Деревья декабря Гиви Алхазишвили

Как просто Он берет любого и уводит.

Куда? Мы не хотим об этом говорить.

И хочется вопить, когда до нас доходит,

что Он не где-то там...— у каждого внутри.

 

Прекрасна эта мысль, да держится недолго.

Прекрасен этот путь, да только весь — изъян:

то женщина легко тебя сбивает с толку,

то твой печальный друг, который вечно пьян.

 

А годы всё идут, бессмысленно и грозно;

и душу, словно мох, окутывает грех.

Лишь только иногда взбунтуешься, да поздно.

Смеешься над собой, и горек этот смех.

 

***

Как бы по кругу душа ни носилась —

все приземляется там, где не надо.

Я не хочу, чтобы ты мне приснилась -

просто хочу, чтобы ты была рядом.

 

Ты засыпаешь в объятиях боли.

Ночь твоя темная трауром дышит.

Мы об одном по отдельности молим

Господа Бога —

он нас не слышит.

**

Поддельно твое золото — окстись!

Ведь сам себя обманешь, а не нас.

Твой постоянный компас — компромисс,

Бескомпромиссность — это мой компас.

 

Когда фальшивку в ком-то замечаю —

уже не раздражаюсь, а скучаю...

Я никого давно не поучаю,

чтоб самому не натворить ошибок.

Вот так, несложно, жить предпочитаю

в своем микрорайоне

на отшибе.

**

Уплыл в туман, пропал и с глаз долой!

линованный квартал микрорайона.

Прощай навеки, воздух неживой

и серый труп из мрачного бетона.

 

Я покидаю этот жилмассив,

многоэтажный» сумасшедший улей,

где» голову руками обхватив,

я эту зиму прожил, как под пулей.

 

...Я помню, как сейчас, тот срыв и злость,

и хмурый день и хохот — ор вороний.

Но мне сбежать тогда не удалось

от плесени, от духоты и вони!

 

И новый путь я принял как закон,

путь рабского, покорного смиренья,

любых проблем берущий бастион,

путь увяданья, высыханья, тленья...

 

От застоявшихся болотных облаков,

от нетопырей тьмы однообразных,

я крыльями взмахну — и был таков,

я, давний враг дробей и протоплазмы.

 

Покуда Богу душу не отдал,

я брошусь вниз с огромным облегченьем,

меняя заключительный удар

на краткий миг свободного паренья!..

**

Деревья декабря стоят в дверном проеме.

Сжигается листва, кому она нужна?..

Все падает в цене, сжимается в объеме,

а мысли о тебе — им тоже грош цена.

 

Мучительный восход. И солнце, обессилев,

не может приподнять тяжелой головы.

Что связывает нас? Тоска, надежда или —

всего лишь горький дым сжигаемой листвы?

 

Я сам горю, как лист, лишаясь оболочки,

и мой тяжелый дым ползет в твое окно.

Два тополя видны из этой страшной точки,

как черный эшафот, где солнце казнено.

 

Я вижу за спиной чудовищную груду

убитых, мертвых тел — сейчас их втопчут в грязь,

и поражаюсь, как я выбрался оттуда,

нечаянным дымком над деревом струясь...

 

Я стар. Мне сотни лет. Я все вобрал печали

в свой опыт вековой: все смерти, все вранье.

Я сотни раз лежал, изрубленный мечами,

и легкие мои клевало воронье.

 

Я по сухой траве слезами рассыпался,

струился сквозь лозу, сквозь поздние цветы,

я сотни раз в мечте отчаянной пытался

всю родину свой увидеть с высоты.

 

Я возношусь к тебе, земной лишаясь тверди,

но прошлое во мне свивается жгутом.

Я смерти не боюсь, но я не знаю смерти,

и потому свой путь я осенил крестом.

 

Я землю потерял, а небу не обучен.

Но между ними я как линию провел —

мы встретимся в одной мелодии беззвучной,

я ухожу туда, откуда и пришел.

 

И — временем я стал. Все прошлое очнулось

внутри меня, и я увидел рай земной —

то Грузия ко мне перстами прикоснулась,

как Богоматерь, вся представ передо мной.

 

Деревья под дождем бредут поодиночке

к проему декабря, глотая горький дым...

Последний миг любви, последняя отсрочка.

И, мигом этим весь для вечности храним,

я возношусь к тебе, теряя оболочку.

Сжигается листва. Мы вместе догорим.

 

Вечерняя звезда, апофеоз печали,

когда твой первый луч пытается проткнуть

туманное стекло из невозможной дали,

раздвинуть горизонт, пространство распахнуть,-

я вижу Млечный Путь во всех его деталях

и не могу заснуть...

***

Стареющая,

старая земля

рыдает, как обиженный ребенок,..

 

Безвозрастный,

морщинистый младенец,

поведаешь когда-нибудь нам тайну

бесчисленных твоих перерождении?

 

Течет река и лижет валуны,

и грохот неуемного потока

заполнил все ущелье.

Но не дано

заполнить им молчание небес.

 

Чего хочу я от нее добиться?

Она течет и ничего не знает.

На все вопросы у нее один

ответ: вперед!

 

Губами жаждущими к мутному потоку

земля припала,

старенький младенец»

спеленутый

тряпьем весны зеленой.

***

...Я узрел твое истинное лицо —

оно мелькнуло на миг

на твоем, сведенном тайной мукой,—

и снова исчезло

вместе с остатками боли.

 

 

Верни себе

показное спокойствие и беспечность.

 

Кто знает твое истинное лицо?

Ночной полумрак,

и миг обжигающей страсти,

и бесстыдный ветер,

который задирает тебе подол,

залепляет глаза,—

и ты вдруг начинаешь слышать

голоса осенних листьев,

вывалянных в грязи,

как ропот толпы...

 

Кто знает твое истинное лицо?

 

Нора твоего одиночества,

вечно пустая, непостижимая,

карточка брошенного ребенка

знает твое истинное лицо

или лестница,

где подкосились ноги

и ты о ступени разбила

свои фарфоровые колени...

 

Верни себе

показное спокойствие

и беспечность.

 

Не выдавай себя,

не показывай людям свою беспомощность,

яд боли своей, как гадюка»

по капле копи»

спрячь свои слезы»

они пригодятся тебе ночью,

чтоб оросить пустыни тоски.

 

Где твой ребенок?!

 

В толстом томе беспамятства,

словно гербарий,

выцвел детский портрет,-

Лишь иногда

дождь колючих шипов настигает тебя

и» израненная,

изрешеченная болью,

как слепой щенок,

оглашаешь ты воем ночь...

 

Когда ты, очнувшись,

поливаешь высохшие комнатные цветы,

мне кажется,

ты пытаешься напоить свое беспомощное тело.

Верни себе

показное спокойствие и беспечность...

 

Кончилась ночь,

сейчас начнется утренний спектакль:

пудра, духи, серьги,

тушь для ресниц и так далее...

 

 

Любопытных несносные лица

ждут тебя на этой утренней комедии;

и когда тебе скажут:

какая-то подкинула чужим своего ребенка,

удивись, возмутись,

сделай невинную мину

и потом взгляни в зеркало...

 

Да, это ты —

выглядываешь из собственного бесплодия,

в собственном огне обожженная

глиняная кукла.

 

* * *

 

 

Ничего нельзя скрыть под солнцем,

ничего!

Листья, отбитые ветром в бою,

он расстелил на влажном асфальте,

как скудный гобелен осени.

 

Сад безобразно облысел,

и на виду оказалось громадное дерево,

высохшее до основания

в вечнозеленых объятиях омелы,—

вот финал губительной страсти.

 

Ничего нельзя скрыть под солнцем,

ничего!

 

С телом, гибким, как омела,

словно тень, ты явилась;

глаза твои пылали зеленью трав,

руки трепетали

от желания обвить чью-то шею.

 

Ничего нельзя скрыть под солнцем,

ничего!

 

В кронах старых деревьев

столкнулись два ветра,

шелест и шепот

закружились в печальном водовороте,

звезды глаз проплыли во тьме,

 

испуганные, мы обняли друг друга

слепыми гибкими руками.

 

Ничего нельзя скрыть под солнцем,

ничего!