Русь силлабическая

Дмитрий Аникин

Оторопь, оторопь моя перед страной –

наследством отцовским,

царством московским.

Станет мне Русь недолгой женой.

А нельзя править так, как отец.

Старой, белой Руси – конец,

конец Руси раскольничьей и никонианской,

той Руси, что с крестом, и окраине бусурманской.

Конец Руси ученой и Руси дурацкой,

конец Руси мирной и Руси военной,

богатой и бедной, пахарской и рыбацкой.

Конец Руси, всей ее свет-вселенной.

Всю-то я вселенную объехал,

умом-мыслью обежал явлений

круг – какая мера или веха

не ясна мне из бессонных чтений? –

и всему нашел смысл, Русь подвинул

к новой мете, и пошла, родная,

тяжко, медленно, меня сживая

со свету – чтоб белый я покинул…

Рано сгинул…

Он умник, книжник. Мало кто еще

так был готов для русского престола,

так знал страну, так понимал ее

язык премудрый. Знанья надломили

здоровье в нем и утвердили волю.

Он сделал то невидное, что душу

страны преобразило навсегда!

Истинный Преображенец!

– Что берешь на рамена?

– Русь великую беру.

– Будут светлы времена?

– Будут годы на ветру.

– Донесешь, не донесешь?

– Это – как поможет Бог.

– Пыль-прах отчий отрясешь.

– Только выйду за порог.

И робкий мальчик сделал, что отцу

страх не позволил или отблеск веры,

в которой был рожден.

Огонь сжигает

так больно, чадно мертвый, древний гной,

и строй страны меняется, и бодрость

прошла по жилам, сердце взвеселила…

***

Не знавший, не видавший старика,

он чувствовал презренье чистоты

к тем грязи, мраку, вся откуда вера

народная, исконная – тем хуже,

когда она досталась мудрецу…

Одною милостью править –

Бога гневить,

страну губить;

надо церкви ставить,

надо и плахи рубить,

надо сеять янтарные зерна

веры-огня,

надо избывать непокорных,

веру храня.

Зубы шатает злодейка-цинга,

все, что мое, отдаст в руки врага:

баба дебелая, муж-исполин

сцепятся – я умираю один.

Скоро Россия сотрет мою кровь,

краткую нашу не вспомнит любовь.

Перед рассветом мой свет был, не гас –

пробил царю, его Родине час.

Он умник. И будь проклята эпоха,

других подходов ждущая – нахрапа

и наглости. Презрения к законам

Истории, Страны. Одной лишь низкой

механики усвоены привычки,

как будто понукаем неживое

с мест тронуться, рассчитанным движеньем

взять версты расстояний,

века времени.

***

Другой прикрикнет кормщик – всем народом

навалимся, сама пойдет страна

в моря, в соленую стихию, в Бельт.

И распугает паруса чужие,

и кнастером голландским провоняет

пространство полумира. Мы чего

в таком походе дерзком не достигнем?!

***

Корабль Тесеев латан-перелатан –

задача для схоластики лежит

под северным неярким, нежным солнцем:

расшатанные скрепы заменили

и перебрали доски…

Межеумок,

ни то ни се пред Богом и людьми…

***

О, не таков был гордый наш «Орел» –

недвижимость российская, до моря

Хвалынского родимого дойти

не могшая: когда б такое в хляби,

то, закипев, соленая вода

покинула бы берега свои,

смывая города, и Волга вспять,

в Россию, волны двинула воды…

И не страшно жить на свободном ветре

мать-истории, пусть под парусами –

полотном ветхим, вретищем – потащит

наш корабль к дальней цели невозвратной.

Пусть потащит: нам радостно увидеть

дали дальние, светлые просторы.

Мы волхвуем – слова бессудные,

говорок, шепоток, дымок курится,

пробуждается тень подспудная –

душа спавшая смотрит, щурится.

Смотрит, щурится, надеть меряет

землю русскую, будет впору ей –

будет нов наряд, крой Империи,

словно шит по ней, ей по норову.

Враг мой ходит под окном –

шаг да шаг – не хочет в дом;

время нудит, часа ждет,

непременный слышен счет.

Ходит-бродит, ворожит,

свет предутренний дрожит.

Враг мой? – Нет, союзник мой

ходит сонною Москвой.

Как умру я – враг, бросай

этот город, этот край,

чтоб на месте на пустом

Русь построить – новый дом.

***

Строй большие корабли,

из отеческой земли

всем народом чтоб уплыть,

горе древнее забыть…

Учитель его – хитрый интриган,

поэт, мудрец, нерусский славянин,

а это хуже немцев и татар…

Как вкрадчиво за словом слово он

подсказывает царскому перу,

считает слоги, подбирает рифмы,

чтоб складывалось нужное письмо…

Не замечаешь, как, куда законы

влекут версификацию твою.

Язык ломаем, стройность начинаем,

как не было ее у русских песен.

А царская власть дана, суждена от Бога,

и на царскую власть надежд у людей много.

Страну защищает от врагов лютых, внешних,

свет духовный держит, светит во тьме кромешной.

***

Ценят цари слуг радивых, воинов смелых,

слушают цари мудрецов, в слове умелых.

В книгах старинных читают цари законы

и новой мысли честной не ставят препоны.

***

Над морем славянским простор русскому слову,

русскому парусу даль-путь под ветром новым

всё исплавать; пусть наш кормщик юный под руку

хляби берет народные, правит наукой.

Пусть вера нас не делит! В одного

Христа мы верим. Греческих, латинских

обид не знаем, правоты не знаем.

В чужом пиру похмелье эта свара

огня, меча и слова. Суть одна –

что крест, что крыж: душа жива в крови,

и вся она славянская, родная!

Из недр славянства новый строй, язык

восходит к небу – это будет русский!

От латинской мудрости на Руси

только беды многие – упаси

душу православную от беды,

от словесной, выспренней ерунды,

от чужих грехов, стихов. Ох лукав

смысл речей и книг твоих, крив устав –

ровно слово русское, на подбор:

ни зазора нет ему, ни затор…

***

Лис пределов западных к нам притёк

на святой, на праздничный ал-восток,

он хвостом-метелкою мах-махнул,

стер слова привычные, к новым льнул.

Подбирали, ставили мы слова

не так, как бог на душу, а по два

звона чтоб, созвучия – динь да динь,

ради вящей звонкости стыд отринь.

Ты, учитель премудрости латинской,

расскажи, как у Тацита, Плутарха

умудрялись мужи владеть державой,

и ко благу вести народ, к богатствам,

и врагов устрашать булатом смелым.

Без тиранства растить благую силу.

А из рук хилых все бежит сквозь пальцы,

всё я знать знаю, все законы вижу,

по которым я мал перед страною,

по которым Велик тот, кто за мною.

Много знания, много и печали…

Дойдем ли мы в схоластиках своих

до понимания души славянской,

пути и языка? Внутри народа

мысль зреет, а поляк ли, украинец –

природный ли русак, русак приблудный –

ей все равно, кто скажет. Все услышат!

В таких кипениях ума

преобразится Русь,

и расточится вражья тьма,

и света ты не трусь,

мой полубрат, идущий за

спиной моей, чужак;

пока еще твои глаза

не видят явный знак,

пока еще чужую речь

ты слышишь – не привык

по-русски плавно мыслью течь,

развязывать язык…

Русь под бедою металась, томилась, хранила Русь зерна,

теплым дыханием их обдавала в лихие морозы,

в жаркие жары-пожары поглубже их прятала, в топи,

в топи, в болота – и зерна созрели, набухли живою

силой. И время-пора поле наше засеять до края

нашим родимым припасом.

Но где пахарь, сеятель юный?

И драгоценные зерна гниют, и отрава сочится

из белых, мертвых по тайным, подземным по руслам до края

Родины,

горе ее и злосчастье

вдоволь и больше питая.

Хлеб мой, свадебный пирог

на поминки перешел –

люди плакали, а Бог

нов мне, гол судил престол.

***

Полюбила его,

на беду полюбила:

на три дня торжество,

на полжизни могила.

Я и в смерти верна,

смерти я не желанна –

не взаправду жена,

но вдова без изъяна.

Сколько веков мы мучились

мукой мученической, а?

Сколько терпели войну?

Смута, какая была смута,

крутила нас! Все мы вынесли,

до светлого дожили дня,

выстрадали себе счастье!

Ускользнуло, как рыбка в море.

***

Метаморфозы назревали,

копились собственные силы,

все шло, как надо, время ждали…

Надорвала Русь раньше жилы.

***

Вся история была – зря,

все тысячелетия были – зря,

выкинули, как ненужное,

все выстраданное, заветное;

стала судьба – досужая,

стала Русь – безответная…

***

Стала Русь чужая своей судьбе!

Старое все сожжено – книги и люди.

Новое не видано, каким будет.

***

Да только не нашим – а чуждым, насильным!

Мы яблочком райским, плодом молодильным

наесться хотели – их столько висело,

созревшие, красные, – обновить тело.

Да только другое досталось нам в руки,

куснули – хоть выплюнь; сшутили мы шутку

с собой развеселую: прохохотали

мы русскую душу – глядите, чем стали!

***

Насытились мало, но тленом по нёбу

вкус – не перебить до последнего гроба.

Кукуй,

кукуй,

раскукуевский кукуй,

ты веселым-развеселым

матерком нам наколдуй –

жизнь безбедную,

роскошь медную.

Табаку, да водочки,

да чё от молодочки!

Да потеху бранную,

да смерть-суку раннюю!

А моя сестра

дюже востра,

ума у ней

на сто мужей,

ходит, долгоноса,

на меня смотрит косо,

видит смерть мою,

видит власть свою,

дни считает,

а судьбы не знает.

***

Ох, не надо, сестрица,

душой веселиться –

на мою беду,

на свою страду.

А не по-твоему обернется,

слезами те отольется.

Позором для тебя станет,

беды притянет

власть царская,

судьба государская…

***

Принарядишься в темную одежду,

не ношенную прежде.

***

Будет тебе не тот венец,

будет тебе не казовый конец –

помянешь брата,

пропав у супостата.

***

Тут не Богу молитва,

а от черта убежище,

не последняя битва,

а последнее лежбище,

тут тоска, сухота,

тут по гроб маета,

проживаешь последнее

то, что было, наследие.

***

А перед окошком твоим

все мы висим –

перед косящатЫм

мертвая Русь счетОм.

Заключение

– Сшей мне из лунного света рубаху. – Сошью,

только сотки полотно из его серебра, естества!

– Будет тебе полотно. Ты состряпай кутью

мне на поминки из слов, из стихов – уж такие слова!

– Я наварю сытна брашна, ты лишь принеси в двух горстях

слов белых, темных – заветных и нА ветер. – На!

Я онемевшие пальцы когда разожму – кверху прах,

в руки твои – что останется весу, зерна.

Гроб мне стеши из соленой воды, глубины.

– Будет тебе домовина, сруби только ствол-океан.

– Вот он, под корень, лежит. – Видеть смертные сны

будешь в покое. – И дикостью волн обуян.

Вырой могилу сырую во времени русском. – Найди

место себе. – А где ткнется вглубь заступ, там рой.

– Только меня в этой царской могиле не жди.

– Пустишь меня одного? – Темны двери закрой!