Письмо Мастеру
Здравствуйте, Мастер. А можно, я буду на «вы»?
Как там в Вашем блаженно-забытом тенистом саду?
Вы все пьете вино в окруженье свечей и листвы,
И подруги, чью небывалую красоту
Скрытую не в лице, а в блеске чудесных глаз,
Что сияли так ярко при свете полной Луны,
Пьющей сквозь окна в решетках душевную наготу,
Ту, что не каждая выставит напоказ,
Тихо смеясь, играете на клавесине?
Знаете, Мастер, над городом кружит осень.
И блаженные майские грозы в этом году
Не рвали скупую и полную дымного марева пустоту
Московских небес. Но секундная яркая просинь
Манит надеждой. А может быть, следующей весной?..
Но боюсь, наш стольный град не в чести ныне у званого Сатаной.
Наши улицы пухнут не ввысь, а вширь
От гудящих машин и усталых людских потоков,
И найдется хоть один весь выжженный, в арматуре, пустырь,
Где, как прежде, еще распинают безумных пророков.
Что нам тесный арбатский полуподвал, где все стены заставлены полками
Полными нужных и важных, пусть и пыльных немного книг,
Здесь газеты кричат и плюются грязными толками,
Переплетами грязной и черной от копоти паутиной интриг.
Критик Латунский в сейф закрывает деньги,
На Патриарших больше не ходит трамвай.
Вечная рукопись не лучший получит рейтинг,
Так что ему ваши бессмысленные: «Читай!
Ну, читай же, пойми, здесь не просто стопка бумаги!
И корявая почерка вязь, что отказалась гореть!..»
И не каждому нынче достанет слепой отваги
За странным котом и длинным, клетчатым, в стеклах сквозь темные подворотни лететь,
Как будто на крыльях, уверенным в правоте.
Все смешалось в бесформенный ком: купорос, подворотни, побелка,
Берлиозы, трамваи, пруды, летний вечер и тросточка с пуделем…
Что за чушь, полный круг совершила на стареньких ходиках стрелка,
И вернулась назад. Круг, еще и опять…
А квартирный вопрос – что ж, он вечен, не смеем о нем забывать.
А на заборе кто-то царапает «блин» через «ять»…
Но в какой-то огромной просторной жилплощади
Не в силах ждать приговора, что в скорости оглашу,
Нынешний Понтий Пилат пьет, глядит на Луну и стенает: «О Господи, Господи!
Да пошли же мне яду, о большем и не прошу!»
Вы послушайте, Мастер, а может, Вы нас перепишете?
Наша рукопись явно не лучшая. Печатали на машинке,
Старой расхлябанной, с лентой, практически без чернил.
Ну а что вы хотели? Это все так, для разминки, покуда не прикурил
От раскочегаренных в старой буржуйке поленьев.
И буквально вот-вот, испугавшись упавшей за окнами чернильно-пустой темноты,
Закричав и голоса не услышав от страшной глухой немоты,
Тонкими лучиками прозрачно-хрустальных пальцев
Разорвет и скомкает нас, книжных страдальцев,
Дешевый сборник страстишек, смертей и интриг.
Мы сейчас – точь-в-точь те желтые уродливые цветы,
Что несла Маргарита в руках, когда ей встретился Ты –
Миг, и окажемся в придорожной грязной канаве.
Ах, простите мне, Мастер, вы, конечно же, в полном праве
Сжечь, не глянув, этот прозрачный листок,
Даже и не обеспокоившись нашей печатной судьбой.
Ведь, как сказал тогда Ваш обретший реальность герой:
«Вы не заслужили Света. Вы заслужили Покой».
Как там в Вашем блаженно-забытом тенистом саду?
Вы все пьете вино в окруженье свечей и листвы,
И подруги, чью небывалую красоту
Скрытую не в лице, а в блеске чудесных глаз,
Что сияли так ярко при свете полной Луны,
Пьющей сквозь окна в решетках душевную наготу,
Ту, что не каждая выставит напоказ,
Тихо смеясь, играете на клавесине?
Знаете, Мастер, над городом кружит осень.
И блаженные майские грозы в этом году
Не рвали скупую и полную дымного марева пустоту
Московских небес. Но секундная яркая просинь
Манит надеждой. А может быть, следующей весной?..
Но боюсь, наш стольный град не в чести ныне у званого Сатаной.
Наши улицы пухнут не ввысь, а вширь
От гудящих машин и усталых людских потоков,
И найдется хоть один весь выжженный, в арматуре, пустырь,
Где, как прежде, еще распинают безумных пророков.
Что нам тесный арбатский полуподвал, где все стены заставлены полками
Полными нужных и важных, пусть и пыльных немного книг,
Здесь газеты кричат и плюются грязными толками,
Переплетами грязной и черной от копоти паутиной интриг.
Критик Латунский в сейф закрывает деньги,
На Патриарших больше не ходит трамвай.
Вечная рукопись не лучший получит рейтинг,
Так что ему ваши бессмысленные: «Читай!
Ну, читай же, пойми, здесь не просто стопка бумаги!
И корявая почерка вязь, что отказалась гореть!..»
И не каждому нынче достанет слепой отваги
За странным котом и длинным, клетчатым, в стеклах сквозь темные подворотни лететь,
Как будто на крыльях, уверенным в правоте.
Все смешалось в бесформенный ком: купорос, подворотни, побелка,
Берлиозы, трамваи, пруды, летний вечер и тросточка с пуделем…
Что за чушь, полный круг совершила на стареньких ходиках стрелка,
И вернулась назад. Круг, еще и опять…
А квартирный вопрос – что ж, он вечен, не смеем о нем забывать.
А на заборе кто-то царапает «блин» через «ять»…
Но в какой-то огромной просторной жилплощади
Не в силах ждать приговора, что в скорости оглашу,
Нынешний Понтий Пилат пьет, глядит на Луну и стенает: «О Господи, Господи!
Да пошли же мне яду, о большем и не прошу!»
Вы послушайте, Мастер, а может, Вы нас перепишете?
Наша рукопись явно не лучшая. Печатали на машинке,
Старой расхлябанной, с лентой, практически без чернил.
Ну а что вы хотели? Это все так, для разминки, покуда не прикурил
От раскочегаренных в старой буржуйке поленьев.
И буквально вот-вот, испугавшись упавшей за окнами чернильно-пустой темноты,
Закричав и голоса не услышав от страшной глухой немоты,
Тонкими лучиками прозрачно-хрустальных пальцев
Разорвет и скомкает нас, книжных страдальцев,
Дешевый сборник страстишек, смертей и интриг.
Мы сейчас – точь-в-точь те желтые уродливые цветы,
Что несла Маргарита в руках, когда ей встретился Ты –
Миг, и окажемся в придорожной грязной канаве.
Ах, простите мне, Мастер, вы, конечно же, в полном праве
Сжечь, не глянув, этот прозрачный листок,
Даже и не обеспокоившись нашей печатной судьбой.
Ведь, как сказал тогда Ваш обретший реальность герой:
«Вы не заслужили Света. Вы заслужили Покой».
