Уговорила
Бывали на памяти старожилов весны и ленивые, бестолковые, иная проспит весь март, потом в апреле долго глаза протирает, а в мае спохватится, раскипятится, снег топит, лед ломает, зальет весь белый свет половодьем! Бывали капризные и обманчивые, что избалованная красотка: то солнышком рассияется, капелью зазвенит, а то вдруг нахмурится, заморозками начнет чудить, весь природный процесс в ступоре!
Но нынешняя – умница и старательница. Всё-то у нее в пору и по должному распорядку. В марте солнышком всё высветила, ревизию навела, к делу селян побудила: начали плуги да бороны чистить, упряжь в порядок приводить. А уж с кровли капель сосульки наращивает, припевает: «Скорее, скорее, канавки пробивайте, от подвалов воду отводите, ручьи на подходе!» Предупредила, да тут же и зажурчала, зазвенела, лед на реке набух, она его солнышком истончает, пробивает, волной заливает. И нежно, не торопясь, снег по всей округе припосаживает, землю питает, озимые пробуждает. Глядишь, точно по апрелю пошла полая вода, реку силой наливает, вот и тронулись льды!
А уж в садах-огородах земля обнажается. Весна-затейница прямо рядышком с пятном нестаявшего снега вдруг выгонит стебель тюльпана, за день-другой и бутон объявится, глядишь – алым ртом ловит цветок солнышко! Откуда он здесь, под забором оказался? Да по осени вороны луковицы растащили и припрятали, где вздумалось. Но у весны никто без ласки и внимания не останется, ни этот, приблудный, ни фиалки ранние, ни подснежники. По одному склону оврага еще снег ползет, а по другому, солнечному – медуницы кучерявятся, как лоскут голубого неба!
Половодье еще не иссякло, а ивняк по берегам, отряхиваясь от плавучего мусора, лист нежный выгоняет. Да что там зелень, черемуха наперегонки с низовыми цветами на солнечных полянках свои кисти развесила, душистые, белоснежные. По заведенной традиции и нынешняя весна слегка припугнет черемуху легким заморозком, не спеши, мол, не забегай слишком, май только начинается! Но никаких неурочных метелей не случится, так только, принахмурилась ввиду громадности забот – да и опять разулыбалась!
С чего бы ей сильно озадачиваться, если все предупреждены, с полей вода лишняя потихоньку сошла, вот и пахать пожалуйте. Казалось бы, можно расслабиться, поиграть солнечными зайчиками, кровли уже и не парят, просушены, скотина на дворах голос пробует, тоже огладить ее надо, приласкать.
А это кто на крылечко выскочил, глаза синие, что небушко, губы алые, как тот тюльпан у сугроба? Пощекотала весна щечки, пошелестела локонами, градусов подбавила, чтобы шалунья, выскочившая в одном полушалке на плечах, не простудилась на сквозняке. Что там у нее в голове? Сумбур и восторг, ахи и всплески! Весна и тут не сплоховала: как ручьи в нужное русло, как лист и цвет разворачивала к солнцу, так и слова ловкой фразой обернула, в строфу построила… Да разве зима или осень так побудительно и победительно смогли бы автопортрет свой лучезарный в юной головке нарисовать?!
Тем временем выполз из дому угрюмый дед в валенках, опустился тяжко на завалинку, съежился, сам себя руками немощными обнял: «Ну вот, явилась, обманщица… А то я не знаю, чем все это кончится, лист – упадет, фрукт – сгниет, на урожай нынче виды плохие по всем приметам. Да я и не доживу до урожая-то, встал вот на ноги – уже хорошо. Но еще лучше, если сумею вернуться на печь своим ходом». Притих, задремал, свесив голову.
Чуть не расплакалась весна, но как можно на седую-то голову брызнуть дождичком! Чуть тучки сдвинула в сторону, еще градус добавила, теплом старика обернула, лучами приласкала, навевает сон золотой. И видит старик себя парнишкой юным, какие-то девицы вокруг вьются, шутками да смешками заигрывают. Улыбается он во сне, завалинка – теплая, беленый бок оштукатуренного дома греет, что тебе печь, и легкий нежный ветерок седые клочья на голове расчесывает. Пробудился, встряхнулся, лицо руками отер. Да и проскрипел: «Ладно, поживу еще годок, поверю тебе, озорница, но – в последний раз!»
