Для сборника (проза)

ГОРТEНЗИЯ

 

В просторном холле пансионата пусто. Окна почти наглухо задёрнуты тяжёлыми шторами. По углам стоят древоподобные цветы с широкими, почти чёрными, листьями. В инвалидном кресле сидит в полудрёме худенькая старушка. Её голова чуть склонилась набок.

 

– Мама, мама – вошедшая женщина тронула старушку за плечо – здравствуй, ну как ты, освоилась?

Я же говорила, что тебе здесь лучше будет, а ты упрямилась.

– Принесла? – старушка пытливо взглянула на дочь.

– Да, вот. Хорошо что новые хозяева ещё его не выбросили. Я же тебе все фото отцифровала, так нет – тебе эту ветошь подавай! Женщина протянула старый, обтянутый бордовым плюшем, альбом. Старушка взяла его и бережно прижала к груди:

– Домом пахнет…

– Валидолом да валерьянкой пахнет сокровище твоё… Ну, ладно, мама, давай всё-таки порешаем насчёт дачи – покупатели уже есть. Дело за дарственной.

– Игорёк как?

– Да всё нормально с твоим внуком, крутится. Давай завтра с нотариусом приеду?

– А мои гортензии как? Новые хозяева оставили себе? Может один горшочек сюда бы мне привезла?

– Мама! Ну о чём ты? Какие гортензии? Я ей о деле, а она мне с глупостями. Короче, завтра я буду с нотариусом, слышишь?

– Да слышу, слышу… Вези уже… А она сейчас как раз должна цвести… Гортензия…

***

ЕВДОХ

 

 

О том, что опоросилась свинья, Семён вспомнил через день после похорон.

Даже не вспомнил – об этом ему напомнила соседка Полина:

– Так что, Петрович, долго я ещё буду приглядывать выводок? Неделя скоро, как смотрю. С поросятами что делать-то будешь? Покойница мне одного обещалась.

– Обещалась, значит, выбирай, – Семён с соседкой стояли в сарае и смотрели на семерых розовых поросят, присосавшихся к матери. – А, знаешь, Поля, давай-ка забирай всех к себе. Прямо вместе с мамкой. Одного кабанчика я возьму, а остальное хозяйство мне ни к чему. А у тебя дети, как ни как.

– Петрович… да как это? Всех мне? – Полина недоверчиво смотрела на

хозяина, – может, хоть немного денег возьмёшь? Наскребу, сколько ни есть…

– Всё, сказал! Приглядывай за ними пока здесь, а хрюшка окрепнет после опороса – заберёшь к себе. И не артачься слишком – не то раздумаю.

Иди уже, – Семён взялся за лопату чтобы почистить в закутке.

 

- Наскребёт она, - уже растапливая в доме печку ворчал про себя старик, -

троих мальцов поднимать, наскребёшь, как же...

 

Полине ближе к полста. Когда-то миловидное лицо сейчас осунулось и поблёкло. По молодости она, не дождавшись из армии жениха, выскочила замуж за залётного красавчика, возившего на газике колхозного председателя. Красавчик и не думал долго задерживаться в ненавистной ему глуши, и вскоре бесследно растаял, оставив Полину с крохотной дочуркой. Дочка подрастала, слыла первой красавицей, замечательно пела и ей пророчили счастье и славу. Но не поступив в театральный, она домой не вернулась. Пела в ресторанах и на банкетах, меняла мужей и подкинув

матери троих своих детей, в конце-концов, исчезла, как когда-то её непутёвый отец, правда, уже подальше – за границу. И вот, уже года два, как ни слуху, ни духу. По слухам - погибла от наркотиков.

 

Печка загудела, Семён поставил чайник и сел на лавку. В доме было непривычно пусто и стыло. Даже, единственная кошка за неделю до смерти хозяйки куда-то исчезла. Семён обвёл взглядом непривычно пустое жилище. Шестьдесят с гаком лет они с Клавдией прожили в этом доме. И вот, третьего дня, как схоронил. Легла она рядом с единственным их сыном Пашкой, погибшем в Афганистане. Долго они тогда с Клавой приходили в себя. Так и стали жить в одиночестве – оба детдомовские. Трудились в колхозе. Потихоньку старились.

 

Уже ближе к восьмидесяти Клавдия серьёзно заболела. Врачи развели руками и отправили, как обычно, умирать домой. Последний месяц она, вообще, не вставала с постели и уход за ней взяла на себя та же соседка – Полина.

Все эти дни после похорон он ходил подавленный, но не скулил и в душу ни к кому со своим горем не лез – с годами, всё-таки, понимаешь – все там будем, но вот сейчас, сидя за столом в этом осиротевшем доме, он почувствовал, как на него начинает давить, неведомое ранее, ощущение пронзительной тоски. Ему не хватало Клавдии. И, даже, не её самой, видимой – ему не хватало ощущения её присутствия в доме. Не хватало

её громыхания посудой, шарканья тряпкой, ворчания и, даже, тихого стона, с которым она покидала эту грешную землю. Семён ясно понимал – с этой тоской ему жить до конца дней. Просто у него осталось мало времени, чтобы заполнить душу тем, что делает её умиротворённой. Слишком мало… Он это чувствовал.

 

Семён назвал его Евдохом. Визгливого, розового кабанчика ему выбрала Полина, когда всё месячное потомство перекочёвывало в её сарай.

– Вот, Петрович, смотри, какой мужичок! Головастый, хвост крючком, пятак и глазёнки розовые – здоровее не бывает, – со знанием дела соседка отделила одного поросёнка от остальных и протянула Семёну в руки.

– Ладный, – согласился старик и погладил поросёнка по боку.

С этого дня у него появилась забота. Три раза на дню он относил поросёнку заваренный комбикорм с отрубями и воду. Чистил уголок, менял подстилку. Иной раз присаживался на чурку и начинал почёсывать Евдоха за ухом. Поросёнок прикрывал глаза и, довольно похрюкивая, заваливался на бок. Петрович водил закорузлыми пальцами по ещё розоватому брюшку с пупырышками сосочков и бормотал: «Ишь, шельма, разлёгся! Блаженный…»

Как-то кабанчик приболел, запоносил и Семён выхаживал его в доме в сенях. А потом решил – пусть здесь и живёт. Сени утеплённые – не промерзали в холода и запах в избу не шёл.

А главное – живая душа рядом. Вечерами Семён запускал Евдоха к себе. Поросёнок цокал копытцами по крашеному полу и пробовал на вкус всё, что замечал вокруг. Находившись, он зарывался в углу промеж валенок и затихал. Семён же, по обыкновению, начинал разговор. Он говорил обо всём – о погоде, об огороде, который вот-вот надо копать,

о жгучих болях в подреберье, которые всё чаще стали появляться у него. Евдох безмолствовал и лишь изредка похрюкивал - явно, в знак уважения к хозяину. Затем они вместе ужинали и Евдох выпроваживался в сени.

С раннего утра поросёнок бесцеремонно начинал повизговать и пробовать «на зуб» дверную обшивку. Семён в это время уже обычно не спал. Услышав копошения за дверью, он, поворчав для порядка, вставал и со стариковской утренней сутулостью, шёл впускать питомца.

 

Пару раз в неделю забегала Полина – интересовалась, нет ли чего в стирку, и что Семёну прикупить из продуктов в магазине. На этот раз, всё-таки, выговорила хозяину:

– Ну, Петрович, избаловал ты порося! Он скоро в твою постель заберётся, – затянув тюк с бельём на узел, соседка на минуту присела на лавку,– и дверь видел, как изодрал?

– Не ворчи, Поля. Это у тебя дома стены ходуном, а у меня и комар не пискнет. А с Евдохом веселее! Он, проказник, мне залежаться не даёт. А дверь я жестью обобью.

– И ещё, вот что, – соседка приостановилась у порога, – не нравится мне видок твой, Петрович.

Чую, какая-то болячка.тебя точит. Может, до района проедешь, да врачу покажешься?

– Да, не волнуйся, Поля, – стареем, дряхлеем, а как же… Да ещё, вот, беда эта…

Ничего, соседка, выправимся! – Семён хлопнул себя по худым коленям, – а тебе спасибо… не оставляешь старика…

– Редкие вы люди с Клавдией Егоровной, царство ей небесное… Другие, может, и на порог бы меня не пустили,

Полина устало махнула рукой и тихо вышла за дверь.

 

Семён сидел на лавке и вспоминал, как молодой лейтенант, сопровождавший тело его погибшего сына, сказал тогда им с Клавдией, что хотел бы посмотреть на ту девушку, которая написала Пашке о своей измене.

– Это она его убила, стерва… Он после её письма сам лез под пули. Мировой пацан был, – лейтенант говорил тихо, почти шёпотом, и от этого его слова ещё сильнее западали в душу, – в глаза бы ей посмотреть…

Не получилось встречи – Полина в это время уже рожала дочь от залётного мужа.

 

– Ну, что, Евдох, пойдём на прогулку? – Семён прервал грустные воспоминания и лёгкими шлепками выгнал поросёнка на залитый солнцем весенний двор. У них впереди ещё будет целое лето.

 

Семён Петрович умрёт тихим осенним деньком, успев отписать Полине дом.

На следующую осень, в аккурат к годовщине смерти Петровича, Поля зарежет Евдоха. Что-то пойдёт к поминальному столу, а добрую половину свеженины она раздаст соседям...­

***

 

ККОНСЕРВНАЯ БАНКА

 

Витька лежал на чердаке и рассуждал о прожитом дне. А день выдался на редкость счастливым - у него появился велосипед!

Утром, по пути на рыбалку, он обнаружил его в березняке. Совершенно новый, с блестящими ободами, и даже с насосом на раме, он стоял прислонённый к дереву.

"Грибник, наверное, или травник какой в лесу" - резонно подумал Витёк и продолжил путь к озеру. Но когда часа через три возвращался назад, велик к его удивлению, по-прежнему стоял на том же месте. Смятение в душе тринадцатилетнего подростка было не долгим - он давно уже мечтал о таком взрослом велосипеде, и сейчас не мог упустить счастливый случай. Нет, Витька не сразу вскочил на седло - он с минуту тренькал звонком, затем, сложив ладони рупором, несколько раз аукнул. Тишина. И вот, когда уже хотел трогаться в путь, то неожиданно босой ногой нащупал какой-то предмет, прикрученный к одной из педалей. Это оказалась обыкновенная консервная банка, вертикально закреплённая проволокой. К чему была эта нехитрая конструкция, мальчишка размышлять не стал и по-быстрому открутив помеху, погнал по тропинке. Велик был удивительно лёгкий на ход и Витька, ликуя от восторга, уже скоро подкатил к заднему двору дома.

 

И вот он лежал на набитом соломой матрасе и рассуждал о своём поступке. Вернее, искал ему оправдание:

 

- Ну, взял. Не украл же. Завтра ещё перекрашу и велик мой! Попробуй, докажи!. Да любой бы так поступил. Даже мой дед...

Дед? Своего деда, прошедшего всю войну, он очень любил. В их семье так сложилось, что Витькиным воспитанием занимался исключительно дед. Рукастый и смекалистый, он приучал внука к крестьянскому труду, ненавязчиво прививая понятия мужской ответственности и заботы. И теперь Витька пытался представить его на своём месте: вот возбуждённый дед приносит в дом какую-нибудь чужую вещь. Допустим, коромысло. И заговорщически шепчет:

- Глянь, Витёк, что принёс! У колодца кто-то забыл. Ишь, какое ладное - наше будет! Перекрасим только.

 

Нееет! Не похоже на деда совсем. Значит, что-то не то.

- Ладно,- уже засыпая, решил Витька,- завтра ещё подумаю.

 

- А, вот ты где затаился, - дед вошёл в сарай, когда Витька размешивал загустевшую от времени синюю краску с олифой, - Дай-ка покурю тут, присяду в тенёчке. Жара такая с утра.

На удивление дед ничего не спросил о невесть откуда появившемся велосипеде. Он присел на чурку и, закурив самокрутку, вдруг сказал:

- Вот, какая, Витёк, история однажды у меня на фронте случилась. Нашёл я в окопе зажигалку.

Из бойцов кто-то обронил. Хорошая такая, немецкая. Трофейная, явно. И так она мне приглянулась, что я не стал расспрашивать товарищей - мол, не терял ли кто? Прибрал к рукам, короче. И вот как-то идёт бой - вялый такой. Постреливаем одиночными из окопов по немцам, а они по нам. Вдруг из другого конца траншеи, пригнувшись, подбегает ко мне боец и просит прикурить. Зажигалку, - жалуется, - потерял где-то.

Я без задней мысли протягиваю ему свою недавнюю находку. Товарищ повертел её в руках, прикурил. Потом посмотрел мне в глаза и, чувствую - что-то сказать хочет.

Но он, сделав пару затяжек, похлопал меня по плечу, улыбнулся и побежал на позицию. Да вот только не добежал. Немецкий снайпер всё-таки улучил момент.

Вот я до сих пор и мучаюсь думкой - а будь у него зажигалка, то не бежал бы солдатик ко мне и, глядишь, жив бы остался. И почему он не забрал у меня свою потерю? Ведь, по глазам было видно - признал вещицу! Может, смерть свою скорую почуял, да решил мне на память зажигалку оставить? Или в назидание?

Это я к чему тебе, Витёк, рассказал - найденное добра не приносит. Нашёл - не торопись присваивать, поищи растеряшу. Дед встал, и уже выходя из сарая, как бы между прочим, сказал:

- Хороший велосипед. На одну пенсию, небось, не купишь. Я днями на деревне конюха Василия повстречал. Тоже велосипед купил. А вчера вечером жалуется : уже утерял. Поехал, говорит, на счёт грибов разведать, а велик пока к берёзке притулил. Ходил, ходил, да чуток заблукал - памяти-то ничего не осталось после контузии. Пока вышел из лесу, а конь-то мой железный - тю-тю! Новый хозяин, видать, лучше кормит!

 

Витька приподнял голову:

- Дед Василий? Так он же одноногий! Как он на велике-то?

- Как... Коленка-то цела, нога гнётся - освоил! Банку только к педали приторочил, чтобы протезный набалдашник в неё вставлять - и вперёд! Ну, ладно, Витёк, по двору управляться надо... Пойду!

 

Потрясённый новостью, Витька не замечал, как краска тонкой струйкой стекает с кисти на босую ногу.

Перед глазами у него стоял старый конюх дед Всилий. Любимец детворы. Фронтовик, потерявший на войне ногу. "За мою жизнь воевал ведь тоже... А я у него велосипед... Как я не мог сообразить про эту банку на педали!" - Витька ещё долго сидел и размышлял: то о рассказе деда про зажигалку, то о велосипеде, но он уже точно знал, как поступит дальше.

 

Когда он керосином смывал несколько мазков свежей краски, которые только и успел нанести, в сарай вновь заглянул дед и протянул пустую консервную банку:

- На вот... должна подойти...

 

***

 

РАБОТА НАД ПУНКТУАЦИЕЙ

 

Обычно мы с тобой ладим. Если и возникали между нами разногласия, мы всегда, пусть не сразу, пусть с сомнениями и даже с внутренней борьбой, но находили компромисс. Всегда. Но сейчас другой случай...

 

– Послушай, я не знаю как начать разговор. Вернее – с чего. Если сразу с сути дела – ты тут же оборвёшь меня и не станешь выслушивать ни моих доводов, ни заверений. Ты же у нас принципиальный, только чёрное и белое признаёшь.

Ладно, помнишь Генку, который флэшку со своей повестью оставлял мне, чтобы я с пунктуацией поработал? Умер он неделю назад. Пил же запойно, сам знаешь. Но как писал! Откуда только в его нечёсаной голове брались такие сюжеты? В каждом слове по три ошибки делал, но сколько правды и света было в его рассказах!

Он не успел забрать свою повесть. Ты уже догадался, к чему я всё это… Я закурю…

Понимаешь, последнее время совсем ничего не пишется. Абсолютно. Какая-то боязнь чистого листа – уставлюсь, а зацепиться не за что. Поэтому нужен толчок. Написать что-то одно – яркое, необычное! А потом пойдёт, это уже проверено. Такие обороты набираешь...

 

Ну что смотришь? Чего молчишь? Начинай уже… Ведь понимаешь, к чему я клоню... Да! Да! Украл я сюжет у Генки! Вернее, позаимствовал. Но я уверен, что он бы понял меня и простил. Ему уже ничего не надо, а мне это сейчас позарез. Тем более, я взял оттуда только основу. Все описания, имена героев, диалоги я переписал на свой лад. Это уже почти и не Генкино получается. У меня там есть свои кусочки – пальчики оближешь! Ты же знаешь, что я кое-что могу. Ну, скажи хоть слово…

 

- Я опять к тебе. Вчера разговора не получилось. Я всё понимаю… Трудно тебе согласиться со мной. Ты же и в детстве был таким... маленьким правдолюбцем. Но сейчас, прожив столько лет, ты же должен понять – нет абсолютно чистых людей. Каждый где-то когда-то чего-то там слямзил, обманул, покривил душой. Это жизнь. В ней много соблазнов, а человек слаб. Слаб, понимаешь! Извини, что кричу, но ты, как чурбан, смотришь только и молчишь.

Помнишь, у тебя же один ловкач украл целый стих и включил в свой сборник. Ты тогда даже шум не поднял. А ведь мог уничтожить плагиатора. Размазать подлеца по стенке. А что творится среди небожителей? Воруют друг у друга мелодии, тексты. Сколько уже по телеку скандалов было! Да Генка даже рад был бы, что напоследок кому-то пригодился! Я же знал его. Рубаха-парень!

Что, опять ничего не скажешь? Ну, наори хоть! В морду дай, в конце концов!

Вторую курю, а ты ни слова…

 

- Последний раз я к тебе… Сегодня девять дней было Генке. Сидели, выпивали. Пели под гитару песни на его стихи. И вот в одной из песен, с которой я почему-то не был знаком, были такие слова:

 

"Жизни немного и смерти немного,

только молю умереть не во сне -

видеть хочу, как спокойно и строго

взгляд свой Господь остановит на мне…"

 

- Я отнёс сегодня Генкину рукопись к его редактору. Его рукопись… изначальную. Пунктуацию только подправил. А тебе спасибо. За молчание. Ты, в общем, неплохой мужик. Только куришь много...

 

***

 

ТОЛЬКО ЗВОНИТЕ...

 

Эту историю однажды рассказала мне знакомая - врач, детский психиатр, в своё время наблюдавшая маленькую героиню этого рассказа.

***

 

Тяжело дыша, Анна Сергеевна остановилась у двери.

 

­­Вот уже второй месяц, как она оставила родную деревню, и теперь с трудом поднимается на пятый этаж в дочкину квартиру.

Она уже нацелилась вставить ключ в замочную скважину, как услышала за дверью голос двенадцатилетней внучки Даши:

 

-- Нет-нет! Никаких машин! Только поездом! Папа, ты же сам говорил, что у тебя там в моторе что-то стучало… А бензин какой дорогой! Милое дело – поезд! Сиди – поглядывай в окошко! Любуйся! Леса, поля, деревни разные! Красота!

Голос Даши звучал отчётливо, так как она была сразу за дверью - в прихожей.

 

Анна Сергеевна опустила сумку с продуктами на пол и упёрлась головой в дерматиновую обивку.

К горлу вновь подкатил комок. Девочка ты моя, девочка… Сколько же тебе времени надо…

А за дверью то громче, то тише, то назидательно, то умоляюще, слышалось:

 

- Папа! А ведь мама права – поддень ещё тёплый свитер – не май месяц, всё-таки!

Мама, а я бы, на твоём месте, тоже обувь поменяла – эти туфельки совсем не по сезону!

 

За дверью послышались шорохи, - Анна Сергеевна знала, - это двигался обувной ящик.

 

- Ну, вот, - это же совсем другое дело! Теперь тебе, мама, хоть на Северный полюс! А то – вынарядилась! Много форсу – мокро носу! – копировала девочка мать.

 

Потом с минуту было тихо. Рука Анны Сергеевны уже потянулась к замку, как вдруг снова послышался голос внучки. Каким-то надрывным, незнакомым голосом, сквозь всхлипы, она почти кричала:

 

- Только я вас прошу! Умоляю! Звоните мне! Звоните! – и уже тихо, почти шёпотом, добавила, – хотя бы через пол-часика… Один раз позвони ты - мама, другой раз - папа. Пожалуйста… И за меня не волнуйтесь… Я буду помогать бабуле и гулять с Пальмой.

 

Анна Сергеевна стояла, и всё не решалась войти и, наконец, решила не открывать ключом, а нажать на кнопку звонка. Как только она услышала мелодичное курлыкание, за дверью началось поспешное движение и гулкий топот быстрых ног – это Даша придавала прихожей прежний вид.

 

Неделю назад Анна Сергеевна застала её спящей.

С заплаканными глазами, она уснула прямо на полу в прихожей. Рядом с ней были аккуратно уложены два пальто. Женское - с приткнутой к вороту шапочкой и выглядывающими из-под полы высокими сапожками и мужское - но уже со шляпой, брюками и ботинками.

Эти вещи девочка расположила так, чтобы они напоминали фигуры мамы и папы.

 

Только мамы и папы уже у Даши нет. Месяц назад они погибли в автокатастрофе…

 

***

 

ЛОЖНЫЕ ПОКАЗАНИЯ

 

На суде Анна Сергеевна была главной свидетельницей и , собственно, только опираясь на её показания, суд и вынес решение - три года исправительных работ общего режима.

Когда Витьку выводили из зала суда, он отыскал её глазами и с неподдельной злобой выкрикнул: "Купи себе очки, квочка старая!"

 

В ту осеннюю, дождливую ночь она встала чтобы закрыть хлопающую на ветру форточку и случайно увидела, как от крыльца магазина спешно отходит человек, держа в руках две огромных сумки. Когда порывом ветра откинуло назад капюшон куртки, который скрывал лицо незнакомца, Анна Сергеевна узнала по длинным и белым волосам Журавлёва Витьку - местного лоботряса и хулигана по кличке Жура. Потом, как ей показалось, в соседнем переулке заурчал мотоцикл и скоро всё затихло. Даже дождь, смыв все следы, перестал накрапывать.

 

- Слушай, Сергеевна, шла бы ты с богом. Никто это дело пересматривать не будет, - местный участковый вертел в руках тетрадный листок с покаянным заявлением от Анны Сергеевны, - Вот ты пишешь: " Третьего дня я случайно в автобусе встретила "одного белобрысого", который с друзьями был в подпитии и, указывая на меня пальцем, гоготал; "А вот эта старушенция вместо меня одного лошарика в тюрьму упекла!"

- Ну, так оно и было. Упекла. Ведь таких цыплячьих волос, окромя как у Витька, в нашей деревне не было, вот я и указала. С испокон веков в нашей деревне воровство презиралось. А оно вишь как - залётный воришка оказался.

 

- Короче, Сергеевна, вот что я тебе скажу. Прошло два года уже. Иди, давай, и не казни себя, тем более, не долго осталось сидеть этому Журе,

 

- Так, незаслуженно сидит парень... Пятно ведь на всю жизнь.

 

- Ну, вот разжалобилась! У него этих пятен уже, как на тюлене ушастом! Сколько приводов по малолетке было? Не сосчитать! А по твоим садам-огородам не шастал он что ли? Сама же жаловалась!

 

- Так один рос, считай. Пригляду не было. Бабка лишь, и та больная насквозь..

Царство ей небесное, год уж как...

Когда Анна Сергеевна устало поднялась, участковый неожиданно спросил:

- А не мести ли ты боишься, раз так оправдать его хочешь? Мол, скоро выйдет, да начнёт козни чинить? Не бойся, Сергеевна, мы его тут сразу урезоним. Да и навряд он вернётся уже сюда - у него же на лбу написано - урка. Там на зоне примкнёт к сидельцам посерьёзнее и пошло-поехало! Обычная история... А ты не усложняй себе жизнь на старости лет. Будешь надоедать - плюну, и дам ход твоим каракулям.

И получится так: Витька твой - на свободу, а ты - в тюрьму!

 

- В тюрьму? - Сергеевна опять опустилась на стул, - а меня то за что?

- Как за что? За оговор. Даже статья на тебя имеется - за дачу ложных показаний.

Ну всё, Сергеевна, дела у меня. Ступай, да поразмысли: оно тебе всё это - надо?

 

Председатель колхоза шумно ввалился в дверь и с порога гаркнул во весь голос:

- Привет тебе, Анна Сергеевна, из дальних лагерей! Ладно, не пугайся! Звонил к нам в контору Витька Журавлёв. Ну, помнишь пацана, что сельмаг обокрал.? Интересовался, как и что тут у нас. Он молодец, последний год уже вольно работал, профессию сварщика освоил. Жена беременная. И главное, тебя за всё благодарит! Говорит, кабы не Сергеевна, не встретил бы он в неволе одного человека, не давшему ему, Витьке, свернуть на опасную дорожку. А ещё тебе большое спасибо от него за то, что бабушку доглядывала. Обещал, как жена родит, приехать - могилку бабушки навестить, да с домом разобраться.

И чем дольше говорил председатель, тем пуще у Анны Сергеевны росло желание тут же собраться и ехать в район

к милицейскому начальству.

 

Дело было пересмотрено на удивление быстро. Витёк был полностью оправдан за отсутствием состава преступления. Настоящему воришке, уже сидевшему на тот момент по другому делу, добавили ещё и за сельпо. Анне Сергеевне, явившейся на суд с узелком, куда она сложила всё, как говорится, на первый случай, суд за неумышленную дачу ложных показаний определил наказание в виде пятидесяти рублей штрафу, которые у неё частями высчитывали из пенсии...

***

 

КИНО ДО ШЕСТНАДЦАТИ

 

 

 

– Топай домой, я сама дойду!

– Свет, ну что ты… Обиделась?

– А как ты думал? Вот, зачем было меня на этот фильм приглашать? Еле досидела.

А тебе хоть бы что – сидишь, на экран уставился… Ты же знал, что кино до шестнадцати.

– Ну, нам то как раз по шестнадцать и есть…

– Ну ты, Юра, молодец! – по-твоему, только шестнадцать лет исполнилось и тут же срочно бежать всякую срамоту смотреть, что ли?

– Да какая там срамота? Ну, целовались… Ничего такого же не показали.

– А ты чего ещё хотел та-ко-го? Итак, там эта дура бесстыжая всё с себя сняла.

Я, вот, одного не пойму - почему ей не стыдно перед всеми быть такой, а мне даже смотреть на это стыдно? Я пол-кино туфли свои разглядывала.

– А ты что… ни разу… ну, это… раздетой не была? Чтобы совсем? И чтоб перед кем-то...

Да куда ты! Свет, подожди!

– Отвали от меня, слышишь? Не иди за мной, говорю. Пятьдесят копеек за кино я завтра тебе в школе отдам! И, вообще, не подходи ко мне больше!

– Да не нужен мне твой полтинник! Постой, не убегай!

– Ну, что ещё?

– Я пластинку новую достал – закачаешься! Гигант! Там много всего: Магомаев, Хиль. Придёшь завтра послушать?

Ну, чего молчишь? Уже дом твой скоро...

– А Эдита Пьеха там есть?

– По-моему, есть. Ну, так что, придёшь?

– Ладно, приду.

– А мне сегодня в кино драка понравилась! Как он его тортом в рожу – тырсь! А тот в бассейн – кувырк! А тому сзади как пенделя дадут и он в бассейн следом – плюх! Ха-ха!

– Ну, да – уматно! А ещё мне причёска у одной артистки понравилась и серёжки на прищепках – как то они… А! – клипсы называются. Краси-и-вые!

 

60-е годы. Где-то в России...

***

 

НЕУДАЧНЫЙ БРОСОК

 

- Папа, а Бог есть? - этот вопрос пятилетней дочки почему-то вспомнился ему, когда он поздним мартовским вечером ехал на машине к реке.

 

Трём котятам, которых только что принесла кошка, дочь уже придумала имена, но жена была непреклонна:

- Как стемнеет - увези, но только незаметно от ребёнка...

 

Река ещё не полностью освободилась ото льда и ему в потёмках не было видно, что брошенный с размаху узел, не долетев до открытой воды, упал у самой кромки наледи.

 

Он уже садился в машину, когда услышал тонкий и жалобный писк, который возрастал каждую секунду.

 

Раздосадованный неудачным броском, он нашёл какую-то палку и стал медленно продвигаться к ледяной кромке, чтобы спихнуть этот злосчастный, истошно голосящий узелок в воду.

 

Когда его грузное тело, обломив край наледи уходило под воду, последнее, что предстало перед глазами, было лицо его маленькой дочери.

 

"Папа, а Бог есть?..."

***

 

В РАЗДЕВАЛКЕ

 

Женская шубка:

 

- Извините, а почему вы так нагло разглядываете меня?

 

Мужское пальто:

 

- Ха! Ты что, от летней спячки не отошла ещё? Нафталин ещё голову кружит? Нужна ты мне, как жаркий полдень.

 

- На себя посмотри! Лоснишься весь! Тобой что – сало укрывали? И рукава отвисли, как…

 

- Как что!? Ты договаривай, жертва легкопрома! Не то я сейчас воротник тебе взлохмачу!

 

- Подожди, сейчас моя хозяйка из фитнес зала выйдет, она из тебя пыль быстро выбьет! Взлохматит он…

 

- Дык, и мой хозяин тоже на фитнесе. Постой, так они… могут того… познакомиться!

 

- Ну и что? Их дело молодое. Что – ты им помеха, что ли? Чихать они на тебя хотели.

 

- А ты не подумала, кухлянка чукотская, что они начнут жить вместе?

 

- Ну и пусть живут! А что это ты так разволновался?

 

- А то, что есть перспектива нам с тобой в одном шкафу висеть! Вот что!

 

- Рядышком что ли? Ну и повисим… Если что – в моём шкафу моли нет и духами пахнет!

 

- А у меня красками – художник мой хозяин, в доме везде запахи красок… А мне нравится!

 

- А моя хозяйка любит музыку и даже сама немного играет на пианино.

 

- Смотри – у тебя мех как-то заискрился на воротнике. Красиво…

 

- А у тебя пуговицы заблестели… Все разом!

 

- Тише! Кажется идут… Слышишь? Смеются...

***

 

БУДУ ЗНАМЕНИТОЙ!

 

– Сегодня, барышни, я предлагаю отойти от запланированной темы и

поговорить о наших мечтах, – классная дама окинула взглядом гимназисток

и ткнула пальцем в худенькую девушку с большими голубыми глазами:

– Вот, вы, Екатерина, как представляете своё будущее?

– Я, Елизавета Павловна, посвящу себя делам богоугодным и стану обучать

грамоте крестьянских детей.

– Что же, похвально. Я думаю, ваша мечта сбудется непременно!

Классная дама ходила между рядами и поочерёдно спрашивала воспитанниц.

Молодые барышни с удовольствием делились сокровенным – одной хотелось

стать доктором, другой – заняться естественными науками. Была и такая,

которая спала и видела себя балериной.

Елизавета Павловна была благодушна к своим подопечным, хвалила их

устремления и порывы. Вскоре её взгляд остановился на крупной и угловатой

девушке с теми чертами лица, обладательниц которых за глаза обычно называют

дурнушками.

Но абсолютно независимый вид и откровенно-насмешливый взгляд гимназистки

говорили, что ей глубоко наплевать на чужое мнение. Тем не менее, классная

дама спросила:

– А вы, Фанни, не хотели бы поделиться с нами своей мечтой?

– Отчего же не поделиться! Только мне не по силам будет одолеть те вершины

, которые собрались покорять мои подруги. Так что ничего не остаётся, кроме как

стать знаменитой актрисой, - без тени смущения пробасила гимназистка.

В классе кто-то ехидненько засмеялся, кто-то прыснул в кулак, но девушка только

улыбалась, при этом сохраняя вид человека, абсолютно уверенного в своих словах.

 

Жаль мне эту Фанни, – думала Елизавета Павловна, идя после урока по коридору

гимназии, – в артистки, бедняжка, хочет. В знаменитые! В зеркало не смотрится, что ли…

Одно хорошо – не унывает. Характер!

Её бы старостой группы назначить. Эту Фельдман*...

*

*Фельдман - девичья фамилия Фаины Раневской.

***

 

БЛИН

 

Это ведёрко с остатками засохшего мучного клейстера она случайно нашла на антресоли.

 

Слабыми руками женщина влила в ведёрко немного воды и принялась ножом

царапать окаменевшую массу.

 

Она уже вспомнила и тот день, когда они с мужем клеили новые обои в своей крохотной коммуналке, и как не стала выбрасывать остатки клейстера: вдруг подклеить ещё придётся.

 

Высохший за долгое время мучной клей, растворялся очень долго, но часа через два, всё-же, превратился в серое, киселеобразное желе.

 

Потом она достала большую чугунную сковороду, уже забывшую своё предназначение, и раскалив на буржуйке, наполнила её этим подобием теста почти до краёв.

 

Ещё некоторое время она то снимала сковороду с печи, то вновь ставила её на огонь, чтобы дать пропечься всей толще блина, и наконец, перевернула его на другую сторону.

 

Уже стемнело, когда женщина с ломтём тёплого блина подошла к кроватке, где лежала её обессиленная дочь – моя мама…

***

СТИХИЙНОЕ ЗАСТОЛЬЕ

 

( Маленький этюд )

 

Действующие лица:

 

Баба Ася – 66 лет, пенсионерка, курит сигареты и носит майку с портретом кумира её молодости Лепса ;

Молли — внучка бабы Аси,

Валет(дворовая кличка) – джентльмен неопределённого возраста;

Алевтина Петровна – дама цветущего возраста, пышущая здоровьем и красноречием. Не стесняется выносить мусор в розовом халате и пушистых тапочках.

Павло – сосед бабы Аси с другой стороны. Мужчина в расцвете сил и возможностей. Слесарь и бох всех окрестных домов. Пьёт. Ибо философ.

Коля — участковый милиционер, молодой парень. Добрый по натуре, но усиленно старающийся создать себе имидж строгого и неподкупного стража порядка.

 

Место и время действия:

 

2072 год Лето. У подъезда старой девятиэтажки столик для домино.

Две лавочки. На одной сидят баба Ася и Алевтина Петровна.

Обе уткнулись в тонюсенькие айфоны с трёхмерным изображением

и, не прерывая беседы, елозят пальцем по дисплею. Напротив сидит

внучка бабы Аси - Молли. Худышка шестнадцати лет. На ней майка

с черепами и юбчонка на ширину ладони. На голове взлохмаченная

трёхцветная причёска. Молли тоже листает свой мобильник, изредка

бросая обиженный взгляд на бабушку.

 

Алевтина Петровна (озабоченно ):

- Сижу тут с тобой, а у меня сосед Павло кран чинит. Трясёт всего с бодуна,

но я ему сразу сказала - вот, сделаешь, тогда и будет разговор.

 

Баба Ася

- Ну а чо, всё правильно! А то налей ему загодя, и ищи-свищи того Павла!

Тот ещё работничек!

 

Молли (пересаживается ближе к бабушке):

- Ба, ну что ты, как не родная! Откати крипты с пол битка на мой кошель.

У меня на счету нет ни сатоши, а я такие каблы узырила в бутике - отпад!

А то хожу в этих юзаных слипонах, как кряква.

 

Баба Ася ( не отвлекаясь от гаджета ) :

- Ну, молодёжь! Совсем уже русский язык позабыли! Нахапались словечек!

Вот, я, бывало, к своей бабушке как подкатывала - обниму её и ласково так

нашёптываю: "Бабулечка, роднулечка, сбрось мне чуток бабла на пластик.

Мол, шузы клёвые приглядела, мои-то в полный зашквар пришли"

Бабуля таяла от культурной речи и отстёгивала лавешек.

.

Алевтина Петровна ( в поддержку бабе Асе ):

- Моля, бабушка права - не въехать уже нам, старикам, в ваш трёп. Да и

одеваетесь вы стрёмно. Вот раньше у нас и вкус был, и приличие.

Бывало, цокаешь на шпилях - татушками грудь прикрытая, трусики в тон

лабутенам -- любо-дорого посмотреть! А ты, Моля, на кого похожа?

 

Молли ( с вызовом ):

- Во-первых, я не Моля вам, а Молли. А во-вторых, меня шеймить - себе

в напряг, понятно? ( Поворачивается вновь к бабе Асе ) Короче, ба, откати

мне биток и я рулю вперёд по руслу.

Баба Ася, махнув рукой, производит трансакцию на айфоне и внучка,

чмокнув бабушку в щеку, убегает.

 

Из подъезда выходит Павло и устало плюхается на лавочку.

 

Павло

- Всё, Алевтина Петровна, принимай работу. И спасай соседа - не то умру…

 

Алевтина Петровна

- Верю, Павло, щас закажем! ( набирает службу авиадоставки )

- Мне бутылочку водочки на улицу Стаса Михайлова семнадцать подъезд три.

 

Вскоре на специальный пятачок напротив подъезда с тихим жужжанием

приземляется дрон. Алевтине Петровне сообщается о прибытии заказа

и код для открытия контейнера.

 

Павло ( через пару минут, уже держа бутылку в руках ):

- Никуда идти не хочется! Можно я тут с вами свои жабры смочу?

 

Алевтина Петровна

- Без закуски, что ли? Погодь, я сейчас рюмашку принесу, да

занюхать что-нибудь. ( уходит )

Возвращается с пакетом из которого достаёт три рюмки, маленькую

бутылочку наливки и всяко-разной снеди на закуску.

 

Алевтина Петровна ( в ответ на удивление бабы Аси и Павла ):

- А мне мысль неожиданно пришла: не вспомнить ли нам далёкие двадцатые.

Помнишь, Ася, как мы все собирались по праздникам за одним столом здесь,

на улице. Пели, танцевали до полуночи. Как весело было! И куда всё ушло...

 

Баба Ася ( с грустью ):

- Ох, и не говори, Алевтина... И люди, и время совсем другими были...

Ну, что, я не против - наливай!

Все чокаются и выпивают: женщины вино, Павло - что покрепче.

После третьей запевают почти забытую "Напилася я пьяна" . К компании

прибавляется Валет и молодая соседка бабы Аси Ирочка. На этот раз дрон

доставил уже разом и водки, и вина.

Валет вдруг вспоминает, что дома у него пылится один дюже старый

музыкальный инструмент и уже скоро по округе разливаются переливы гармошки.

 

На шум уличного застолья подходит молодой участковый Коля и недоумённо оглядывает

кампанию.

Коля

- Так, граждане, что тут у вас за... ( не находит нужного определения происходящему )

Короче, прекратите нарушать!

 

Баба Ася ( дружелюбно ):

- Коль, ну где тут ты углядел нарушение? Мышам подвальным спать не даём, что ли?

По-соседски собрались в кои веки. А то уже как звать друг дружку забываем - по норам

забились. Присядь с нами на чуток!

Коля

- Не могу - на службе.

 

Баба Ася

- А ты, Коль, сними фуражечку и все дела!

 

В этот вечер дрон приземлялся к подъезду ещё несколько раз.

Кто-то из первого этажа вынес раздвижной стол, и когда его приставили к

доминошному столику, то вокруг расселись ещё десятка два человек.

Было уже ближе к полуночи, а над домами плыло, когда-то рождённое на все

времена: "Ой, мороз, мороз..."

И когда с балконов окружающих домов донеслось подхваченное многоголосие

«Не морозь меня...» , баба Ася с влажными глазами сказала:

- А ведь жива ещё в наших душах тяга к таким вот шумным застольям...

К общению. Ох, жива!

***

 

ФОНТАН

 

– Всё, достаточно! – режиссёр местного драмтеатра Ефим Львович Борецкий оборвал на полуслове молоденькую, коротко стриженую актрису, претендующую на главную роль в новой пьесе.

 

Затем он задумчиво прошёлся туда-сюда по сцене и, потирая небритый подбородок, сокрушённо произнес:

 

- Послушайте, золотце, – не ваша это роль. Не-ва-ша… Она требует максимального перевоплощения в героиню, а вы сидите в своей скорлупе и уже который день не можете проклюнуться. Так что, извините.

Актриса стояла, опустив голову и теребила в руках текст роли. Потом подняла печальные глаза на режиссёра и с мольбой прошептала:

– Пожалуйста… мне нужна эта роль… это моё… я справлюсь!

Но, Ефим Львович был непреклонен.

И пусть время поджимало – пьеса уже была включена в репертуарный план года – к подбору артистки на главную женскую роль он был очень придирчив. По сценарию героиня должна быть бойкая, подвижная и эффектная натура, а эта недавняя выпускница, по его мнению, до образа не дотягивала, явно.

Ефим Львович, вроде, даже с жалостью взглянул вслед понуро уходящей претендентки, но тут же повернулся к помрежу: « Ну, кто там ещё?»

 

Вечером того же дня в квартиру режиссёра позвонили.

– Здравствуйте Ефим Львович! Я к вам всего на минуточку, – защебетала с порога миловидная дамочка с ярким макияжем на лице и в дымчатых очках в модной оправе, - пройти позволите?

 

– Эээ… А вы, извините, кем будете? - поинтересовался режиссёр, жестом предлагая пройти в квартиру.

 

– Спасибо большое, Ефим Львович, – дамочка прошла в комнату и положила на стол пухлую папку. Затем она поправила роскошные белые волосы, свободно спадавшие на плечи, приветливо улыбнулась и представилась:

– Лионелла Витальевна. Но можно просто Нелли. Понимаете, Ефим Львович, в нашем жилуправлении с недавних пор я отвечаю за внешний вид придомовой территории. Оформление цветочных клумб, лавочки, мусорные контейнеры и ещё много-много чего! У меня специальное образование и я знаю в этом толк! – гостья прошла на середину комнаты и вскинув руки, воскликнула:

 

– Вы даже не представляете, как мы преобразим наш двор! Это будет торжество архитектуры малых форм и ландшафтного дизайна, – сыпала профессиональными терминами Лионелла Витальевна, – а начнём мы с фонтана! Он будет как раз напротив вашего подъезда, дорогой Ефим Львович. Представляете, выходите из душной квартиры и сразу попадаете в прохладу исходящую от упругих струй! А над ними – радуга! – дамочка блаженно сомкнула густо накрашенные ресницы и распростёрла руки, словно сама попала под волшебное омовение падающей воды!

 

Ефим Львович поймал себя на том, что он почти восторженно смотрит на девушку. Ему в ней нравилось буквально всё – и свободная манера держаться, и особая пластика в движениях рук. Даже макияж, который в начале показался обильным и вульгарным, сейчас вполне соответствовал экспрессивной натуре хозяйки. И ещё ему с грустью подумалось, что во всей его театральной труппе не найдётся артистки с такими великолепными данными.

 

– Ну, хорошо, – наконец режиссёр улучил момент, чтобы вставить и свои два слова в пылкий монолог неожиданной гостьи, – а от меня что, собственно, требуется?

– Самая малость! – Лионелла Витальевна извлекла из папки два листа бумаги, на которых уже стояли столбиком подписи, и ткнула алым ноготком мизинца в нужное место, – вот здесь распишитесь, что согласны с установкой фонтана, а в другой ведомости я распишусь сама, что приняла у вас первый взнос на установку нашего замечательного сооружения. Всего ничего – тысяча рублей! Думаю, что сумма вполне демократичная, – она сделала брови шалашиком и протянула шариковую ручку.

Ефим Львович без колебаний поставил две свои витиеватые подписи и вручил тысячную купюру.

- Вот, и все дела! Осталось только утвердить и можно приступать к работе, - удовлетворённо сказала гостья, аккуратно складывая бумаги в папку. Прощаясь, она с такой благодарностью посмотрела на режиссёра, что Ефиму Львовичу даже стало как-то не по себе.

 

Потом, прежде, чем закрыть дверь за Лионеллой Витальевной, он полюбовался её стройной походкой, которой она проследовала к лифту, и вдыхая, оставленный на прощание тонкий аромат духов, вздохнул: «Эх, и что не актриса? Как бы она пригодилась сейчас…»

 

На следующий день в театре всё шло, как всегда – репетиции, прогоны, гастрольные планы. Но ещё в голове занозой сидела прежняя забота – кого же утвердить на главную роль пьесы…

И вот, ближе к обеду, к нему в кабинет, – уже в который раз! – вошла вчерашняя отклонённая претендентка.

Режиссёр, чтобы не тратить впустую время, решил сработать на опережение и с мольбой произнёс:

– Девушка, милая, не мучьте вы ни себя, ни меня! – сколько раз уже повторять, что не ваша это роль… Не ваша! Саму себя легко играть, а мне нужно пе-ре-воп-ло-ще-ни-е! Он произнёс это по слогам и, даже, с некоторым раздражением.

– Ну, хорошо, – неожиданно легко согласилась девушка, – нет, так нет!

Она подошла к столу и положила конверт, который держала за спиной, и не спеша пошла к двери. Ефим Львович заглянул в него и, увидев внутри тысячную купюру, взревел:

– Стойте! Немедленно заберите свой конверт! Вы знаете, как это называется?

– Конечно, знаю, – это называется «фонтан не утвердили» – с улыбкой ответила актриса и вышла за дверь.

Когда она в буфете пила кофе, то краем глаза заметила, как вошедшая в зал помощница режиссёра, прищурив глаза, выискивала кого-то поверх голов. Актриса ни капельки не сомневалась, что этот взгляд остановится именно на ней…

***

 

КЛИЕНТ ВСЕГДА ПРАВ!

 

Аптекарь, он же провизор и продавец Пал Палыч Васин был с утра в отличном настроении. На улице моросил холодный осенний дождь, а он сидел в тепле в своей аптеке и с хрустом грыз яблоко. Несколько крупных и ароматных антоновок ему сегодня презентовала одна давняя клиентка, для которой Пал Палыч всегда оставлял десяток самых крупных и жирных пиявок.

 

Звякнул дверной колокольчик и в помещение вошёл редкий на сегодня клиент. Это был улыбчивый, не высокого роста мужичок с небольшим брюшком и аккуратной лысиной.

Мужичок поставил в угол раскрытый зонт и подошёл к окошку:

- Здравствуйте! Мне гвоздей пожалуйста! Коротышка достал листок из кармана, - значит, так: кило гвоздей на 75 и полкило на 120.

Пал Палыч за свою долгую аптекарскую жизнь повидал много чудаков, но чтобы просили в аптеке гвозди...

- А вы, собственно, знаете куда пришли?

- Конечно, знаю! За гвоздями! - широко улыбнулся коротышка

- А вывеску читали на входе?

- Не обратил внимания, но по-моему, аптека.

- Вот именно, что аптека, а вы чего просите?

- Гвоздей, - что тут не понятного? Кило на 75, и полкило на 120.

Настроение у Васина медленно пошло на убыль.

- Вы что - издеваетесь? Это а-пте-ка!, - проговорил он с нажимом, но уже с нарастающей злостью, - видите вокруг одни полки с лекарствами!

- А вон яблоки ещё вижу, - посетитель кивнул на стол.

- А это не ваше дело, что у меня здесь лежит! - перешёл на крик Пал Палыч, - Угостили! Давайте, говорите, что вам нужно и до свидания!

- Я уже сказал, что мне нужно. Гвозди. Килограмм на 75 и ...

- Убирайтесь!- прервал покупателя побагровевший Васин, - вы за кого меня принимаете - за идиота?

- А что вы кричите? Я же спокойно прошу - дайте гвоздей и всё. Что я зря по дождю три квартала топал?

Пал Палыч закатил глаза и, сжав кулаки, прохрипел:

- Вы уже четверть часа издеваетесь надо мной и хотите чтобы я оставался спокойным? Интересно, как вы бы вели себя на моём месте?

- А что - давайте поменяемся и вы увидите, как нужно обслуживать

клиента! Культурно и без истерики!

"Вот сейчас я на тебе отыграюсь!" - злорадно подумал Пал Палыч и

посмотрев на коротышку уничтожающим взглядом, согласился, - а давайте!

Когда странный клиент встал на его место, Васин прошёл к двери и хищно улыбаясь, прошествовал от неё к окошку:

- Здравствуйте, это же аптека, я не ошибся?

- Здравствуйте! Аптека, конечно! Мы очень рады, что вы выбрали именно нашу, лучшую в городе аптеку! Что бы вы хотели? - учтиво спросил коротышка.

Пал Палыч в предвкушении наслаждения от вида посрамлённого клиента, ехидно протянул:

- Гвозде-е-ей! Кило на 75, и полкило на 120.

Но коротышка был спокоен, как мамонт. Он улыбнулся и протянул раскрытую ладонь.

- Что надо, не понял? - проговорил Пал Палыч.

- Рецепт давайте!

***

 

ПЛЫЛИ ПИСЬМА ПО РEКE.....

 

– Юр, давай поскорей, а то до темна не успеем! – подгоняет меня Светка

– Не волнуйся, Светильник, успеем! – отвечаю я, продолжая накачивать велосипедное колесо.

Светка, она же для своих, Светильник – моя одноклассница. Нам по шестнадцать. Только вчера, в предпоследний день школьных каникул, она вернулась из каких-то южных краёв, где отдыхала у родственников всё лето.

Она очень изменилась внешне и я вот уже полчаса привыкаю к новой Светке, к её нездешнему шоколадному загару, к новой причёске – теперь вместо двух привычных хвостиков, перехваченных аптекарской резинкой, её волосы золотистым потоком спадают на плечи. Прямая, до бровей, чёлка и почти ещё детская припухлость губ, делают Светкино лицо немного кукольным, но её зелёные глаза – большие и пытливые, придают ей серьёзности и даже какой-то взрослости. Под цвет её глаз надета изумрудная батистовая кофточка, подвижные волны которой мягко облегают два упругих холмика маленькой груди. Через плечо у Светки почтовая сумка.

– А мама сегодня огурцы солит, вот и попросила хутор обойти, как бы оправдывается моя пассажирка.

Светкина мать наша почтальонша. Иной раз, оббежав дворы, она просит дочь разнести почту по хутору, что в трёх километрах от села.

Как-то раз, увидев Светку с почтовой сумкой, я то ли в шутку, то ли всерьёз, предложил подвести её на своём велосипеде. Она с лёгкостью согласилась, потом это вошло в привычку и всё прошлое лето я возил её на хутор и обратно. Обычно мы доезжали до моста и искупавшись, садились на его тёплые плахи , чтобы разглядывать почту.

Мы сидели, свесив ноги над водами быстрой речушки под названием Малиновка , слегка касаясь плечами, я – в чёрных сатиновых трусах, Светка в купальнике, больше похожем на спортивный костюм гимнастки тридцатых годов и увлечённо листали газеты и журналы – в те , без телевизионные годы люди выписывали много разной периодики. Пересмотрев всё и обсохнув, катили дальше на хутор. Но это было год назад. Целый год! И вот сегодня я опять повезу Светку на хутор.

Ну, всё – вроде, накачал...

 

-- Огурцы – это хорошо, мировая закусь! – пытаюсь по-взрослому шутить я и картинным жестом указываю на велосипедную раму – мадам, прошу!

Велик у меня хоть и старенький, но на ход лёгкий, а сегодня я его не чувствую вовсе! Меня охватывает непонятное волнение и кажется, что я не везу девушку, а лечу, держа её на руках.

-- Давай купаться не будем – поздно уже, чуть повернув голову назад, произносит Светка, и в её голосе я тоже улавливаю тень лёгкого волнения, -- посидим, почту разберём, и всё – хорошо?

Я останавливаюсь на мосту, и мы усаживаемся на привычное место. Солнце клонится к закату, с вечерней прохладой обостряются запахи и от дерматиновой сумки, лежащей на Светкиных коленях, пахнет сургучом и типографской краской. В эти запахи вплетается тонкий аромат девичьих волос, шёлковые пряди которых при дуновении ветерка касаются моего лица

– Смотри, Кимам опять корейская газета пришла! А какие фотки в ней чёткие! – не то, что на наших. Так, -- продолжает разбирать почту Светка, -- Роман-газета Куракиным «Летели гуси-лебеди»… Михайло Стельмах написал, попросим потом почитать?

А вот два письма: одно тёте Любе, а вот это, смотри, Юр, - казённое, деду Манько. Го-род-ской во-ен-ко-мат… Светка пытается по слогам разобрать нечёткий штамп отправителя. Я что-то поддакиваю ей и осторожно кладу руку на плечо. Она затихает и с минуту сидит неподвижно, затем медленно, чуть запрокинув голову и прикрыв глаза, поворачивается ко мне и я целую её. Губы у Светки мягкие и тёплые.

У меня перехватывает дыхание и кажется, что я вот-вот свалюсь в воду. Очнуться меня заставляет пронзительный крик – обхватив голову руками, Светка с ужасом смотрит вниз и полуоткрытым, ещё влажным от поцелуя ртом, шепчет: Юра, Юр, всё… Меня мамка прибьёт…

Я смотрю вниз и вижу как в водовороте кружит вся упавшая почта. Понимаю, что после нескольких кругов по спирали, всё упавшее вынесет на быстрину... И тогда...Прыгать в реку бесполезно – что успеешь ухватить? Решение приходит мгновенно, запрыгиваю на велосипед и что есть мочи, гоню по тропинке вдоль берега . Только бы успеть к перекату! Это метров двести. Тропка хорошо укатана, и я лечу стрелой!

Вот, наконец, показался участок реки, где как будто вскипает вода – перекат! Прямо с берега по пологому спуску залетаю на галечную отмель, по которой рассеялся водный поток и устремляюсь к противоположному берегу – там остался участок более или менее полноводного русла – как раз на ширину велосипеда и глубиной на пол колеса. Уверенный, что всё упавшее с моста понесёт именно здесь, загоняю велосипед поперёк бурлящего потока и уже через мгновение первая газета налипает на спицы. Ещё одна… другая… Письмо, но не казённое. Роман-газета чуть не проскользнула мимо, успеваю придавить ногой и свободной рукой выбрасываю подальше на берег.

Ну, наконец, корейская газета и письмо для деда Манько, нашего школьного сторожа. Но, вот что удивительно, — всё, что происходит в эти минуты, я принимаю как что-то обычное, даже должное. Будто это случается каждый день – кто-то сбрасывает почту где-то в верховьях реки, а я здесь, большой и сильный, вылавливаю их в бурлящем потоке. И от этого ощущения своей нужности, я кажусь себе совсем уже взрослым и значимым.

Раскладываю свой «улов» на, ещё не остывшие от дневного зноя, валуны и наконец замечаю идущую вдоль берега Светку.

Красивее картины я не видел – в своей изумрудной кофточке на фоне багрового заката, с развевающимся золотом волос, она была уже из другого мира, из того волнующего, непознанного мира, в который мы сегодня с ней заглянули на тёплых плахах моста.

Она осторожно спускается к реке, тревожными глазами смотрит на газеты и только, увидев письма, лежащих на отдельном камне, улыбается широко и радостно, видно, что за них она переживала больше всего.

– Юра, прости меня, — её пальцы касаются моей щеки.

– Да причём здесь ты! Всё нормально, Светиль… Я вдруг осекаюсь, понимая, что уже не могу называть её этим глупым прозвищем. Светка, уловив моё замешательство, выручает:

– А ты изменился за это лето, Юра, повзрослел!

Эх, Светка, Светка! Знала бы какой стала ты! – думаю про себя.

Потом мы разносили по хуторским дворам ещё влажные газеты и письма. Светка на ходу придумывает жуткую историю падения с моста вместе с велосипедом. Все ахают и жалеют её. На меня, по обыкновению, не обращают никакого внимания, и только старый кореец Ким, качая головой, с укором произнёс:

– Ай-я-яй! Некоросо девуска роняй воду. Плохо езди – вози не надо!

Домой возвращаемся затемно. Я веду велосипед, по другую сторону которого идёт Светка. На её руке, держащейся за раму, лежит моя ладонь. Мы молчим, а мне кажется, что Светка сейчас, как и я, в мыслях на том волшебном мосту, где мы сегодня первым поцелуем, таким ещё робким и неумелым, закрыли наше детство.

Вот и деревня. Светкин дом ближе.

– Ну. Ладно, Юра, пока! – она высвобождает свою руку и , поправив на плече пустую сумку, направляется к калитке. Я молча провожаю её взглядом. Вдруг, уже почти растворившись в темноте, она резко поворачивается, подбегает ко мне и . обхватив руками, целует. Я пытаюсь придержать её, но она решительно выскальзывает из объятий:

– Всё-всё-всё… скороговоркой произносит Светка и, уже не оглядываясь, убегает за калитку.

Я ещё пару минут стою и, задрав голову к небу, смотрю, как качаются звёзды. Дожидаюсь, когда они успокоятся, медленно иду домой.

Сегодня нужно пораньше лечь спать – завтра в школу…

***

 

КИЧУЛЯ ИЗ АГУДАРА

 

- Привет, Кичуля! Ну где ночевала сегодня – дома или в Огороде своём? – я подсаживаюсь на дворовую скамейку к Алёнке – белокурой, соседской девчушке одиннадцати лет.

- Здравствуйте, дядя Толя! Не в Огороде, а в Агударе – сколько повторять! – смеётся Алёнка, покачивая ногами, обутыми в старенькие вьетнамские тапочки.

Агудар – это планета, откуда, по убеждению девочки, она родом и куда её ночами, иногда увозят прилетающие агударцы. И зовут её там совсем не Алёна, а Кичуля, но сколько я ни пытался выяснить происхождение имён Агудар и Кичуля – не вышло.

- Ну, да! На Агудар улетали ночью. Там такое творится! – девочка всплеснула руками – построили семь стотысячноэтажных домов и все разного цвета – красный, оранжевый, жёлтый, зелёный… Кичуля загибает пальцы, нашёптывая известную подсказку семи цветов радуги: «Каждый охотник желает знать…»

- Тебе, конечно, дали новую квартиру? – улыбаюсь я.

- А как же! Я выбрала оранжевую на последнем стотысячном этаже! Там такой балкон ещё здоровенный! Две пальмы на нём с обезьянками и попугаями. А с балкона даже видно нашу Землю. Людей, правда, не увидишь, но пожарную машину я заметила – красная, потому что.

 

- А ещё там, - Кичуля продолжает нахваливать свою настоящую родину, – по утрам встаёт целых четыре солнца – на востоке, на западе, на юге и на севере и когда в полдень они все вместе сходятся, получается такое одно огромное Солнце! Оно такое яркое, что даже видно, как ползают по рукам микробы.

 

- Алёна-а-а! - с балкона второго этажа раздаётся крик нетрезвой женщины - марш домой! - это мама Кичули и её младшего брата. Живут они втроём, если не считать временных «пап», которых гулящая мама меняет с упорным постоянством.

- Беги, Кичуля, а то крику сейчас будет – говорю я девочке и поднимаюсь сам.

- Ладно, дядя Толя, пойду. Нас с братом всё равно скоро в интернат определят – не бросит она пить…

 

… Когда я через полгода пришёл из очередного рейса, в почтовом ящике нашёл рисунок – разноцветный город, над которым светило четыре солнца, и подпись: «Дяде Толе от Кичули с планеты Агудар»

 

И ещё - в самом низу: «Агудар и Кичуля прочитайте наоборот»…

***

 

МАШИНКА ДЛЯ СТРИЖКИ ВОЛОС

 

Он жил через два дома по нашей улице. Высокий, с большими жилистыми руками, привычными к нелёгкому труду на лесосплаве. Жил он одиноко и среди местных мужиков отличался разве только тем, что не пил и зимой не вылёживался на печи, а уходил с ружьишком в тайгу.

Иногда, завидев меня на улице, в ту пору ещё подростка, он зазывал к себе и нагружал поклажей – большущим куском мяса изюбря или кабана.

– На, вот, Витёк, матери передай… Как там у вас, дров подпилить ещё не надо?

– Да нет, дядь Коль, вторую поленницу ещё даже не начинали! – отвечал я , говорил «спасибо» и тащил тяжёлую сумку домой. Мама молча брала мясо и уносила в кладовку.

Я всегда замечал, что она никогда не благодарила дядя Колю. Пилил ли он нам дрова, правил завалившийся забор или латал крышу – всё принималось молча, как должное, без всяких благодарностей.

Мне было обидно за него – ведь я знал, какой бывала мама по отношению к другим.

Вот, допустим, приходил местный мужичок выкладывать кабанчика, так тут же для него накрывался стол с непременной чекушкой. Мужичок выпивал, закусывал и уходил с заработанной трёшкой в кармане. А дяде Коле, выходит, и простое «спасибо» трудно сказать?

Однажды я вновь принёс домой «мясной» гостинец и неожиданно спросил маму:

– А мой папа ходил на охоту?

Мама присела, как-то задумчиво отвела взгляд в сторону, будто вспоминая, ходил мой отец на охоту или нет, потом снова посмотрела на меня, резко выдохнула, вроде решаясь сказать что-то важное, но вдруг встала и коротко бросила:«Нет. Он рыбак был».

Я отца не помню совсем – мне был год, когда моторная лодка с тремя рыбаками перевернулась на быстрине, налетев на большой топляк. Не повезло только моему отцу. Его тело тогда так и не нашли.

Это случилось в другой деревне, далеко вверх по Амуру. Мама уехала из тех мест. Об этом она мне рассказала один только раз и больше никогда не напоминала.

Иногда дядя Коля приглашал меня в дом. Он ставил чайник , затем из недр старого буфета специально для меня доставал фарфоровую чашку и каких нибудь припасённых сладостей и мы садились за стол.. Себе же он наливал чай в эмалированную прокопченную кружку. После чаепития дядя Коля обычно с прищуром смотрел на мою голову и говорил:

– Не порядок на корабле! Подзарос один матрос! – и доставал машинку для стрижки. Она хранилась у него ещё со времён службы на флоте и он, по его же словам, подстригал ей весь экипаж от матроса до капитана.

Я чувствовал, какое ему было удовольствие приводить мою голову в порядок. Большие ладони дяди Коли бережно устанавливали её в нужное положение и он начинал аккуратно водить машинкой, начиная от шеи.

В эти минуты я испытывал какое-то необъяснимое притяжение к нему и чувствовал себя счастливым и защищённым Движения его больших рук были осторожны и неспешны – было видно, как он хочет растянуть время стрижки. Время, которое он мог уделить мне и которое не так уж часто ему выпадало.

.

Телеграмма была короткой: «Умер дядя Коля. Мама»

В части, где я служил, долго решали – отпускать или нет первогодка на похороны в такую даль, да ещё не к близкому родственнику. Но, учитывая, что телеграмма была заверена врачом, а моя скорбь была неподдельной, всё-таки дали три дня отпуска без учёта дороги.

Когда я открыл дверь родного дома, сразу в нос ударил запах лекарств. Мама сидела за столом и перебирала старые фотографии. Когда она подняла лицо, я почти не узнал её: похудевшее и усталое, с запавшими глазами, оно как будто принадлежало чужому мне человеку и только голос её остался прежним:

– Ну, вот, сынок, и нет… его…Не успел ты попрощаться. Вчера похоронили.

После инсульта две недели и прожил всего. Я из больницы к себе его в дом забрала, думала, отойдёт, поэтому и тебя не тревожила. А оно, вон как…прости. Тебя он очень видеть хотел…папка твой…И заплакала. Тяжело заплакала, навзрыд.

Я никогда её не видел такой: уронив голову мне на колени, она даже не плакала, а надрывно скулила и было в этом звуке столько боли и отчаяния, что до меня даже не сразу дошли её слова: «папка твой…»

Потом мама притихла, её плечи перестали вздрагивать. Наконец, она подняла голову, поправила ладонью волосы и тихо сказала:

 

– Да, сынок, дядя Коля твой родной отец. Потом мама выбрала одну из лежащих на столе фотографий и протянула мне:

– Вот мы рядом стоим в группе в детском доме. Мы же там с ним познакомились. А вот, Николай на службе. С фото смотрел совсем ещё молодой моряк в бескозырке. Я от тебя эти фотографии прятала. И историю с лодкой тоже придумала. Вернее, случай то этот был, но не утонул тогда твой отец, выкарабкался с остальными двумя. Он же после детдома отвёз меня в деревню, в дом, тогда ещё живой, бабушки. Правда, его тут же призвали в армию. Четыре года ждала. Вернулся и свадьбу сыграли.

- Как же у нас всё хорошо начиналось! – лицо мамы слегка просветлело и мне вдруг захотелось, чтобы она замолчала и не продолжала эти воспоминания. Я уже предчувствовал, как ей будет тяжело ворошить то, что она упорно скрывала от меня все эти годы. Но, чуть помолчав, мама продолжила:

– Каким ветром занесло в нашу деревню эту красотку, никто не знает.

Я к тому времени уже тобой ходила. Короче, потерял мой Коля голову. Правда, сам мне обо всём рассказал. Уехали они куда-то далеко, к Москве ближе. А я не смогла больше оставаться в его доме. Бабушка умерла к тому времени и уехала я, куда глаза глядят. Вот и обосновалась здесь в глуши. Поваром у сплавщиков устроилась, домик вот этот дали. Тут и ты родился вскоре.

А где-то через год заявляется… Мама опять замолчала. Задумчиво поводила рукой по скатерти и посмотрела в окно на калитку, будто там мог опять стоять её Коля.

– Не стал он причитать-каяться, просто сказал: «Если можешь, прости. Прогонишь – уйду, но осяду в деревне. Из неё не выгонишь.» Не смогла простить. Мы ж детдомовские упёртые, гордые. Вот так он и поселился под боком. Но я сразу ему наказала: «Нет у тебя сына, так и знай!»

Ты, сынок, лицом вышел в меня, поэтому в деревне никто и не догадывался, чей ты сын. Мама подняла заплаканные глаза и тихо, одними губами, прошептала: «Прости меня…»

 

… Я стоял у свежей могилы и вдруг понял – я же всегда знал, я чувствовал, что дядя Коля был для меня не просто человеком с нашей улицы, и хоть я не воспринимал его именно, как отца, но какое-то глубокое чувство кровного родства к нему ощущал в глубине своей детской души очень явно.

Подул ветерок, я зачем-то погладил себя по стриженой голове и.мне неожиданно захотелось одного – чтобы дядя Коля… нет – папа, взял в большие ладони мою голову, придал ей нужное положение и стал подстригать её машинкой…От шеи и вверх…

***

 

СТИХОДАР

 

Вениамин Петрович Пушков стоял на мосту и, глядя вниз на медленный поток, вспоминал тот злосчастный день, когда он обрёл эту, сейчас ненавистную, способность разговаривать стихами. И только ими. И больше никак!

 

Он работал главным экспертом патентного бюро и в тот день уже собирался домой, как в кабинет зашёл этот плешивый очкарик с предметом, похожим на шлем мотоциклиста. Предмет был сплошь покрыт всевозможными датчиками и проводами.

- Я Иван Кулёмин - представился очкарик и положил прибор на стол.

-Вот, мой Стиходар, а точнее – стимулятор поэтического дара. Вы же согласны, что каждый из нас в душе поэт, только мы не знаем, как раскрыть свои возможности. А Стиходар знает, - и Кулёмин ласково погладил рукой по разноцветной пряди проводов. А всего делов - надел его на голову, ввёл в мозг программу – и ты поэт! Кроме, как стихами – ни слова!

 

Гнать бы тогда этого гения с порога, - Пучков, облокотившись на перила моста, скрипнул зубами, - так нет! – пройдите, уважаемый, присядьте уважаемый, давайте посмотрим на ваше чудо! Но тогда он думал, что быстро развенчает новоявленного Кулибина, да пойдёт домой, но разговор затянулся. Кулёмин так отстаивал своё детище, отнявшее у него два года жизни и кучу денег, что, изрядно вымотанный, Пучков решился на отважный поступок:

- Хорошо, давайте на мне проверим вашего стихоплёта и подставил голову…

 

Домой Вениамин Петрович шёл в приподнятом и даже, в каком-то возвышенном настроении! Улица казалась ему сегодня необычной и праздничной.

На углу тучная тётка, с ярко накрашенными губами, торговала розами.

Пушков подошёл к ней и тут его понесло!

 

На Анюту вы похожи -

на цветочницу из песни.

А давайте всем прохожим

мы цветы раздарим вместе!

 

"Анюта" округлила маленькие глазки:

- Ага, чего удумал! Пятьсот рэ за цветок и на ветер? У меня что - не все дома?- захихикала торговка. А Пушков ошалело стоял и мысленно повторял: «Похожи-прохожим, песни-вместе»

Неужели сработало! Он же час назад чуть ли не с позором выпроводил Кулёмина вместе с его прибором, и вот его изобретение заработало? Так-так… Надо ещё проверить, и он решил позвонить жене:

 

Я иду с работы, Зина,

А в душе – охота жить!

может что-то в магазине

по пути домой купить?

 

Жена вначале рассмеялась – что это с тобой? Стихами заговорил! Выпил что ли?

Но услышав в ответ:

 

Я, Зинуль, здоров как бык

и хворать я не привык!

 

заголосила в трубку:

 

- Это от работы! Говорила же – доведут тебя эти кулибины до нервного истощения! Давай, купи что нибудь к чаю - и домой! Быстро!

 

Пушков хотел уже выключить телефон, но вдруг подумал – неужели он не сможет ответить обыкновенно, не стихом? Он напрягся и пытался сказать что-то прозой, но язык непослушно выдавал только рифмованные строчки:

 

Не волнуйся, всё нормально,

никакой я, Зин, не псих!

Просто вышло так случайно,

что слова сложились в стих

 

Не ожидая очередных причитаний супруги, Вениамин Петрович прервал связь.

 

Но все эти чудеса с речью ничуть не расстроили новоявленного поэта,- ему было даже забавно – вот удивятся на работе его удивительной способности! А там, глядишь, и слава! И хоть ему стало немного неудобно за Кулёмина, настроение у Пушкова поднималось по возрастающей!

Окрылённый будущими перспективами, он зашёл в булочную. За прилавком скучала молоденькая веснушчатая девчушка.

 

Мне батон и три ватрушки,

к чаю тоже подойдут.

Как вам, девушка, веснушки

удивительно идут!

 

С откровенным восхищением громко продекламировал Вениамин Петрович.

 

- Ну, что вы во весь голос, да ещё стихами,- смутилась продавщица,- могли бы и промолчать. И, вдруг, шёпотом спросила: а что, очень заметно? Я уже маскирую их чем могу…

Пушкову очень хотелось объяснить девчонке, как хороша она с этими приметами весны, но сдержался – вдруг и эта примет за психа. Он взял покупку и приветливо помахав ей рукой, напевая что-то в рифму, направился домой.

 

Но что было дома, Пушков сейчас даже вспоминать не хотел. Вначале жена принюхалась к нему на предмет алкоголя, затем, пристально изучив воодушевлённое лицо мужа и почти успокоившись, даже чмокнула его в щёчку. Но тут Вениамин Петрович, сам того не ожидая, разразился четверостишьем:

 

Коль не хватит божьего участья,

уведу тебя я от беды -

удержу за тонкие запястья

над потоком яростным воды.

 

Зинаида испуганно отпрянула от мужа:

- А ведь точно, крыша поехала… Слушай, Вень, а может ты просто в другую влюбился, - с надеждой в голосе пролепетала жена, - тогда это хорошо! Это мы быстро вылечим! А, Вень?

Вениамин ушёл от прямого вопроса и, сурово сомкнув челюсти, продекламировал:

 

Весь мир взорву, коль с ней беда -

Ведь нет страшней укора,

Что ты ей не был никогда

Защитой и опорой!

 

Жена тут же скрылась в ванную и оттуда до Пушкова доносилось:

- Мама, у нас беда! Твой зять рехнулся! Что, что! Взорвать он хочет всё вокруг, вот что! Так и говорит – взорву весь мир… А тебя, жена, говорит, буду за ноги держать над рекой бурлящей! Удержу, говорит – хорошо, нет – так плыви с богом. И вроде, как трезвый… Давай приезжай, жду…

 

И тут Пушков понял, что всё добром не кончится. Он решил выйти прогуляться и заодно подумать, что ему предпринять дальше Так он оказался на мосту. Вдруг зазвонил телефон.

К удивлению, это был Кулёмин.

 

Пушков почти прокричал в телефон:

 

У меня сейчас проблемы -

Вы нужны мне с вашим шлемом!

Жду вас в парке в восемь точно

 

и хотел закончить разговор, но какая-то мучительная недосказанность не давала отключить связь. Пушков напряжённо морщил лоб и вдруг закричал: Дуй ко мне, Кулёмин, срочно! и сразу почувствовалось облегчение.

 

Через полчаса они уже сидели в парке и прямо на скамейке, через вновь нахлобученный на голову Пушкова шлем, с его мозгов стиралась злополучная программа.

 

Потом они пили пиво в кафешке и говорили о рыбалке . Оказалось, что и домой им по пути. Когда они проходили через тот же мост, Кулёмин неожиданно остановился на середине и протянул руку с пакетом, где лежал прибор, через перила.

 

- Знаешь, я ведь сразу на себе свой Стиходар испытал,- продолжая держать пакет на вытянутой руке,- сказал с горечью Иван. Такого натерпелся! Чуть в психушку не попал! Думал у тебя получится. Вижу – нет. Та же история. Не нужна стала народу поэзия. Не-ну-жна...

 

И разжал пальцы…

***

 

АРМEЙСКИЙ ДРУГ

 

В окно больничной палаты чуть светила тусклая луна. Лёха лежал с открытыми глазами и в который раз перед ним рисовалась одна и та же картина: его молодую жену Наташку обнимает лучший армейский товарищ Димка.

Пять лет после службы не виделись, хоть и живут в трёхстах километрах и вот неожиданно прикатил на своих жигулях! Красавец! Он и в армии выделялся статью, но тогда это была ещё юношеская, нестойкая привлекательность, а теперь это был настоящий Аполлон – крепкий и плечистый мужчина с короткой стрижкой и цепким взглядом.

Лёха был искренне рад встрече, тем более Димка оказался очень кстати – на следующий день они с Наташкой планировали переезд из общаги в деревню, где купили долгожданный дом, а значит, друг поможет с погрузкой.

Его Натка спала и видела себя в своём доме. Три года копили. Лёха, порой, в две смены на стройке вкалывал. Они и детей не заводили по причине отсутствия приличного жилья.

А теперь Алексей третий день лежал в больнице после аппендицита и тихо ненавидел этот дом, который казался ему лютым врагом, готовым разрушить его счастье.. .

 

Особенно больно Лёхе вспоминать момент, когда они втроём разгружали машину.:Димка стоял наверху в кузове – загорелый, белозубый, с рельефной мускулатурой и легко подавал большие узлы..

Лёха уже пожалел, что тоже по пояс разделся – его бледная и нескладная фигура явно проигрывала шоколадному торсу друга. Но это было не главное.

В какой-то миг он перехватил взгляды, которыми обменялись его Наташка с Димкой.. Лёхе показалось, что так могут смотреть только люди, знающие какую-то тайну...

И потом, уже за обедом, Наташка так опекала гостя, что Лёха скрипнул зубами. «Пожуй ему ещё!» - зло подумал он, но виду не подал.

 

Боль в правом боку он почувствовал ещё пару дней назад. Она то проявляла себя, то затухала, но была терпимой. А вечером, в день переезда, разыгралась так, что пришлось звонить в скорую.

Так он очутился с аппендицитом в районной больнице.

Когда после операции Наташка с Димкой зашли в палату, Димка был по-мужски скуп на слова и минут через пять, похлопав Лёху по плечу, вышел из палаты, а Наташка задержалась и принялась нахваливать Димку:

- Как же он вовремя к тебе заглянул! Сам знаешь, сколько дел по дому. И завалинки, и дрова в зиму готовить – когда ещё ты оправишься. А он уже с утра, как заводной! Хороший у тебя друг. Тоже рукастый. Когда швы снимать то? Не сочатся? - Наташка наконец сменила тему.

- Да нормально всё…Через неделю домой. Иди уже, Натка.. Но когда жена была уже у дверей, вдруг окликнул:

- А ты, это… где…Димке спать определила? – он спросил её так, как будто это ему совершенно безразлично.

- Ну, как где, - Наташка, как бы недоумённо приподняла брови, - на летней кухне, разумеется.

 

После её ухода, сосед по койке Саныч, развернув огромный живот в сторону Лёхи, удивлённо спросил:

- Так что это получается – ты лежишь здесь, а друг дома с твоей женой? Ну, дела!

- Ну и что такого – друг, ведь…Служили вместе.

Вдруг, неожиданно для себя, Лёха повысил голос:

- Да знаешь, через что мы прошли! Он мужик! Самый настоящий! И не тебе решать, где ему жить!, - уже почти кричал возмущённо Лёшка, - он знает, что такое дружба и что такое чужая жена! Понимаешь!

Саныч уже был не рад, что завёл этот разговор. Он встал с кровати и, обиженно отвернувшись к окну, стал разглядывать двор, где стоял его москвич. На выходные Саныч уезжал на нём домой.. . А Лёшка лежал и старался убедить себя, что всё он говорит правильно и что Димка настоящий друг, и что он никогда… А вдруг? А тот взгляд во дворе? Сомнения вновь начинали терзать душу.

По ночам было совсем невмоготу - перед глазами возникали картины, от которых сводило скулы. Вот Наташка заботливо кормит его, наливает рюмашку. Садится напротив его и смотрит, как он ест.Она так всегда смотрит на него. Потом ночь. Ложатся. Лёха видит её лицо – в сладкой истоме, с размётанными по подушке волосами, она шепчет… Дима…Дима…

- Нет! Нет! - он зарывается лицом в подушку и . .Однажды не выдерживает.

 

- Только смотри, как договорились, - полчаса и назад.. Дежурной сестре обещали же, - Саныч, поддавшись на уговоры, ночью везёт Лёху на своём москвиче в деревню. - Всё будет в порядке! - Лёха успокаивает его и уже минут через двадцать машина останавливается у дома. На улице ветрено и шуршание листвы скрывает шум Лёхиных шагов. Дом, с тёмными окнами, кажется незнакомым и неприветливым.. Когда он проходил к дому, то из открытой форточки на лeтнeй кухнe, Лёха вдруг услышал голос Димки:

- Успокойся. Не переживай - всё у нас будет хорошо. Ребёночка родим...

Что ему вторил другой голос, было не понять, - он раздавался глухо, как из-под одеяла,- но что это был голос женский, сомнений не было,

Лёшка сцепив зубы доковылял до крыльца дома и сел на ступеньку. Он сейчас хотел только одного – чтобы всё вокруг заполыхало в огне! Всё! И пустой дом, и летняя кухня с неверной женой и лучшим другом. И он тоже бы кинулся в пекло…Он обхватил голову руками и, мыча, качал ею из стороны в сторону. Вдруг за спиной звякнул дверной крючок и кто-то тревожным голосом спросил:

- Кто тут? Пока Лёха приходил в себя, Наташка уже нашёптывала, прижимаясь сбоку:

- Ага, соскучился! А я слышу - вродe как, машина подъeхала... Сидит тут размышляет что-то и в дом не проходит!

- Так, отдышаться надо было чуток! А что, - Лёха чуть помедлил, - Димка... спит уже?

- Не спит, а спят! Он же в тот вечер, когда тебя скорая увезла, сразу рванул к себе домой – говорит, жену привезу на время. А то некрасиво получается - друг в больнице, а я тут… Так не делается.

Лёш, только ты прости меня, что я сразу тебе о жене не сказала. Думала – пусть поревнует чуток!

А с eго женой мы подруги уже! Ребёночка ждут… А мы? Скоро?

Лёха сидел и обнимая жену, думал – как же ему повезло в жизни! Такая жена красавца! Друг верный, надёжный! Дом!

- Конечно же, Наташка, родим! Скоооро!

***

 

ЧEЛОВEЧEСКИE ЛЮДИ

 

Чудесен отпуск в деревне.

Июльский вечер разлил лиловые чернила по улице. Тишина вокруг. Только цикады трещат.

Я сижу на веранде, где так приятно пахнет липой и виноградом.

И можно было бы отдыхать, но редактор отпустил в отпуск с условием, что к моему возвращению сказка будет готова. Вздыхаю.

Протягиваю через окошко удлинитель, включаю лампу, кладу перед собой тетрадь и ручку, снова вздыхаю, пишу:

 

«В тридевятом царстве, в тридесятом государстве…»

 

Так, кого же поселить мне в нём? Ага, пусть в нём живёт жадная-прежадная старуха у которой три сына – богатыря. Один рыбой промышляет, другой охотой, а третий – дерева валит. И всё на продажу. А деньги, все до копейки, несут матери в кубышку. И вот однажды, когда сыновья были на дальних промыслах, захворала мать-старуха. Лежит одна-одинёшенька – ковш воды некому подать. А как сыновей кликнуть – ума не приложит.

 

Я тоже не приложу. Ступор какой-то. Тупо уставился на лампу. На веранду выбегает моя шестилетняя племянница Стешка – дочь моeй сeстры, которыe как и я, отдыхают в родительском доме.

 

- Стеш, тут я сказку затеял, да сразу проблемка. Короче, дело было так – читаю ей начало и, дойдя до безвыходной ситуации, вопросительно смотрю на племянницу:

- Как позвать сыновей на помощь?

Стешка, облокотившись на стол, и подперев ладошками коротко стриженную голову, с минуту смотрит на меня каким-то жалостливым взглядом и, наконец, укоризненно произносит:

- Э-эх, дядя Гоша, дядя Гоша… А мобильник на что? Или они все такие бедные, что купить себе телефоны не могут?

- Да нет, денег у старухи очень даже много – на сто мобильников хватит, да только дело в том, - объясняю я девочке, - не было тогда ещё телефонов. Как не было телевизоров и всяких компьютеров.

Стешка недоверчиво спрашивает: «Что, и холодильников не было? И даже настольной лампы?»

- И даже лампы. Ну, так, что? Пусть бабка помирает? А? Она всё равно вредная и жадная. Или как-нибудь поможем?

 

- Конечно, надо помочь! Мы же человеческие люди. А вдруг у неё аппендицит или гланды?

Я, кажется, придумала! Дядя Гоша, а давай ты меня в эту сказку отправь и я сбегаю за братьями!

 

- А вдруг в лесу волка встретишь или крокодила какого - не забоишься?

 

Стешка зябко ёжится: « А пусть тогда волк будет в наморднике, а крокодил с гармошкой – как Гена. Крокодил Гена ведь добрый!

 

- Стеша! Хватит уже надоедать дядь Гоше и, вообще, спать пора! – вошедшая сестра взяла дочку за руку, - пошли уже!

 

Мой маленький соавтор помахал мне ручкой и, пожелав спокойной ночи, потопал с мамой в дом.

А я вышел на улицу, вдохнул цветочного аромата, улыбнулся этому чудесному вечеру, тихой деревне, звёздному небу и пошёл дописывать сказку. Я уже знал, о чём буду писать…

***

 

НEКРАСИВАЯ ЖEНА

 

- Здравствуйте! Меня в эту палату определили, какая койка свободна? – спросил я у стоящего у окна довольно пожилого мужчины с густой шевелюрой седых волос. Когда он обернулся, то лицо его было совсем не по больничному весело - он смотрел на меня так, как смотрел бы просидевший много лет в одиночестве узник на подселенного к нему нового сокамерника.

- Один пока я здесь. Вон, заправленная койка рядом с моей – занимай, - сказал сосед, но, однако, снова повернулся к окну - видно, там его что-то забавляло.

Когда я складывал вещи в тумбочку, вошла дежурная медсестра – совсем ещё молоденькая и хрупкая, но придав голосу как можно больше строгости, начальственно сказала:

- Павел Петрович! Два дня после операции, а вас от окна не оторвать… А ведь, постельный режим у вас. Нате, вот, таблеточки выпейте и в кроватку, хорошо? – съехала на жалобный тон дежурная.

- Слушаюсь и повинуюсь, Оленька, - Павел Петрович сел на кровать и запив горсть таблеток водой, хлопнул себя по коленям и весело подмигнул мне:

- А жисть то как хороша, скажи, сосед! Ну, давай знакомиться. Все в деревне кличут меня Петровичем, вот так и зови!

Я тоже представился. Из завязавшегося разговора выяснилось, что мы почти земляки – я родом из того же района, где проживает сейчас Петрович и откуда жена его привезла сюда, в краевой центр.на операцию.

- Завтра суббота у нас? Значит, приедет навестить - ещё не была после операции, - сказал сосед и опять направился к своему любимому окну. На следующее утро я уже принимал как закономерное, увидев Петровича на своём посту.

- Ты поглянь, земеля, сколько машин развелось! – опершись широкими ладонями о подоконник, комментировал он всё, что происходило на улице.

- Есть у народа денежка! А всё – плохо живём! Нормально живём! А красота то какая вокруг! – радостно восклицал Петрович и его лицо, со следами много пережившего человека, светилось необыкновенно молодым задором!.

Эти «приступы» радости хоть и были несколько странными для меня, но в то же время они успокаивали и снимали моё предоперационное волнение. Петрович ещё бы наверное стоял у окна но, видимо, вспомнив о визите жены,он поводил по щекам ладонью и пошёл к тумбочке. Достав электробритву, он долго жужжал ею и потом столько же времени разглядывал себя в зеркальце, встроенное в футляр.

- Э-эх, годы, годы… выдохнул сосед и прилёг поверх покрывала. Но только Петрович начал посапывать, как в палату вошла вновь заступившая медсестра и тронула его за плечо:

- Пал Петрович, там жена к вам приехала… Сами спуститесь?

- Да, конечно! Спасибо, сейчас я… Петрович встал, аккуратно причесался, посмотрелся в зеркальце и , как мне показалось, чуть волнуясь, вышел из палаты.

Вернулся Петрович где-то через час, держа в обеих руках пакеты со всевозможной домашней снедью. Рассовывая банки и кульки в холодильник, он неожиданно спросил меня:

- Скажи, земеля, у тебя красивая жена?

- Ну, как сказать… Мне нравится....

- А у меня нет, - и захлопнув холодильник,, добавил, - дряблая и какая-то… тусклая, что ли…

- Так, переживала за вас, видно. Шутка ли – операция в такие годы.

Петрович присел и с минуту пребывал в задумчивости, потом подмигнул мне и уже привычно хлопнув ладонями по коленям, бодро произнёс:

-- Ну, так что, земеля, сырку отведаем? Домашнего!...

 

Его выписывали на следующий день после моей операции. Петрович был возбуждён и суетлив. Собрав в сумку свои вещи, затем на минутку присел на дорожку и уже держась за дверную ручку, вдруг остановился и негромко произнёс:

- Помнишь, я о своей.. о жинке... Ну, в общем, ляпнул не то… Нормальная она у меня! Ну, постарела чуток.. Зато моя, привычная. А то наговорил тебе непотребного… А она же со мной столько лет, как с дитём малым Ну, ладно,. давай поправляйся! Да, собственно, ты быстро в норму придёшь – инородное тело в глазу, это не то что у меня – полное расслоение сетчатки…Хорошо лазер придумали да спаяли её, а то так бы и жил в полной темноте, как последние тридцать лет. Шутка ли…

 

Новосибирск. 1974 год.

***

 

ИГОЛЬНОE УШКО

( юмор.)

 

Неандерталец по кличке Простак лежал после сытной трапезы на шкуре и, глядя в свод пещеры, размышлял о бренности жизни. В углу дети игрались с костями съеденных животных. В центре пещеры на полу жена скоблила свежую шкуру и по-обыкновению, ворчала:

 

- Всё вылёживался бы… Ни забот у него, ни хлопот! А тут хоть разорвись – костёр разведи, еду приготовь, всех накорми.

А ты хоть знаешь сколько детей у тебя? – всё сильней распалялась жена – вот сколько! – и растопырила все пять пальцев ладони. И всех одень! Шкур не напасёшься. А он набил пузо, и на боковую. Ой, дура я, дура! На кого лучшие годы потратила. Говорили же люди добрые – не ходи к нему в пещеру, у них в роду-племени одни бездари. Оох, несчастная я…

 

Простак не очень обращал внимание на привычное нытьё жены, и уже начал даже похрапывать, но когда она коснулась его родословной, то терпеть не стал.

- Бездари, говоришь! – Простак привстал с лохматого лежбища – а тебе известно, дура баба, что мой прадед колесо придумал? А бабка первой додумалась к шкуре карман приторочить! И, вообще, род наш смышленее прочих будет. И я умом в них пошёл – кто тебе к вертелу ручку кривую приспособил для удобства? А скребки костяные для шкур какие смастырил – загляденье!

Простак заводился всё больше – густая бородища его растопырилась в стороны, белки глаз сверкали из под нависших бровей.

- Пещерой она ошиблась! Надо было в следующую зайти к Угрюмому, была бы битой каждый день.

Жена молчала и, стоя на четвереньках, продолжала выделывать шкуру, изредка всхлипывая носом.

 

Простак вышел из пещеры поостыть. «Несчастная я!» - пискляво передразнил он жену, присаживаясь на большой валун у входа.

Успокоившись, он сходил в ближний лес за хворостом и вернулся в пещеру. Жена по-прежнему занималась со шкурами, но уже сшивала их, выкроив накидки.

Она протыкала костяной иглой дырку и вставляла в неё сухую баранью жилу. Потом находила её кончик на обратной стороне и ухватившись за него зубами, с трудом протаскивала сквозь шкуру. Это была самая сложная и кропотливая работа.

Простак смотрел на замолчавшую жену, на её усердную работу и вдруг на него нахлынул прилив нежности. «А ведь и правда – столько дел и забот на её худеньких плечах» - подумал он и вдруг, глядя на то как она выискивает в шерсти шкуры кончик жилы, его осенило!

Он взял из рук жены иглу и молча пошёл в угол пещеры, где хранил свой инструмент. Выбрав самый острый и тонкий каменный буравчик, Простак кропотливо принялся прокорябывать на толстом конце иглы небольшое отверстие. Закончив работу, он вновь подошёл к жене и, присев рядом, продел жилу в игольное отверстие.

Женщина удивлённо наблюдала, как муж ловко протыкал шкуру и без лишних заморочек, протаскивал сквозь неё иглу вместе с жилой. Её глаза загорелись и она взяла иглу сама. Стежок, другой и, вздёрнув руки вверх, она тут же обвила ими шею мужа.

 

- Ты у меня самый умный! Самый красивый… Потом, раскрасневшись, встала и выпроводив детей играть с костями на улицу, расстелила на полу самую большую и лохматую шкуру…

***

 

ЛОХ

 

... Ему бы не стоило вертеться у моих ног. Тогда я был не в духе и сгоряча пнул его. Пнул зло и, по-видимому, больно, – Лох протяжно завизжал и спрятался под вагончик. Настроение у меня было ни к чёрту, – второй год подряд подваливало счастье провести Новый Год в тайге. Короткая спичка, вытянутая мной при жребии, рушила все планы, и теперь я должен был неделю в гордом одиночестве сторожить наш участок с техникой и заготовленным лесом. Мужики похлопали меня по плечу, – мол, селяви! – и укатили на вахтовке по домам. Ну, что же, селяви, так селяви, успокаивал я себя, приступая к колке дров для буржуйки. На мгновение из-под вагончика высунулся Лох, но, как только я взмахнул топором, раскалывая чурку, тут же юркнул обратно и снова затих. Обиделся…

Его, беспородного и бесхозного щенка, два года тому назад, уговорила забрать с собой в тайгу молоденькая продавщица деревенского магазина, в который мы заехали по пути на вахту. Так щенок очутился в таёжной глухомани среди разномастной, суровой, прямой, но не очень сердобольной братии. . В бригаде у двоих мужиков были охотничьи псины, которых они на время работы привозили с собой. Этот жил постоянно и был абсолютно незлобным и доверчивым кобелём с добрыми и удивительно умными глазами. Правда, его нескладный вид, непонятный окрас и какая-то постоянная покорность , всё это давало повод для насмешек и глупых шуток, а неумение постоять за себя, приводило к тому, что пёс постоянно был обделённым в еде ушлыми собратьями, за что и получил обидную кличку Лох. Никто особо его к себе не приближал, правда, я его из-за жалости всегда подкармливал, делая это незаметно от упитанных охотничьих ловкачей. А ещё порой уводил от мужиков, когда их шутки над ним больше походили на издевательство. Но ситуации, в которой пёс почувствовал бы во мне хозяина, я не допускал.. Лох, учитывая некоторую дистанцию в отношениях, выражал свою привязанность ко мне по-своему - завидев меня, он с радостным визгом нарезал круги по спирали и неотступно следовал по моему маршруту.

 

Нарубив дров, я примирительно позвал собаку: «Лох! Лооох!» Ни шороха.

- Ну и сиди там, Лошара несчастный! – я взял ведро и пошёл за водой к проруби. Оглянувшись, увидел семенящего следом Лоха, который тут же остановился и, виновато опустив голову, завилял хвостом.

- Лох ты, и есть Лох. Тряпка бесхребетная. Взял бы и тяпнул меня за тот пинок. И мне легче было бы. Так и будешь всю жизнь виноватым! - вслух сказал я, остановившись у старого матраса, которым укрывали прорубь от замерзания. Прорубь время от времени окалывали под большое ведро, она становилась всё глубже и, порой, достигала глубины более метра..Речушка промерзала чуть ли не до дна, вода в проруби отдалялась всё дальше и дальше и, наконец, приходило время, когда ведром было уже не зачерпнуть. Тогда обычно к палке привязывалась большая алюминиевая кружка, которой и черпали воду, порой уже с примесью донного ила.. Кружка на этот раз оказалось почему-то без палки, и я, привстав на одно колено, попытался дотянуться до воды рукой. Черпанул кое-как раз, другой, как вдруг вторая рука, которая упиралась о край проруби, соскользнула, и я в один миг ушёл всем туловищем в эту ледяную яму. Это была смертельная ловушка - кисти рук оказались в воде, а из проруби торчали только мои барсучьи унты. Руки ещё немного погрузились в илистый слой и упёрлись в гальку. Прямо у носа журчала вода. . Ужас сковал и мозг, и тело. Кровь яростно била в виски, голова наполнялась расплавленным свинцом. Скоро заложило уши, но несколько раз, когда я делал глотательное движение, то слышал, как журчит вода и скулил Лох, дёргая меня за унты "Давай, Лох! Поднатужься, милый..." - умолял я, прекрасно понимая, что никакая, даже самая сильная собака, не сможет вытянуть моё тело, впрессованное в ледяные тиски.

Я не знаю, сколько прошло времени. Но вдруг в глазах поплыли радужные круги, кровь перестала ломить череп, послышалась какая-то приятная музыка, и всё - меня не стало..

 

- Паря, слышь, паря, давай приходи в себя! – откуда-то издалека я слышу незнакомый голос и чувствую лёгкие похлопывания по щекам. Открываю глаза – лежу на снегу. Незнакомый здоровяк приводит меня в чувство.

- Ну, слава Богу – оклемался… Пошли потихоньку… Сможешь?

Пытаюсь встать, но тут же падаю на колени. Здоровяк приподнимает моё обмякшее тело и, подставив плечо, ведёт в вагончик. Голова ничего не соображает. В вагончике ещё тепло, а такое ощущение, что меня здесь не было несколько суток.

Устало сажусь на лавку и спрашиваю:

- Это ты мой спаситель?

- Как тебе сказать – я, скорее, подручное средство, а спасло тебя чудо! Самое настоящее! Которое сейчас под вагончик убежало. Вот кабы не он – так и торчал бы ты вверх калошами! Представляешь, еду гружёный лесом, как вдруг выбегает псина навстречу с лаем и чуть не под колёса бросается! Только лай такой не злой, с привыванием. Чую - неспроста собака надрывается. Выхожу из машины, а она за штанину легонько так ухватилась и тащит к своротку. Потом отпустит, скулит и мордой показывает, – туда смотри! Пригляделся – обутки торчат. Сразу догадался, что к чему, - у нас в деревне, давно ещё, баба так замёрзла, - полоскала бельё, да и ушла головою в полынью по самый зад. Тут парень внимательно посмотрел на моё лицо:

- Я когда тебя вытащил, то рожа у тебя как бурак была, думал, готовый. Но вдруг пузыри стал пускать, просветлел. Хорошо ещё воды в проруби совсем было мало и до головы не достала - захлебнулся бы в миг.

Ну, а пёс у тебя - и впрямь, чудо!- ухватился зубами за штаны и волочит меня! Кому сказать - не поверит!

Здоровяк взглянул на часы и заторопился:

- Ну, ладно, паря, добираться мне надо, чтоб к празднику не опоздать.

Я попытался что-то ему сказать, типа, благодарности, но он махнул меховой рукавицей:

- Да, ладно, что я...Собаку свою благодари, ты ей, как ни крути, жизнью обязан...Бывай здоров, паря, погнал я!

Чуть погодя я на ватных ногах вышел из вагончика.

- Ло-ох…

Также виновато скуля и поглядывая на мою ногу, которой получил пинка, он нерешительно подошёл ко мне. Я присел на чурку и взял его морду в ладони. Когда я посмотрел ему в глаза, то в них ничего не было, кроме преданности… Собачьей… Безмерной…

 

С той поры я смотрел на Лоха совсем другими словами. Мы с ним были неразлучны . Но так случилось, что летом этого же года я менял место работы и прощался с бригадой. Лох чувствовал разлуку - поскуливал и жался к моим ногам. В ту пору я только подыскивал себе жильё и забрать собаку с собой у меня пока не было возможности. Но я не сомневался, что уладив все дела, я непременно вернусь за ним. Я обнял его на прощание и попросил чтобы его на время заперли в пустом вагончике, пока я не уеду на попутном лесовозе.

Дела мои пошли не так скоро, как я планировал - своим жильём я обзавёлся только года через полтора. К этому времени в моей жизни произошли другие важные события, тайга с Лохом как-то ушли на второй план, а вскоре я посчитал, что Лох уже и забыл меня. "Пусть остаётся в тайге, там ему привычно уже" - успокоил я сам себя и жизнь потекла в привычном русле. Если бы только я зал....

Прошло года три, и как-то я встретил в районе Пашку, нашего таёжного тракториста. Помню, мы присели в парке на лавочку и, не привлекая внимания, выпивали за встречу. Вспоминали о таёжных друзьях-товарищах. Когда я спросил о Лохе, Пашка с минуту морщил лоб, соображая, о ком это я, а потом буднично так произнёс:

- А-а-а... этот колченогий... так нет его, вроде как...

- Почему колченогий? И как понять твоё "вроде"?

- Так ему задние лапы Камазом отдавило. В жару лёг в тенёк под заднее колесо а шофёр не заметил. Что-то пристрелить никто не надоумился, патрона, что ли, пожалели. Так он на передних лапах и ползал, пока мы не сменили место вырубки и не съехали оттуда, - поведал мне Пашка, закусывая мороженым.

- Ну, а потом что с ним? - тут я почувствовал, как задрожал мой голос и к горлу подкатил комок.

- Не знаю, - честно признался тракторист. - Мы по осени съезжали, я замыкал колонну - полевую кухню тащил на прицепе. Помню ещё дождь холодный моросил, оглянусь, а Лох следом по грязи ползёт, лапы волочит задние… Да разве так долго наползаешь - отстал. А я потом уже назад не смотрел - дождь сильнее пошёл, окошко заливало, да и стемнело. По-хорошему, конечно, пристрелить бы надо... Да ладно, думаю -тигра слопает - заключил захмелевший Пашка, а я отвернулся, чтобы он не заметил навернувшиеся слёзы, но почувствовав, что уже не справлюсь с нахлынувшими чувствами, резко встал и быстро пошёл по аллее парка. Я слышал обрывки фраз, которые кричал мне вслед таёжный товарищ : "Да погоди! Я бы не оставил его, это же начальник приказал не брать! Ну погоди же!" Но я шёл, сам не зная куда, а перед глазами стоял Лох, ползущий с перебитыми лапами вслед за уезжающими людьми...

***

 

РОБА

 

Кличку Роба он получил с первых дней появления в нашей деревне. Не очень разговорчивого, одетого в рыбацкую брезентовую робу, его привела в свой дом, ещё молодая в ту пору, но уже овдовевшая, вокзальная буфетчица Верка. В начале он свою амуницию не снимал вообще – в ней и на работу на лесосплав, и дома на подворье. Потом, уже когда истрепал её донельзя и сменил одежонку, кличка всё равно прилипла – Роба...

Мне почему-то было всегда жаль этого старика – несчастья его преследовали постоянно. Два сына было – оба погибли нелепо. Дочь Веркина от первого брака вышла замуж за наркомана и сама с ним села на иглу. И вот, не так давно, и самой Верки не стало. Иногда Роба уходил в запой и мог в одиночестве неделями пить и не появляться на люди.

И вот, сегодня с утра в выходной из окна я увидел, как он в нерешительности топчется у моей калитки, искоса поглядывая на окна. Наконец, докурив свою неизменную «Приму» до самых жёлтых пальцев и втоптав окурок в землю он поднялся на крыльцо.

– Здорово живём! Говорят, ты компьютером обзавёлся – спросил Роба, переступив порог. – А не брешут люди, что через него можно любого человека разыскать или ерунда всё это ?

– Ну, может и не любого, но большинство находят, ежели с упорством по Интернету рыскать . А ты что хотел, найти кого? – спросил я гостя, приглашая пройти его в комнату. Дед присел на стул, лёгким шлепком согнав с него кошку , помолчал с минуту и выдохнул:

– Семью… У тебя закурить можно? Получив согласие, он закурил и начал рассказывать мне историю об одном здоровом и рукастом мужике, который в несытые семидесятые годы, оставив жену с двумя дочерьми в маленькой уральской деревушке, вместе с другом завербовались на Сахалин на «путину» – так на Дальнем Востоке называют сезонные работы по обработке рыбы. Товарищ уже через месяц заныл от тяжёлой работы и отчалил на родину. А мужичок этот вкалывал, как ишак и отработав сезон до конца, получил вполне приличную сумму. Да вот только не довёз он её домой. Ни денег не довёз, ни себя… Тут Роба замолчал, было видно с каким трудом даются ему эти воспоминания, но всё же продолжил:

– Хорошо мы тогда отметили окончание работ – утром проснулся в кустах избитый, без документов и без гроша. В конторе рыбозавода даже разговаривать не стали – насмотрелись на верботу – вали, мужик, откуда прибыл, и все дела! До города Находки по морю добрался – уговорил капитана рыболовного сейнера взять на борт, а там уже на поезд сел. Без билета, конечно. Вот только до вашей станции и доехал – высадили. А Верку-то уже в буфете встретил – товар помогал разгружать. Сразу подкармливала, а потом, когда я ей соврал, что одинок, к себе домой и притянула. Вот тут то я и закончился как мужик… Вначале думал то как – на дорогу заработаю и домой, к семье… Да только разомлел возле молодухи – тепло, сытно и, главное, отчёт постыдный держать не надо. Оттягивал всё, причины выискивал да и Верке люб оказался. Про себя думал, что я со стержнем, а вышло – слабак плюшевый. Роба махнул рукой сокрушённо и вопросительно посмотрел на меня:

– Ну, что, может поищешь? – и называет фамилию жены, название посёлка, имена двух дочерей. Открываю ноутбук и ныряю в пучину Интернета. Перебираю кучу одинаковых фамилий, но с нужными инициалами не нахожу. Догадываюсь, что жена Робы уже тоже в годах и начинаю поиск по дочерям. Вот, по моему, то что надо! Фамилия, правда, уже по мужу, но взятая в скобки девичья и имя совпадают! И профиль открыт! Старик уже подсел рядом со мной на диван, но я пока молчал, чтобы не разочаровывать его в случае неудачи и только когда я увеличил фотографию молодой женщины, на весь экран, я почувствовал, как затрясся диван… Он узнал! Через сорок с лишним лет . Мне было неудобно смотреть в глаза на его реакцию, но иногда на тёмном участке монитора отражалось его лицо – я видел, как Роба беззвучно плакал, мелко дрожа подбородком.

Я его не успокаивал…

***

 

НE CМОТРИ НА МEНЯ...

 

Он зашёл в купе чуть позже и сел за столик напротив её. Лера мельком взглянула на попутчика и повернулась к окну. У неё уже давно выработалась привычка - зашла в вагон, тихо устроилась на своём месте и никаких тебе разговоров, перемигиваний и, тем более, знакомств. Так ей было спокойней. Лера училась на последнем курсе пединститута и сейчас ехала домой на ноябрьские праздники. Обычно в поездках её сопровождает подруга Оля Рогова, но на этот раз, в самый последний момент, Оля неожиданно ехать отказалась: - "Хвосты" надо подтянуть!

 

Сегодня на душе у Леры непонятная тревога и, как ей кажется, виноват в этом молодой попутчик. Уже несколько минут Лера чувствует его взгляд. Смотрит он как-то по особому - нет, не нагло или дерзко, а с какой-то спокойной уверенностью - так обычно смотрят на хорошо знакомого человека. Лара знает, что красива и всегда привлекает внимание парней, но ещё она хорошо знает как обезопасить себя от пристальных мужских взглядов. Иногда хватает просто отвернуться к вагонному окну и думать о своём.

 

А глаза у него какие-то глубокие…

 

Нет-нет! Надо отвлечься! Смотри, вон, на чахлый осенний лес, проплывающий за окном и попытайся написать в уме несколько рифмованных строк, - заставляет себя Лера, – ведь слывёшь первым поэтом на своём курсе!

 

Устало, тихо, без оваций,

закроет осень свой сезон.

Её пожухлых декораций

хранить природе не резон.

 

Интересно, куда он едет... Без поклажи совсем...

 

Зима свою палитру вынет,

просинит небо... а потом,

 

- Девушка, меня Виктор зовут…Давайте знакомиться, попутчики, как-никак...

 

Ну, что – надо хоть на минуту повернуться:

 

- Лера... Валерия...

 

Машинально оглядела попутчика. Ничего особенного - парень, как парень. Коренастый, коротко стриженый. Под серой осенней курткой тонкий шерстяной свитер белого цвета. Широкие чёрные брюки почти полностью закрывают тщательно начищенные ботинки. На секунду Лера встретилась с ним взглядом и увидела в его глазах то, что может свести на нет все её предостережения и правила. Ей всегда в такие минуты хотелось превратиться в простую дурнушку, а ещё лучше в старую бабку.

 

Ну не смотри на меня так, пожалуйста! Не надо! - хотелось ей крикнуть на весь вагон, - ты же не знаешь! Ничего то ты не знаешь...

 

- Лера, вам куда? До Кедровой? А мне чуть дальше – до Штыково.

- Штыково? Там моя подружка одногруппница живёт – Оля Рогова. Не знакомы? А она чем-то на вас похожа!

 

- Да что-то на слуху было. Роговых у нас много.

 

На минуту в купе воцарилась тишина. Ну вот и хорошо! – подумала Лера , - надо просто закрыть глаза и молча катить навстречу наступающей ночи.... А то разговорилась...

Но тут Виктор, глядя в окно, произнёс:

 

- Уныло как… А вот на Дальнем Востоке осень яркая, пёстрая и, главное, тёплая. Я же только месяц, как оттуда – служил три года на флоте. Вот, в город съездил насчёт работы. Что-то наклёвывается, вроде…

 

Потом он рассказывал о службе, о том, как повзрослела сестрёнка и поженились друзья-товарищи. Он говорил вначале спокойно, но потом, глядя прямо в глаза Лере, внезапно прервал себя на полуслове и замолчал. Было видно, что он хочет сказать ей что-то совсем другое, более важное. Но не решается.

 

Нет! Ничего не говори! И не смотри так! - в душе умоляла его Лера, но когда его ладонь неожиданно легла на её запястье, руку не одёрнула. Сидела, как заворожённая и ей вдруг захотелось, чтобы поезд так шёл и шёл не останавливаясь. Долго шёл. Целую вечность. И чтобы не нужно было вставать с этого тёплого места. Вставать… И идти…

 

Она освободила руку и молча отвернулась к окну. Но вскоре снова почувствовала его взгляд. И вдруг какое-то непонятное чувство вспыхнуло в душе у девушки, - то ли обида, то ли злость на всех, а больше на себя, и всё это вперемешку с жалостью и какой-то обречённостью. Скорее бы уже выйти… Уже скоро…

 

- Лера, можно на "ты"? Спасибо... Через час тебе выходить... Ночь уже... Тебе далеко от вокзала идти?

- Да нет, минут десять...

- Можно я провожу?

- Неет!- с неподдельным испугом выдохнула Лера, но тут же, уже спокойней, сказала, - спасибо, дойду. Тем более, вам... тебе... ещё дальше ехать.

- Ничего, разберёмся, - ответил парень и тут Лера решилась и подняла на него глаза. Она хорошо знала, что сейчас в них нет ничего, кроме смятения и боли, но она хотела, чтобы он почувствовал это и...куда-то исчез, растворился, выпрыгнул в окно, но только ... не смотрел на неё...

 

- Станция Кедровая! Подъезжаем! - проводница заглянула в купе.

- Девушка, вам выходить.

 

Ну, вот и всё... Лера стянула с коленей лёгкую куртку, полы которой касались коврика, и поочерёдно вытянула из под стола свои ноги – вначале правую, в аккуратной чёрной туфельке, затем левую – в громоздком ортопедическом ботинке на огромной подошве и с длинной шнуровкой. Чувствуя, что заливается краской, Лера встала, перекинула ремешок сумки через плечо и, припадая на больную ногу, продвинулась к выходу . Потом, не оборачиваясь, тихо, почти шёпотом, сказала что-то, типа «счастливо доехать» и открыла дверь купе.

 

«Лера, подожди!» - голос Виктора она уже услышала, когда, влившись в вереницу выходящих пассажиров, продвигалась к тамбуру.

 

Выйдя из вагона, она быстро, и от этого хромая ещё больше, удалялась по мокрому от дождя перрону, пока не устав, рухнула на лавочку. Мимо уже проплывали вагоны уходящего поезда.

Опустив голову на колени и обхватив её руками, она заплакала. Заплакала бесшумно, но теми горючими слезами, которые прожигают насквозь душу. Ну почему ей так не повезло? Почему этот вирус полиомиелита достался в детстве именно ей?

 

Её плечи ещё вздрагивали от всхлипов , когда Лера услышала, что кто-то сел рядом. Совсем рядом. Так не садятся, когда есть ещё много свободного места. Не поднимая головы она увидела сбоку знакомые клёши, из-под которых выглядывали блестящие носки ботинок.

Минута прошла в молчании. Наконец Виктор произнёс:

 

- Мне, Лера, признаться тебе надо. Я специально сел в этот поезд.. Я знал о тебе… Всё знал… Я тебе наврал, что не знаком с Олей Роговой. Это моя сестрёнка. Она, кстати, ехала с нами, только специально купила билет в другой вагон. А я у кассира узнал твой вагон и место. Оля столько говорила о тебе, что я заочно проникся. А твои стихи… В них же твоя душа…

 

Уже брезжил рассвет, а на привокзальной лавочке сидели и говорили мои мама и папа. Они и сейчас где-то разговаривают, но уже на небесах...

***

С ЛЮБИМЫМИ НE РАССТАВАЙТEСЬ...

 

- Алло, ты не забыл, что завтра суд? Неужели, конец кошмару…

- Помню. Но, знай – Стёпка будет жить у меня и это не обсуждается. Кстати, и Лорда я заберу тоже – это мне собаку подарили.

- Лорда можешь хоть сейчас приехать забрать, надоело три года за ним шерсть убирать да выгуливать, а вот насчёт сына ты планы не строй – со мной он будет! Только через мой труп ты заберёшь ребёнка!

- Ты не истери, давай, а подумай – пацану отец важнее, чем мать. Ты же из него хлюпика желейного вырастишь! Я уже и квартиру снял с учётом на него – отдельная комната будет и школа рядом.

- Да не отдаст тебе никакой суд Стёпку. Вот завтра ещё с ним психолог будет разговаривать. Ему же уже одиннадцать и по закону имеет право выбора - с кем он сам хочет остаться. Так что, дорогой папа, шансов у тебя никаких! Сына он захотел забрать! Чтобы твоя новая чувырла подзатыльники ему давала?

- Никого у меня нет, сама ведь знаешь… Наслушалась подружек. А вот про психолога я не знал. Это хорошо! Ты же сама видела, как сын ко мне тянется! Ты только его, пожалуйста, не настраивай против меня!

- Да не тешь ты себя надеждами! Решение ребёнка хоть и учитывается, но решает суд и, как правило, в пользу матери! Смирись уж… Нового сделаете!

- Не хами! У меня есть уже свой… единственный… родной…И точка! Конец связи!

***

- Алло! Ну, что, были у психолога? Что Стёпка решил?

- Послушай…Я сегодня реву весь вечер. Мы же совсем не знаем нашего сына! Совсем…

Сегодня психолог разговаривал с ним, но меня попросил удалиться. А потом, в личной беседе, сказал, что ваш сын на вопрос, с кем бы он хотел остаться, очень долго молчал, а потом со слезами на глазах, выдавил: «С Лордом. У кого собака будет, с тем я и останусь» Представляешь? Это как понимать - нашему сыну мы оба совсем безразличны?! Извини, что кричу, но я в шоке! Ему собака дороже родителей! Это где же мы его не углядели?

- Да успокойся, ты! Наш Стёпка мудрее, чем мы, вместе взятые! Он никому из нас не хочет делать больно и поэтому жалеет. А ещё… тебе не кажется, что ребёнок хочет примирить нас? А я уверен в этом! Поэтому, он считает, что Лорд объединяет семью, а значит, и помирить нас с тобой сможет. Стёпка любит нас. Может, пойдём навстречу сыну? А, Света?..

 

Ну, что, так и будем молчать?

 

- Ключ я оставлю в двери снаружи, если будем уже спать…

***

 

НEХООШАЯ КВАРТИРА

( юмор )

 

-Уф, всё! Готово! – слышу, как внук шумно выдохнул и позвал меня из своей комнаты:

- Короче, так, дед, давай-ка, послужи науке! Отправлю я тебя ненадолго в будущее – лет, так скажем, на сто. Всё готово, садись в кресло – будем датчики крепить к телу.

- А сам то чего не хочешь?

- Нее, самому мне никак нельзя – пульт управления остаётся ведь дома, а как я сам себя назад в настоящее время верну – растолковывает мне Ромка и даёт напутствие:

- Погуляй там по городу, посмотри на чём ездят, что носят, что едят, как звонят и прочее. Пока на пару часов могу тебя переместить – успей вникнуть.

Ромка – смышленый пацан шестнадцати лет от роду, можно сказать – вундеркинд, да и внук любимый – как отказать? - Ладно, говорю, поехали!

И вот я уже в кресле – к голове прилеплены датчики на присосках, на руках и ногах браслеты тоже с датчиками – и всё это мигает и попискивает.

- Четыре…три…два…один…пуск! – я куда-то проваливаюсь, а открыв глаза, вижу, что сижу на лавочке в знакомом скверике. Снимаю все приборы с себя и прячу в предусмотрительно взятый пакет. В сквере пусто, но слышен какой-то странный звук – как будто вокруг работают вентиляторы. И только когда я задираю голову, то вижу, как по воздуху мельтешат туда-сюда множество дронов. Маленькие, большие и, даже, огромные - с различными грузами, с пассажирами на разных высотах стрекочат десятки бесшумных устройств, умудряясь не мешать друг другу в полёте. Наверное, поэтому на дороге не видно автомобилей, лишь изредка промелькнут стайки велосипедистов в красивых шлемах.

Думаю, надо же прогуляться, посмотреть как и что. Иду, вроде как по своей, родной улице. Народ вокруг разномастный и все чему-то улыбаются! А здания всё новые, высоченные. Но наш то дом старинный, можно сказать – памятник архитектуры, под охраной государства – не должны снести!

Точно! Вот и он – укрылся за высотками! И тут я подумал, а не зайти ли к себе в гости? Кто там может жить через сто лет после нас?

У подъезда, опершись на клюку, сидит худая, с клоками зелёных крашеных волос, старушенция. Здороваюсь.

- Мне в седьмую - зачем-то докладываю ей.

– А хоть в десятую! Мне фиолетово! – прошамкала в ответ бабуля. Поднимаюсь на «свой» этаж. Двери новые, навороченные всякими приборами. По центру двери – экран. Звоню. Тут же на дисплее появилось размалёванное лицо неопределённого пола:

- Чо надо?

- Да хотелось бы увидеть кого нибудь из семейства такого-то – и называю фамилию.

-Дедуль, абшибся ты – здесь клуб раскованных танцоров. Поздновато тебе!

Вот те, на! – думаю – как же это так? Во что это моя квартира превратилась – клуб какой-то! Выхожу во двор, старушка сидит на прежнем месте. Присаживаюсь рядом.

-- Что-то ты быстро из бордели! Али денег не хватило? – ехидничает бабка.

- Из какой это бордели ещё? Тацоры, вроде там…

- Ну, да – танцоры, наружу помидоры! Бордель там первостатейный! Старуха пренебрежительно махнула рукой, сплошь покрытой татуировками в виде всяких ящериц, иероглифов, бабочек, которые уже усохли и сморщились вместе с дряблой кожей – видно, набивала их хозяйка много лет назад.

- Послушай, мать – обращаюсь к женщине – а кто раньше жил в седьмой квартире?

- Дык, много кто – всех и не упомню теперь. Но мне моя мамка в детстве говорила, что эта квартира нехорошая. В ней давным-давно внук деда своего родного укокошил. Обмотал, говорит, спиралью и в розетку концы воткнул. Кучку пепла только от деда осталась. Внук то - того был, с приветом. Отпирался, как мог – вроде, он деда отправил в какое-то будущее, а пепел – так это дед сам и накурил. В психушку, якобы, внучка того отвезли, но не посадили. А чо садить то – дурак, он и в Африке дурак!

Тут у неё закурлыкал телефон, старуха достала из кармана тонюсенькую пластинку на которой уже чётко обозначилось девичье лицо в трёхмерном изображении. «Да, внучка, слушаю…» и углубилась в разговор.

Я молча встал и ещё не переварив услышанное, побрёл по улице. Вдруг меня пронзило как током – два часа! Меня же через два часа Ромка должен возвращать назад! Так, пакет… Где пакет? Приборы.. Бросает в жар… Старый склеротик! Где-то оставил.. Где!? Ужас охватывает всё больше – остаться здесь навсегда без ничего? Вспоминаю – сквер... Скорее! Ещё издали вижу чёрное пятно на лавочке – пакет!

Мысленно благодарю сознательное поколение и цепляю на себя, как игрушки на ёлку, все приборы. Пока тишина. Минут через пять уже чувствую лёгкие покалывания в запястьях и на голове. Потом всё вокруг закружилось, набирая обороты, пока не превратилось в одну мерцающую точку и… я очутился дома в Ромкином кресле.

- Ну, ты деда даёшь! Где целый час пропадал? Я изволновался весь… Давай, рассказывай, как там?

А я сидел с выпученными глазами и, как заведённый, повторял одно и тоже: «Ромка, обещай что завяжешь с этим делом…Умоляю…»

***

НE УЛEТАЙ....

 

Валерке не спалось.

Он ворочался с боку на бок, время от времени отрывал голову от подушки, смотрел на светящиеся цифры на часах в надежде, что уже скоро рассвет. Но часы почему-то не спешили идти вперёд. Валерка даже решил, что они сломались. Просто замерли на одной позиции.

За окном было темно. Лишь уличный фонарь неподалёку излучал желтоватый свет.

Было совсем тихо. Можно было даже слышать как размеренно капает вода из крана на кухне. Кап-кап-кап.

 

Внезапно в дальнем углу комнаты, как раз там, где примостился старый шкаф, что-то зашуршало....

– Мам, ты?

– Да, сынок… Где-то здесь старая аптечка моя…Снотворное закончилось – немного испуганно, как показалось Валерке, ответила мать, шаря рукой в потёмках.

– А что свет не включишь? – он дёрнул за шнурок настенного бра.

Женщина стояла к нему спиной и, как-то суетно, задвигала верхний ящик шкафа.

– Всё, нашла уже, спи! – не оборачиваясь, сказала она и удалилась в свою комнату.

«Тоже не спится ей… из-за меня, конечно» – Валерке хоть было и жаль мать, но в своём решении он был непоколебим: сказал, лечу – значит, лечу! А лететь он собрался в Красноярск и уже оттуда добираться до небольшого посёлка нефтяников, куда позвал его на работу старый армейский товарищ. Мама вначале была не против, но вчера, когда он пришёл домой уже с купленным билетом на утренний рейс, вдруг неожиданно изменилась в лице и заплакала. Вновь Валерке пришлось убеждать её, что его уже там ждут и мать, вроде, успокоилась, но весь вечер ходила бледная, тёрла виски и тихо нашёптывала: «Нет, нет, неет!»

 

Ну, всё – пора! Валерка резко встал , оделся и прошёл на кухню поставить чайник. Дверь в комнату матери была открыта, но её самой нигде не было. Странно как-то… Вдруг лёгкий холодок пробежал у него по спине. Он открыл шкаф. Предчувствие не обмануло – ни билета, ни документов на месте не оказалось. Вернувшись на кухню Валерка увидел, не замеченную ранее, записку. « Прости, сынок. Объясню потом всё.» Обида, злость - всё перемешалось в душе у Валерки и он , приписав к записке матери, что он ей никогда не простит её глупую выходку, вышел из дому

 

Проснулся он на следующий день утром у Светки – своей бывшей подружки. На вопрос, как он у неё очутился, Светка очень живописно поведала, каким он заявился к ней поздней ночью, как плакал и жаловался на жизнь, на маму, на неудачную задумку улететь.

– Я же впервые тебя такого смешного увидела! Не, Валерка, не идёт тебе это дело – чужой какой-то становишься, хоть и спокойный. Давай, умывайся, да домой топай, а я пока кофейку соображу – прощебетала Светка и пошла на кухню. Потом они пили со Светкой кофе, он поглядывал в телевизор, по которому передавали новости. Голова ещё плохо соображала после вчерашних возлияний, но когда диктор скорбным голосом сообщил об авиакатастрофе самолёта, он весь съёжился и напряжённо вслушивался в подробности. Всё совпало – номер рейса, дата вылета… Все погибли…Все… Валерка, как в тумане, встал и направился к выходу. Мама... она предчувствовала... Моя милая мама... Домой! Уже у дверей догнала Светка:

– Куртку то надень!

 

Они долго стояли и молча смотрели друг на друга. Потом мама положила ему голову на грудь и тихо-тихо заплакала. Валерка молча обнял её. Потом он eщё долго стоял, поглаживая широкими ладонями по спине матeри, то и дело отрывая одну руку, чтобы смахнуть свои слёзы.

***