Чудо
Икона висела в этом старом деревенском доме уже лет сто. Привёз её с собой в Сибирь ещё зачинатель рода Пряжкиных донской казак Егор, Матрёнин прадед. В злом восемьдесят шестом, когда очередной ломатель свободу объявил на Руси, народ шептаться начал: «Не к добру это». И Алексашку-Освободителя вспомнили, как его за доброе дело-то и убили.
Матрёна с соседками языком не очень, всё больше помолиться во здравие сыночка Кирилла, алкаша сорокалетнего, и жены его Варвары, ленивой до внучат, близнецов Сашки и Машки. Видать, не дошли до Бога слова её, совсем Кирюха задурил, в город собрался ехать - там, мол, восемь часов отработал по закону - и в ресторан, для культурного отдыха. Варвара, дурища, в один голос поёт, что и не жила ещё при культуре и свободе личности. Поняла Матрёна: не умолить ей их от этого зуда, всё равно укатят городскую жизнь на сладость пробовать; внучат, понятно, ей оставляют: и дом, и пенсия, и огород с курами – проживёте, пока мы там мильоны заработаем. Мильёньщики…
Да только дело-то не так просто оказалось. Кто ж больнее сделает, кроме своего роженого-единственного? Мялся с вечера Кирюха, да ночью с женой шептался, а утречком ранним и выложил:
- Слышь, мать, икона-то наша - старинная. Говорят, в Москве больших денег такие стоят, а нам обживаться, хоть на первое время какая-то польза, - сказал и глаза прячет, совесть - не тётка.
Ахнула Матрёна про себя: это ж вот до чего сынок родимый с дурищей своей договорился?! Память родовую в скупку отнесть, будто и нет у них, Пряжкиных, роду русского, а пришлые они, переселенцы-погорельцы. Но сдержалась, молча, подошла к иконе, последний раз Богородице помолилась, сняла и отдала. С тех пор и молилась на похожую ликом бумажную иконку…
Укатили детушки радостные, и как в землю - ни слуху, ни духу. Внучат Матрёна сама растила, слова злого они от неё на родителей не слышали никогда, а, уж, подрастая, и помощь оказывать начали. Помог Бог, ребята трудились с радостью, и подумаешь только о чём, а они уже и сделали.
Сашка - всё больше к технике всякой; все книжки по механизмам какие были в школьной да поселковой библиотеках, прочитал. Мужики, грамотные по ремонту, его уважать начали, после того, как он одному заезжему дачнику его иномарку починил. Они, значит, втроём почти весь день бились, а он подошёл, послушал работу двигателя, да и выдал причину. Очень тогда Матрёна гордиться им начала. Да и Маша молодец, мало, работа по хозяйству, так ещё и сочиняет всякое, сроду у них никого сочинителей в роду не было. Учителя хвалили, говорили - талант.
Однажды вечером пристала сильно Машка: расскажи, да расскажи, Бабулечка, жизнь свою. Отнекивалась Матрёна, да потом решила: чего не рассказать - не убила, не украла, вся жизнь по совести прожита.
Только разговор тот пустым не был. Прошло три месяца, и приносят Маше с поселковой почты толстое письмо из самой Англии. Пишет какая-то миссис Фёрстин, в девичестве Пряжкина, что прочла она Машкин рассказ на литературном сайте, где и сама стишки пишет, и желает узнать побольше о семье русских Пряжкиных и, если есть какие старые фотографии по их роду, то большая от неё просьба сделать копии и выслать ей. Ну, умные люди везде есть, как уж они быстро так с пожелтевшими от времени фотографиями сделали, но уже через три дня прибегает Машка домой с глазами круглыми и с порога кричит, что англичанка, значит, им родня по линии брата деда Матрёны, пропавшего в гражданскую. Мало того, приглашает близнецов к себе жить на всём готовом и получать высшее образование в Англии, а на счёт денег беспокойства нет, так как она вдова бездетная с миллионным состоянием…
Кто детям враг, а тем более внукам своим?! С тяжёлым сердцем, но отпустила Матрёна близнецов. Уехали, но не забыли внуки Бабулечку. День в день через месяц посылку Матрёне приносят, а там икона Богородице, точь-в-точь, что у ней была…
Так и повелось, каждый месяц ей письмецо от внуков - деньги шлют, к себе зовут жить. Улыбается Матрёна, деньги те на книжку складывает: случилось одно, может, и другое чудо случится, вернётся сынок её Кирюша, а тут и денежки ему есть, на первое время…
Матрёна с соседками языком не очень, всё больше помолиться во здравие сыночка Кирилла, алкаша сорокалетнего, и жены его Варвары, ленивой до внучат, близнецов Сашки и Машки. Видать, не дошли до Бога слова её, совсем Кирюха задурил, в город собрался ехать - там, мол, восемь часов отработал по закону - и в ресторан, для культурного отдыха. Варвара, дурища, в один голос поёт, что и не жила ещё при культуре и свободе личности. Поняла Матрёна: не умолить ей их от этого зуда, всё равно укатят городскую жизнь на сладость пробовать; внучат, понятно, ей оставляют: и дом, и пенсия, и огород с курами – проживёте, пока мы там мильоны заработаем. Мильёньщики…
Да только дело-то не так просто оказалось. Кто ж больнее сделает, кроме своего роженого-единственного? Мялся с вечера Кирюха, да ночью с женой шептался, а утречком ранним и выложил:
- Слышь, мать, икона-то наша - старинная. Говорят, в Москве больших денег такие стоят, а нам обживаться, хоть на первое время какая-то польза, - сказал и глаза прячет, совесть - не тётка.
Ахнула Матрёна про себя: это ж вот до чего сынок родимый с дурищей своей договорился?! Память родовую в скупку отнесть, будто и нет у них, Пряжкиных, роду русского, а пришлые они, переселенцы-погорельцы. Но сдержалась, молча, подошла к иконе, последний раз Богородице помолилась, сняла и отдала. С тех пор и молилась на похожую ликом бумажную иконку…
Укатили детушки радостные, и как в землю - ни слуху, ни духу. Внучат Матрёна сама растила, слова злого они от неё на родителей не слышали никогда, а, уж, подрастая, и помощь оказывать начали. Помог Бог, ребята трудились с радостью, и подумаешь только о чём, а они уже и сделали.
Сашка - всё больше к технике всякой; все книжки по механизмам какие были в школьной да поселковой библиотеках, прочитал. Мужики, грамотные по ремонту, его уважать начали, после того, как он одному заезжему дачнику его иномарку починил. Они, значит, втроём почти весь день бились, а он подошёл, послушал работу двигателя, да и выдал причину. Очень тогда Матрёна гордиться им начала. Да и Маша молодец, мало, работа по хозяйству, так ещё и сочиняет всякое, сроду у них никого сочинителей в роду не было. Учителя хвалили, говорили - талант.
Однажды вечером пристала сильно Машка: расскажи, да расскажи, Бабулечка, жизнь свою. Отнекивалась Матрёна, да потом решила: чего не рассказать - не убила, не украла, вся жизнь по совести прожита.
Только разговор тот пустым не был. Прошло три месяца, и приносят Маше с поселковой почты толстое письмо из самой Англии. Пишет какая-то миссис Фёрстин, в девичестве Пряжкина, что прочла она Машкин рассказ на литературном сайте, где и сама стишки пишет, и желает узнать побольше о семье русских Пряжкиных и, если есть какие старые фотографии по их роду, то большая от неё просьба сделать копии и выслать ей. Ну, умные люди везде есть, как уж они быстро так с пожелтевшими от времени фотографиями сделали, но уже через три дня прибегает Машка домой с глазами круглыми и с порога кричит, что англичанка, значит, им родня по линии брата деда Матрёны, пропавшего в гражданскую. Мало того, приглашает близнецов к себе жить на всём готовом и получать высшее образование в Англии, а на счёт денег беспокойства нет, так как она вдова бездетная с миллионным состоянием…
Кто детям враг, а тем более внукам своим?! С тяжёлым сердцем, но отпустила Матрёна близнецов. Уехали, но не забыли внуки Бабулечку. День в день через месяц посылку Матрёне приносят, а там икона Богородице, точь-в-точь, что у ней была…
Так и повелось, каждый месяц ей письмецо от внуков - деньги шлют, к себе зовут жить. Улыбается Матрёна, деньги те на книжку складывает: случилось одно, может, и другое чудо случится, вернётся сынок её Кирюша, а тут и денежки ему есть, на первое время…
