Предыдущая глава https://poembook.ru/poem/2453993-dimka-%28chast-4%29

Дома меня встретили мои племянницы Ляна, Машутка и брат Ванька. Как же я по ним соскучилась. Они верещали наперебой, пытаясь сообщить мне свои новости. В доме пахло дровами и молоком. Потом мы сели ужинать. Как только мама вышла из кухни, я спросила брата:

- Вань, что такое прошмандовка?

Он чуть не поперхнулся, запивая картошку молоком, и, не стесняясь выражений (смакуя каждое слово) стал возмущаться:

- Едрён перец! Это что ещё за Хрен тебе так сказал? Говори, я пойду ему мордень сейчас начищу.

- Да тише ты, - я уже пожалела, что не спросила его наедине, и уже шёпотом произнесла: - это я в больнице услышала.

Тут Машутка сразу же подхватила незнакомое слово и побежала жаловаться маме. К тому времени Ляна и Маша свою бабушку называли мамой.

- Ну, даже не знаю, Юлька, как тебе сказать проще. Так говорят про корыстных и падших женщин, - начал было объяснять Ванька.

Но тут послушались шаги мамы и голос Машутки:

- Да, мам, плям так и сказала - плас-ман-довка, - громко повторяла моя неугомонная племянница, пытаясь выговорить слово по слогам.

 

Мама стояла в дверях за моей спиной и, активно жестикулируя, пыталась что-то объяснить сыну. Ванька сразу понял жесты матери, выпалил:

- Что ты, Юлька, всякую ерунду спрашиваешь? Не знаю я, короче.

Тут мне всё стало понятно. Я резко бросила вилку так, что она с грохотом плюхнулась в тарелку Ляны. Картошка в её тарелке разлетелась, как фейерверк, та сквозь зубы прошипела:

- Вот бешеная.

Я встала из-за стола, обернувшись, с каким-то укором посмотрела на мать. Молча ушла в комнату, бухнулась в отчаянии на кровать и отвернулась. Мне хотелось рыдать, но слёз не было, будто они все остались в больнице. Да, я всё понимала – всю безысходность положения. И будь мы сейчас в другой ситуации, мама бы непременно усыновила бы Димочку. Но чем больше и отчетливее я всё это осознавала, тем сильнее ощущалась боль. Прибежали Ляна с Машей, стали меня упрашивать поиграть. Я не реагировала. Тут зашла мама и сказала:

- Девочки, идите ко мне. Юля устала, ей отдохнуть надо.

Через пару минут зашёл Ванька. Сел рядом и тихо заговорил:

- Ну, ты чего, пигалица?

Знает, чем меня зацепить. Раньше бы я рассмеялась, а потом накинулась бы с кулаками. Но не теперь. Я молчала. А Ванька продолжал:

- Хочешь, я тебе почитаю? Я тут книг в библиотеке набрал.

Я молчала.

- Ну, скажи хоть слово. Я тебя так ждал.

Пауза длилась недолго – Ванька снова заговорил:

- Мама мне всё рассказала про Димку. Ты пойми, нам бы его всё равно не отдали, понимаешь…

- Меня обманули. Она его бросила, бросила, бросила, - перебила я его, крича в подушку.

- Юль, я хотел тебе одну тайну рассказать, только обещай, что никому не скажешь?

Слова брата меня насторожили. Я обернулась и уселась по-турецки напротив в ожидании тайны.

- Ты слышала, что сейчас происходит в Абхазии. У них с грузинами военный конфликт, - начал издалека брат, - так вот, я хочу в наёмники туда сбежать. Воевать буду.

- Ты дурак?! – тут меня прорвало, я даже забыла на миг о причине своей грусти, - не зря тебя Иваном назвали. Как только тебе такое в голову пришло?

- Да ты пойми, Юлька, не могу я в этом сраном Болотозадирищенске жить и смотреть, как вы голодаете. Каждый день мы жрём эту грёбанную картошку да молоко, а раньше красную икру столовой ложкой хавали. Вот если бы отец был жив, он бы этой нищеты не допустил. Вот и я не могу допустить. Ольга в Магадане застряла. Колька - где-то на Камчатке, ни слуху, ни духу от него, - вспомнил он о сестре и брате и, почесав лоб, продолжил: - только мне остаётся о вас подумать. Сними ты розовые очки и посмотри, что происходит. Мама надеется, что нам дадут квартиру в городе и работу юриста. Хрен с маком нам дадут. Сама посуди – четверо детей на руках, мать вся больная после инсульта, еле восстановилась. Да и возраст тоже, ей как-никак за 50 уже. Да, образование у нее есть, но она же никогда не работала по специальности. Юль, да ты вспомни, как мы жили! У нас всё было. А сейчас что? У вас даже кукол и то нет.

- Да не нужны мне куклы. Я не хочу, не хочу ничего вспоминать. Тебя же убьют, балбес, - я была вне себя от ярости.

- Да не ори ты, - цыкнул Ванька и продолжил полушёпотом: - пусть убьют, зато вы деньги за меня получите. Я же за деньги воевать буду.

- С ума сошёл? Тебе только 17. Какой из тебя воин? Тебя не возьмут даже.

- В наёмники – возьмут.

 

У меня закончились все аргументы. Я смотрела на него в упор и не могла поверить, что мой брат говорит такие страшные вещи, всерьез. И тут у меня по щеке скатилась огромная слеза. Одна единственная, будто ждала своего часа. Я не знала, что сказать, и решила пойти на вредность. Вспомнив тон мамы, когда она разговаривала с врачом, заявила:

- Я всё расскажу маме. Прямо сейчас пойду и расскажу. Я не шучу.

И резко встала с кровати. Ванька не ожидал от меня такого поворота. Схватил за руку и с грустью сказал:

- Стой, пигалица! Да ладно, тебе…пошутил я. Так просто…абхазцев жалко, а вас, дурёх, ещё больше жаль.

-Дурак! – выпалила я резко, снова бухнулась в кровать и отвернулась.

 

Прибежали Ляна с Машей и стали играть на полу в крестики-нолики, меня не трогали. События последних дней замелькали перед глазами испорченными рваными кадрами: младенец Димка, за которым я ухаживала в больнице почти две недели, его безумная мать, бросившая сыночка, якобы испугавшись потерянной иглы в кровати и, в довершении ко всему, тайна брата о том, что он хочет сбежать в Абхазию наёмником. Усталость накрыла меня тяжёлой лапой, примяв последние кадры:

Вижу больницу, Димку. Как прежде, играю с ним, купаю, пеленаю…и так мне хорошо. Малыш тянет ко мне крохотные ручонки, ножками хаотично дрыгает от радости, широко улыбается и что-то лопочет на всемирном детском языке. Счастье наполняет меня изнутри, как кувшин с целебным бальзамом. Внезапно это счастье разбивается на тысячи осколков - слышу тревожный звук сирены, стрельбу, грузинскую и абхазскую речь. Здание больницы рушится от взрывной волны. Я непроизвольно хватаю Димку на руки, прижимаю к себе. Он плачет, я не знаю, что делать. Тут появляется Ванька с автоматом и орёт во всё горло: «Юлька, беги в подвал, я вас прикрою». Под обстрелом мы с Димкой бежим в убежище больницы. Я почему-то босиком. Спускаюсь. Там люди. Стремительно, словно коршун, летит сквозь толпу прямо к нам женщина в военной форме, с револьвером и грубо спрашивает: «Чей это ребёнок?» «Мой! Мой братик», - отвечаю. «Врёшь!» - яростно кричит она и направляет на меня огнестрельное дуло. Я пытаюсь прикрыть малыша, отступаю назад и, оглядываясь, ищу помощи. Но наступаю на что-то острое – игла с золочёным ушком. Она вонзается в ногу и проходит сквозь всё тело. Я кричу от дикой боли и роняю Димку на холодный бетон. А-а-а-а…

Сухой гортанный крик заполнил комнату. Я проснулась в ужасе. Ногу свело судорогой, холодные капли пота падали с волос на лицо. Ляна и Маша спали. Мама ещё суетилась на кухне, Ванька сидел у ночника с книгой.

- Тихо, тихо… ну, что ты, сестренка? Сон дурной? На, попей водички. Куда ночь – туда и сон, - сказал брат и обнял меня, - всё хорошо. Все живы-здоровы, я никуда не уеду. Ложись, пигалица, ложись. Я рядом посижу.

 

Эпилог

Предсказания Ваньки сбылись. Нам не дали ни квартиру в городе, ни обещанную работу юриста для мамы. Мы лишь переехали весной в другой район, точнее в село, которое находилось в 15 километрах от города Ш. в той же рязанской области, что и город С. Нам дали дом побольше – с двумя комнатами и даже канализацией, что редкость для сельской местности. А маме работу на ферме - дояркой. Да, прошли те времена, когда наша мама была «танком» и могла напролом добиваться желаемого. Трудно ей было перестроиться на новый жизненный лад. Она часто сокрушалась о развале Советского Союза, а я покорно принимала жизнь такой, какая она есть – со всеми её ударами, капризами и подарками. Новая жизнь в сельской местности научила меня всем премудростям деревенского существования. Кроме одного – доить корову я так и не научилась. Через год Ванька все-таки удрал в Абхазию. Вернулся ноябре 94-го без денег и контуженный, причем на всю голову. Это был уже совсем другой человек. Помню, как я плакала от счастья на плече у двухметрового дядьки, радуясь, что он жив. Сестра Ольга выкарабкалась из Магадана и забрала дочек в 95-м. Брат Николай разыскал нас только в 99-м. Но приехать смог лишь 2008-м на похороны мамы, которая, пережив ещё два инсульта, с надеждой ждала старшего сына. Судьба моя сложилась почти так, как мне хотелось, но с тех пор, вот уже как 20 лет, в списке ненавистных мною продуктов – картошка и молоко.

Однажды, когда я была уже в 9 классе, осмелилась спросить у мамы, известно ли ей что-нибудь о судьбе Димке. Она рассказала мне, что Галину они действительно нашли, и та обещала сразу же явиться в больницу, но не для того, чтобы забрать ребёнка. Она явилась, дабы официально написать отказ от него. Мальчика отправили в дом малютки.

Димке скоро будет 30 лет. Вспоминаю его до сих пор, как теплый лучик солнышка в темном и сыром подвале. А он наверняка даже не догадывается о моём существовании