» - принял он.
Будь готов расстаться
со всем что обрёл
в этой инкарнации..
* Ручка скользит по спине в освещении свечи-фонарика – текст пишется Одой Божеству:
позови меня утренним бризом,
акустикой мифа что надлежит нам;
руки отпрянут от камня - день начнётся обрядом,
а ночь возродит миг, сначала.
мрак теплеет - терпением искренних,
слёзы собраны холодком под кожей, -
стремятся поддаться магии взгляда, -
во мраке скитаний - верьте лишь им.
каждое сейчас покроет
нитью лоскутного духа:
призрак ткёт твои одежды,
мой гардероб тех полон.
ну'жны ли - расплаты
манящих душу голосов?
гром не включится в мысли,
пустота отдастся бризом в голове.
будь воздухом - что гладит,
что снимет тяжесть, схладит жар;
отпусти скитальца в тишину,
что ласщет трепет кожного покрова.
ты не спаситель приозёрный -
прошу впредь Матерью не быть;
дозволь Спирали преломляться
в самозабвеньи, сумасшествии мечты.
всё - дождь над акведуком
Космических Театров.
нас забудет Время -
теплом под кожей, сквозь сейчас.
прости, О Вечности Дитя.
прости, что об руку Тебе - не вечен:
миг забвения, крик птиц,
ропот Божества в космической тиши...
~сон утаит от боли правд
~спи счастливо, Дитя
~Дитя Свобод
~ ~ ~
Луна ссыпается серебром в ключицы обращённых к Клёну – ссыпается листочками. Перо скользит низ по скуле ко впадинке низ плеч – и счищает, от напрасного. Серебро счищают пером, из ключиц, и ссыпают в зеркало – «Теперь ты» - и добытчик с другом, меняют роли.
Листочки завиваются лемнискатой, в отдалении от кож и ноготков мечтателей; минута.
-Время заканчивается.
-Его и не было.
-Тогда чем нас уносит?
-Мечтою. В начале – каждый мечтал о разном.
-И друг о друге~
-Разве что немножко...
Лемнискатки отражались в зеркальце фрагментированным чистым светом; глаза сочатся светом на глубине сознания – свет разливается ликованием – а время освобождает космических странников от себя...
Щёлки. Над зеркальцем поставили зеркальце. “Тшш” – ветерком под грудью и ниже – “Внимай”, - и подняли зеркальце: лемнискатка завернулась комочком, пульсирующим, глухим, светом...
“...и напоследок...” – комочек взяли кончиками перьев, перенесли в fольгу и завернули в папирус, - “...так и сотворяется – Эликсир Лунного Света”, - и двое, остались во Свету что слепит сквозь замочные скважины...
~ ~ ~
