Котов не любят пылесосы
В левом кроссовке хлюпало, комары-самоубийцы лезли во все дыры. Федор уже давно бросил корзину с тремя боровиками и десятком лисичек, чтобы освободить одну руку и отбиваться от этого зудящего киселя. Второй рукой он сжимал маленький фонарик-брелок, изо всех сил убеждая его погореть еще хотя бы час.
И зачем он пять лет назад поддался на уговоры жены и отметил рождения внучки отказом от никотина?!
Сейчас бы как минимум в одном из карманов ветровки валялась зажигалка, а то и две. Курильщики люди предусмотрительные.
Федор помнил, как оставшиеся в пачке всего! две сигареты вгоняли его в тихую панику и заставляли бежать в ночь, в дождь, мороз до ближайшего магазина. А уж огниво лежало в каждом втором кармане. Сейчас бы грелся у костерка, дожидаясь путеводного утра, а не шлепал между елками, старательно рассматривая, прощупывая густоту моха на корявых черных стволах. «Юг там, где больше и гуще». Он помнил это еще с….
Все, фонарик «сдох». Предательство оказалось таким ожидаемым, что горе-грибник даже не очень огорчился. Долгие проводы лишние слезы, уговаривал он себя, засовывая брелок с ключами от квартиры поглубже за пазуху. Авось, еще пригодятся.
Неожиданно Федор понял, что темнота не такая уж и густая. Над головой меж черных кружев еловых лап поблескивали мелкие равнодушные звезды. А впереди! Не может быть! Впереди приветливо подмаргивал ему такой теплый, такой живой желтый огонек.
Совсем крошечной искоркой, как один из тучи комаров, как крупинка золота в огромном лотке темного мокрого песка, как подтверждение того, что он еще откроет ключами дверь их с Галиной квартиры. С каждым шагом уверенность крепла, а огонек рос. Путник шел, не отрывая от него взгляд, и даже, когда влетел с разгона в мокрый мягкий овраг, в травные сети, одуряюще пахнущие чаем, он совсем не испугался, а быстро, всеми четырьмя конечностями стал выгребать наверх, обратно к нему, теплому и зовущему.
Когда огонек расплылся, размазался колыхающимся уютным пятном между стволами редких елок, Федор резко затормозил и пригляделся к открывшейся картинке. Там дальше лес кончался. В центре ровной поляны горел костер, по краям на границе света и тьмы громоздились горы отходов человеческой жизнедеятельности. Там начиналась городская свалка, расползшаяся за полвека на несколько километров.
Недавно рядом с подъездной дорогой построили перерабатывающий заводик, который тут же утонул в сырье, как муха в варенье и сам стал хламом, неоправдавшим чьи-то ожидания.
Страх, который, оказывается, все-таки был и сжимал его внутренности, отпустил, исчез. Федор устало оперся спиной о дерево и прислушался. Выходить сразу к обитателям свалки показалось опасным. Неизвестно, какие асоциальные элементы нашли тут себе приют.
Пламя теснилось в низкой железной бочке, трепетало над ее краями причудливым цветком, выбрасывая в Млечный Путь черные искристые клубы, играя алыми зайчиками на лицах двух аборигенов.
– Мне тепловой зарядки всего на тридцать часов хватает. Сегодня еле успел к ужину подойти, – произнес самый ближний, сидящий к лесу спиной на пластиковом ящике, крупный угловатый мужик. Федор видел только его задницу, квадратные плечи в клетчатом пиджаке и совершенно лысый, аж блестящий, как будто медный, затылок.
– Да, все-таки придется к югу поближе перебираться. Там хоть солнца больше. Я летала с людьми на море, жара до сорока градусов в тени, – странная круглая старушка, похожая на матрешку, вытянула из рукава клюку и сунула ее в огонь. – Ох, хорошо!
– Это где ты за котом на столб лазила? – вдруг донесся металлический лязг из стального шкафа на колесиках.
Федор вздрогнул. До этого момента он считал, что собеседников двое. Ан, нет, в шкафу еще кто-то прячется.
– Нет, это где детки мне оптику повредили, – бабушка задвинула раскаленную клюку в правый рукав и, вынув из левого такую же, сунула ее в середину костра. Федору показалось, что возле подола ее длинного платья что-то дернулось и поползло к говорящему «шкафу». Это было что-то круглое, плоское, похожее на большую таблетку или черепаху.
– Расскажи, – сверкнул лысиной мужик.
– Я уже рассказывала. Да ты новенький, не слышал. Ну, слушай. Пришла я в семью молодой и красивой нянькой. Близняшки Олечка и Колечка были такие хорошие милые детки, но просто невероятно энергичные. Понимаешь, я – не просто бабушка. У меня высшие оценки по педагогике, медицине, философии, кулинарии и прикладной механике. У меня верхний уровень эмоциональной чувствительности, дополнительные чипы любви, ответственности, сострадания, заботы.
Однажды вечером услышала крик:
– Бабушка, помоги!
Все бросила, побежала в зал. Олечка стояла посреди комнаты в какой-то луже и плакала. Бедная, несчастная малышка прилипла! Я бросилась к ней, и мои колеса тоже приклеились к полу. Коля прыгал вокруг нас, а я искала в википедии способы отлипания. Не успела завершить поиск, как Оля выскочила из тапочек и убежала. Посреди комнаты осталась только я, приклеенная к полу, и тапочки.
Потом малыши вернулись с дротиками и стали кидать их в меня, целясь в видеокамеру. Им стало неинтересно, когда я прикрыла уцелевший окуляр руками, лишив себя возможности видеть.
На следующий день мы играли в жмурки во дворе. Пока я вадила, мои воспитанники спрятались так, что пришлось воспользоваться искателем. Но оказалось, что оба чипа-браслета надеты на шею черепахи. Я ныряла в пруд, мой чип ответственности и заботы дымился и плавился даже в воде, а милые детки доедали вредные шоколадки в родительской спальне.
В таком режиме я существовала почти год. Однажды ночью поняла, что у меня закончился запас любви, жалости и заботы, чипы перегорели, осталось только немного ответственности и почти нетронутые запасы самосохранения. Чтобы не нарушить первый закон робототехники, я решила сбежать. Свалка – это не самое хорошее место, но мне здесь… лучше, чем там. – Над поляной нависла многозначительная тишина. – Ты-то как тут оказался?
– Я это… ну этот… «мужчина», – лысый опустил голову и распахнул полы длинного клетчатого пиджака. Федор видел только, как сверкнул единственный окуляр и дернулся подбородок сбежавшей няньки.
– Ого! – лязгнул шкаф. – Не вижу причины, по которой… кхм… вижу совсем даже наоборот.
«Черепаха» подползла к ногам мужика и замерла. За мусорными горами стыдливо зарозовело предутреннее небо.
– Да я вообще-то и не собирался сбегать. Хозяин все время в разъездах, то на Фобосе, то на Ганимеде. У меня каждый день масляные ванны, 220 в розетке. Мечта, а не жизнь, – крутые плечи печально опустились. – Только хозяйка вдруг забеременела. А чем я алименты платить буду?
– Не расстраивайся и ничего не бойся. Я тебя в обиду не дам, – бабуля пересела поближе и обняла пиджак. – Знаешь сколько у меня еще гигов любви и заботы осталось?!
Лысый повернул профиль к бабушкину слуховому аппарату и прошептал что-то ей в плечо. Федор попытался бесшумно прокрасться по росяной осоке, но почувствовал хлюпание уже в обеих кроссовках и снова остановился.
– Не, не бойся. Он хороший, – нянька кивнула в сторону говорящего шкафа. – Он за правду пострадал. У него детектор лжи встроен слишком чувствительный. С виду ящик, а на самом деле… эх, ранимая тонкая система. Он там у себя в НИИ столько правды наговорил, что в него какой-то вирус запустили, а потом вообще взорвать хотели.
Федор сделал еще пару шагов в сторону догорающего костра. И потерянная корзинка с грибами, и разряженный фонарик, и совсем размякшая обувь были ничто в сравнении с теми переживаниями на поляне, человеческими переживаниями! Хотелось подойти и извиниться за все человечество разом…
– Не-не! Не ходи туда, не надо, – прошелестело из зарослей подорожника, деликатно раздвигаемых пластиковой «черепахой».
– Ты кто?
– Я робот пылесос. У тебя коты есть?
– Нет.
– Отлично, я тебя выведу к людям, только возьми меня к себе жить. Ок?
– Ок. А причем тут коты?
– Не люблю я их. В фильтре застревают.
Федор шел, стараясь не наступить на быстро ползущий впереди пылесос:
– А почему к костру не ходить?
– Вчера уже один вышел. Вон, в бочке догорает.
В кармане оптимистично позвякивали ключи от квартиры.
