Я родился Тринадцатого Февраля, в году дракона, - так проще начать сказ. Родители странствовали и осели в провинции на последний месяц ожидания. Произвели, посвятили тригодие и пустили по миру.

Помню день своего появления – когда встречаешь свет впервые, мир так ярок – так ярок... Струны очаровывали жизнетрепетом... Звёзды не мерцают – салютируют, подмигивают и сворачивают небосвод в трубочку.

Домик в лесу – крепость с часовней в полумиле – принял Странника, юного и очарованного. Каждый день – кратче, слегка. День: вся жизнь, половинка, треть, четверть, - и меньше, меньше и меньше.

Волшебство вилось ветром детства моего. Тени не следовали по плоскостям – но произрастали: не отличишь – тень или человек – пока не приблизишься. Одна тень поселилась в комнатке моей – мне нравилось дотрагиваться до прядей той и представлять: изумрудные, вьются до крестца - мерцают, мерцают и мерцают.

Меня не учили – ни читать, ни рисовать буквы и не собирать в слова, но тень – показывала и рассказывала, учила на языке понимания – язык слов далёк бесконечно. «Невыразимое выразимо», - научила тень, - «Невыразимое выразимо».

Тень брала за руку – и уводила в мир где мы были «одними-из»: другие тени вели других детей другой дорогой, из других далей в другие. Тень готовила к откровению – отвела на заснеженную пустыню и поведала. А потом – исчезла.

Невероятное случалось – ответы задавались и вопросы рассыпались. Таинство рассыпается – стрелы вопросов сквозуют мир теней. Не годы уплотняют стрелы времени в груди и заверяют в сомнениях – мы сами.

Тень уходила – и память. Тень приходила – и память. Память лучилась – и Тень приходила.

Осталась в памяти – рисунками-теням, рисунками-тенями, рисунками-тенями.

~

Мне двадцать…сколько же.?. Струны – в рукосплетении. Тень иссякла – пришлось сжиться: тело проницало свет и вбирало лучи лунные. Руки белоснежны.

Городок за городком, прощание за прощанием, встреча за встречей. Мир исчезнет – лишь закрой глаза. Чем меньше смотришь на иллюзорное – тем песочнее реальность: рассыпчата печением и беспристрастна к самообманным.

Чувство, ущербности: тысячи зеркал лгали белоснежием и ни одно не являло того мрака что завладевал сомкнувшего глаза. Человечество придумало себе богов – компас невежества и бесчувствооправдания. Встреченные бессильны в разъяснениях: религии не дают ответы – но пледа забвенноутешения что сгорают когда отринуть те поздно и безнадобно, - таким мне едва не удалось явиться.

Многие сходятся в: незнании и одиночестве – отдаются в объятия, - везде и всюду, - не поумнеют, - пусть. Идти некуда – приютили, женщина в часовне, скрипачка. Согласилась во всём и подсказала: человечество – цветок что падает под весом бутона и гибнет без солнца, у одних – внутри, у иных – на небосводе, у третьих – в подвалах часовен, у нас – в объятиях.

Прекрасная – кудри до крестца, глаза тона лазури унесённой по ту сторону Реки Времени; шея – точёная из оникса, ключицы – впадинка от ложечки в мороженом, а руки – керамика в обжиге Пламени Времени, непрестанном и вечном. Поцелуй кремовый. Прекрасная, кто навещает в грёзах, Ангел, Тень.

Пора уходить. Прощай, взлюбившая. Явись во грёзах – и веди, и люби и будь – будь со мной об руку.

Играла мотив – кусочек мелодии, разбавляла и вариировала. Помню: ту-ру-ру-туруру-туру. Чарующе.

Досада – удел Страннику. Вхожие, Прихожие, Ухожие и Прохожие, все являли одну, все являли одну. Ночи оставляли наедине со звёздами – те мерцали. Прежним – миру не быть прежним.

Мир предлагал и просил, предлагал и просил. Неладное вилось на самой поверхности планеты – в мягкости и податливости. Наблюдения за жизнью усомневают настоящесть таковой.

~

Сколько помню себя, на руке Ушастый Филинёнок, характерный и смелый – смелее меня, - и, бессмертный – но жизненный сверх сомнений и неувязок, - оттого и бессмертен. Совёнок кормил меня и очаровывал незнакомок, игривый и беззаботный в склонении над рекой вечности что уходит и возвращается, подобно тени Возлюбленной. Музыка – хранит секреты всего существа моего и обеззначивает.

Воспоминания льются кровью из вены вскрытой, вены реалии. Мира нет – ежели мы не лицезрели сотворение. Вечное – то, чьего начала и конца нам не застать.

Серебро оседает на покинувших, ослепляет обратившегося и костенеет за кулисами. Тень попрощалась. Ночь уносила поодаль от клочка небытия.

Сны, Дремания и Грёзы, притча неотделимого. Божество – обращает в мерцания и просит следовать, следовать и следовать; весь мир – в пустоте межстрочий. Зовёт – в Космическое Странствие. Взмываю.

*

Ты забыл: Свет – мерцания планет,

Что собрались во внекосмический нонет,

Стенания любимых – падших;

Вспоминай.

*

Её руки – кроткие вблизи, пианистические – вдали, - одна поддерживала фолиант, другая – вела прогрессию истории. Страницы шелестали под соприкасанием с пальцами – что изящнее рук? – и наполняли мир внешний плотностью, осязаемой – из которой можно выбраться. Контрапункт вводит голоса в регистр чувственный и разрешает Колоском Осознания в Разуме чтившей.

Души вспархивали и каркас жизнесплетения осыпался историей историй. Двуединство “Вечность – и Мгновение” подало руку и разлилось шумом в голове, к которому прислушайся – и преступи чертог свой. Книга ценна слезами Чтеца, кто, в Приступе Откровения - «Именно так и нужно рассказывать» - приникла к страннице-странице – «Не писать» - последней - «Рассказывать дни и ночи мира земного и чувственного, земного и небесного, недавнего – и позабытого» - и усыпала ту кровью; - кровью души – слезами.

Впитывала носиком – влечение невинное что не могло не произойти и не могло вверить в Объятия Вечности иначе; тяготение – возобладало над разумом и телом, в угоду души и – сердца. Случившееся – произошедшее, виток росчерком Её почерка в Истории Историй, изошло на нет свершённости во всепроизводности, - ни больше, ни меньше... И вот – приложила книгу ко груди, и сердце – невольник что рвётся вовне и ведёт к праистокам – стрекотало сквозь ту и передавало трепет в кисти, чище - чем когда-либо.

*

Приходит в Грёзы – где Мир Истинный из двух? Божество – знает каждый эскиз души, - и Любит. Божество – не каждая ли из встреченных? Ни каждая ли с кем пересплю, мне – Мать; не каждый ли кого убью, мне – Отец?

*