Туфельки
Эту историю рассказала Лесе её бабушка – та, которая филолог. Звали бабушку Варвара Никитична, а в ту пору, о которой рассказ, её называли Варенькой. Было ей тогда лет 8, чуть поменьше, чем Лесе сейчас, следовательно, произошла эта история более полувека назад, в тот период времени, который в семье Леси наименовали «советским».
Росла бабушка в городской многодетной семье. Здесь важно, что семья – городская. У её мамы и папы было трое детей, все девочки. Это только по городским меркам, где люди живут в квартирах, а то и комнатах, три ребёнка – это многодетность. А в деревнях, бывало, рожали и по 4, 5, а то и более детей, благо к собственному дому всегда можно пристроить флигелёк, надстроить ещё один этаж, а то и вовсе рядом поставить новый дом для выросших и оперившихся птенцов.
Так вот, Варенька в своей семье была средней, а это значит, что одёжки ей часто доставались ношеные, перешедшие по наследству от старшей сестры. Но Вареньку это особо не беспокоило. Родители Вареньки были люди интеллигентные, творческие, свою работу любили и ценили, и много времени уделяли именно ей, а такие вещи, как одежда, обувь и тому подобное рассматривались, скорее, с точки зрения практичности и удобства, чем моды или, например, престижа.
И Варенька росла такой же. Конечно, она видела, как одеваются другие девочки, а в их классе были и дочки профессора, и дети артистов, и дочка начальника торговой базы. Но рядом с нею, в её дворе и среди её подруг эта тема не обсуждалась и не главенствовала.
Но всё же Варенька была девочкой. И иногда ей очень хотелось, чтобы у неё было что-то своё, не перешедшее к ней от родной сестры и двоюродных родственниц, не надёванное.
И вот мечта Вареньки сбылась! Ей, лично ей купили совершенно новые летние туфельки. Ах, какие они были красивые! Светлые парусиновые туфельки с тёмно-вишнёвыми пластмассовыми сердечками вместо пряжек! Как замечательно они сидели на маленькой Вариной ножке! А как в них было удобно! Лёгкие, почти невесомые, быстро высыхающие, если попадёшь под дождь, и при этом очень нарядные!
Особенно Вареньке нравились сердечки. Их благородный цвет снова и снова притягивал к себе её внимание. О, это был не вызывающий алый, не броский красный, не грубый бурый, нет, сочность и потаённая глубина вишни манила к себе и позволяла отдохнуть глазу. Чудилось, сердечки жили своей отдельной тайной жизнью, и только изредка, когда на них попадал солнечный луч, они вспыхивали и переливались, будто говоря: «Да-да, мы тут, мы живём, мы радуемся».
Вареньке казалось, что с тех пор, как ей подарили эти туфельки, она не ходит, а парит. У неё было ощущение, что её нога касается земли только для того, чтобы оттолкнуться от неё. Она напоминала себе бабочку, недавно вышедшую из кокона, словно туфельки сделали её саму невесомой и подарили ей крылья.
Возможно, кому-то со стороны показалось бы, что это самые обычные парусиновые туфли, в которых нет ничего особенного, туфли как туфли, наверняка, дешёвые. Но для Вареньки эти первые в её жизни СВОИ туфельки были туфельками принцессы. Варенька, которая, как и все в её семье, много читала, чувствовала себя Золушкой, попавшей на бал, с той разницей, что Золушка провела на балу несколько часов, а Варенька ходила в своих туфельках целыми днями. Она не хотела расставаться с ними даже на час. Когда мама в первый раз, увидев уличные туфли у кровати Вареньки, хотела вынести их в коридор, Варенька чуть не заплакала. «Ну, мамочка, миленькая, ну, пожалуйста, они такие красивые, и они – МОИ, понимаешь? МОИ!» Мама посмотрела на Вареньку, улыбнулась и сказала: «Хорошо, только тщательно протирай подошву». «Конечно, мамочка!»- радостно вскричала Варенька и бросилась маме на шею. «Ну, ну, - пробормотала мама, отстранив дочку: она не очень любила все эти «телячьи нежности». Но Варенька даже не заметила этого, так была счастлива.
С тех пор Варенька бережно ухаживала за своими туфельками – постоянно мыла их, протирала подошву, полировала специальной бархоткой сердечки, и всё было хорошо.
Так бы всё и продолжалось, но в тот год семья решила поехать на отдых в Эстонию. Родители долго выбирали место и остановились на Пярну – это было курортное местечко с чудесным пляжем, вкусными и дешёвыми свежими продуктами и относительно недорогим жильём.
Поэтому, когда подоспело время отдыха, семья собрала чемоданы и отправилась в путь. Дорога Вареньке не запомнилась. Она была девочка очень впечатлительная и так сильно переживала всё, что происходит в ней и вокруг неё, включая книги и кино, что включалась защитная реакция организма, и детали происходящего стирались из её памяти, оставляя только впечатления и опыт. Так было и в этот раз. Вареньке всё было ново, всё интересно, она смотрела во все глаза, вертя головой в разные стороны, и всё, что она видела, трогало её, задевало в её душе какие-то струны, оставляло своё впечатление, но … не запоминалось. Однако, Варенька не грустила по этому поводу, а наслаждалась новизной.
Вечером, переполненная ощущениями, событиями, переживаниями, Варенька долго не могла уснуть, ворочалась в постели, а утром ей трудно было встать. Мама с папой ничего не знали об этой стороне её жизни, да особо и не интересовались – у них и так было достаточно забот и хлопот. Им было невдомёк, что у их дочки такая тонкая и сложная нервная система, обострённая чувствительность и сопереживание, и поэтому они далеко не всегда понимали те или иные Варенькины реакции, которые часто казались им чрезмерно бурными, выходящими, с их точки зрения за границы нормы. Но так как Варенька была девочка добрая, открытая, в меру послушная, любила помогать людям, то родители и не беспокоились. А что она часто не спит ночами, они и вовсе не знали, так как детская была в отдельной комнате.
Море Вареньке очень понравилось и сильно впечатлило. Она сразу и навсегда полюбила его и могла часами сидеть и смотреть на волны, неустанно бегущие к берегу, а значит, и к ней, Вареньке; на чаек, суетливо проносящихся над берегом, норовя ухватить кусочек печенюшки, забытый на салфеточке; на детишек, строящих с серьёзным видом творцов целые замки из песка.
Не меньше ей нравилось проводить время в воде. Самое большое удовольствие она получала от горок, стоящих прямо в море. Забираешься на такую горку, быстро скатываешься с неё и с шумом плюхаешься в воду, поднимая кучу брызг, сверкающих и переливающихся на солнце. Как это было весело и забавно! Сколько радости доставляло и взрослым, и детям!
А ещё они наблюдали на пляже полное солнечное затмение. Это было и страшно, и увлекательно одновременно. Мама выдала им всем какие-то тёмные стёклышки и велела смотреть на солнце сквозь них. Это было удивительно! Птицы метались над водой и тревожно кричали. Яркий солнечный день внезапно померк, и на пляже сделалось темно, почти, как ночью. Многоголосое «О-о-о», - пронеслось над берегом и стихло где-то вдали. Люди переживали разные состояния. Кому-то было страшно, иной испытывал восторг, маленькие ребятишки плакали, не понимая, почему так темно. Рядом с Варенькой какой-то, видимо, знающий человек очень умно и не всегда понятно объяснял всем желающим послушать, что именно происходит. Он сыпал незнакомыми Вареньке словами «апогей, перигей, эклиптика» и отчаянно жестикулировал. Варенька немного послушала, мало что поняла и стала просто смотреть, всем существом впитывая происходящее.
Когда стало совсем темно, мгновенно сделалось очень холодно и, наверное, от этого страшно. Было ощущение, что на Земле не осталось жизни. Значительно позже, анализируя свои тогдашние впечатления, уже взрослая Варвара Никитична подумает, что этот страх, почти животный, - это инстинктивный ужас всего живого, запечатлённый на генетическом уровне, перед возможностью неизбежной гибели, если погаснет жизнеподдерживающее светило. Что-то общее охватило всех, и народ примолк. Прошло сколько-то времени, и потихоньку, постепенно тьма начала развидняться.
Снова беззаботно зазвенели птичьи голоса, стало слышно неумолчное дыхание моря, тишина и темнота отступили туда, откуда пришли, и все вновь стало радостно, весело и спокойно. Дыхание холода, коснувшееся тогда Вареньки, ушло, но не забылось, и будучи взрослой, Варвара Никитична, вдруг неожиданно вспомнив его, начинала испытывать горячую благодарность за жизнь, за солнце, за Землю, за ещё один подаренный ей судьбой день…
А с туфельками было вот что.
В один далеко не прекрасный, как выяснилось, день, ничто, казалось не предвещало беды. Ярко и жарко светило солнце, над пляжем колокольчиками звучали голоса и смех, взлетали к небу разноцветные мячики. У кромки воды возились с песком ребятишки. Наигравшись, набегавшись, Варенька собралась купаться. Её туфельки, сияя на солнце сердечками, горделиво расположились на самом солнцепёке, рядом с подстилкой. Варенька с удовольствием взглянула на них и помчалась к морю. Вода была тёплой и ласковой, вылезать из неё не хотелось, и Варенька плавала и плескалась долго. Затем, уже озябнув, она вылезла из воды, плюхнулась на коврик и блаженно закрыла глаза.
Солнце припекало, и Варенька незаметно задремала. Мама не стала её будить, только повернула тихонько, чтобы дочка не сгорела, и продолжала читать книгу. Мама у Вареньки, надо сказать, была какая-то жароустойчивая. Солнце было ей нипочём. Она всегда загорала до цвета горького шоколада с призвуком черноты. Никакая жара её не брала.
Когда Варенька проснулась, уже приближался обед. Варенька села, потягиваясь, и протянула руку к своим туфелькам. Но что это?! Вместо красивых вишнёвых сердечек на них остались только красноватые пятна и потёки. Варенька ничего не понимала. «Мама, - вскричала она, - что это?» Мама поглядела и засмеялась. «Варенька, - сказала она, - да твои сердечки, никак, растаяли, как мороженое!» Но когда она посмотрела на дочку, смех её утих. На лице Вареньки отражалось подлинное горе! Её туфельки, ещё недавно такие красивые, такие удивительные, были испорчены безвозвратно!
Потом мама попыталась реабилитировать туфельки: их отмыли, как могли, и мама хотела пришить на них какие-нибудь пуговицы, но для Вареньки это было уже не важно.
Ей нравились именно ТАКИЕ туфельки, всё остальное было всего лишь жалкой подделкой…
После этого Варенька ещё долго носила их. На них появились несмываемые пятна мазута, которого много было на пляже, некогда белый цвет сменился на неопределённый, они по-прежнему были лёгкими и удобными, но ТОЙ радости, радости от её первых, лично ЕЙ принадлежащих и таких красивых туфелек, больше не было…
Много лет спустя Варвара Никитична, рассказывая Лесе эту историю, слегка улыбалась той маленькой девочке, которая так остро и больно переживала потерю. В её собственной жизни было много потерь, гораздо более серьёзных и страшных, чем эта, но именно эта вспоминалось ей иногда, затмевая другие свежестью первой утраты
