Соприкосновение с Еленой Сергеввной Булгаковой

В Киев, в Интереальность

 

ЭЛЬМАРА ФАУСТОВА

 

СОПРИКОСНОВЕНИЕ С ЕЛЕНОЙ СЕРГЕЕВНОЙ БУЛГАКОВОЙ

 

 

На

Е.С.Булгакова – фото на выбор

 

Известно, что памяти свойственны некие аберрации, иногда своеобразные миражи – кажется то, чего в общем-то не было в реальности, но у человека в картину памятных событий может вписываться вполне органично. Представился человеку по-своему какой-то эпизод, и потом он уверился в том, что вроде так и было. Это я предупреждаю, потому что буду сейчас писать о том, что было более 50 лет назад. Однако ещё живы свидетели того времени, те, кто лично знал Елену Сергеевну Булгакову, общался с ней. Но я напишу так, как осталось в моей памяти. С попыткой без домысливания и приукрашивания.

При этом стоит заметить, что некоторые необычные, яркие или значимые события чётко выделяются в цепи происходившего в давние времена. Таким оказался вечер памяти Михаила Афанасьевича Булгакова в Институте физических проблем, который тогда возглавлял Пётр Леонидович Капица. Это было в 1967 году, вскоре после выхода второго номера журнала «Москва» с окончанием романа «Мастер и Маргарита».

Какой же тогда был шум на весь мир! Вышел журнал «Москва» №11 за 1966, где впервые была напечатана бóльшая часть романа Михаила Булгакова. В литературном мире это был взрыв, началась всеобщая погоня за журналом. Удивительное дело: люди, далёкие от литературы, редко что-либо читавшие, с увлечением обсуждали эпизоды романа, обращались к Библии, интересовались тем, что происходило в Москве в довоенные времена. И философствовали! Был настоящий ажиотаж.

Все с нетерпением ждали следующую часть. Но что произошло с читающей публикой, когда в следующем, 12-ом номере журнала не вышло продолжения! Сразу же родилась всеобщая тревога, пошли разные нерадостные слухи, общество просто бурлило. И вдруг глухо стали поговаривать, что оставшуюся часть романа цензура не пропустила в печать, но, кажется, из него вырезают какие-то острые эпизоды и слова. И на самом деле уже в следующем выпуске журнала №1 за 1967 год вышло продолжение, но что-то гораздо меньше страниц, чем в первой части. Наверное «наверху» задумались над таким неожиданным шумом, который вызвала публикация романа известного всем писателя. И, конечно, все, как говорится, «с руками отрывали» эти журналы, ведь уже вовсю шла спекулятивная торговля первой частью. И вдруг довольно быстро в самиздате появились машинописные купюры из романа. По слухам, «сокращение» романа сделал Константин Симонов, который был дружен с вдовой Булгакова, и сделал это деликатно, с полным пониманием содержания романа.

У нас в общежитии в высотке МГУ листочки с купюрами сразу пошли по рукам и вскоре попали в нашу аспирантскую компанию. А мы тогда слегка диссидентствовали, и посему стали распечатывать эти купюры. Как сейчас помню: это были листочки папиросной бумаги, числом 43 страницы. Напечатаны тексты мелким шрифтом с малым интервалом. В попавшем к нам экземпляре перепечатки этих отрывков были пометки, в какое место текста вставить каждый кусочек. Мы закладывали в машинку 10 листков папироски, перемежая их копиркой, и изо всех сил стучали по клавишам. В результате помогли любителям литературы читать текст с восстановлением вырезанных отрывков. Кроме того, в следующем году мы ещё перепечатывали пьесу Булгакова «Багровый остров».

Читали роман с упоением, обсуждали с жаром. У нас было аспирантское общежитие в высотном здании МГУ, где жили философы и филологи, так что мы в моём кругу по-настоящему вникали в смысл романа, его символику, её скрытый, часто многослойный подтекст. И очень горячо обсуждали, выдвигали разные версии всех частей романа – Библейский мир, Литературная Москва 20-ых годов, Пространство злого гения Воланда. Вот Воланд тогда нас особо волновал – не очень много времени прошло после эпохи Сталина.

При этом все восхищались Еленой Сергеевной Булгаковой, которая поклялась своему умирающему мужу не только сохранить, но и издать его главный роман – донести до читателя последнюю волю писателя: «Чтобы… знали. Чтобы… знали». И, к счастью, смогла выполнить завещание своего горячо любимого мужа. Она не продала права на публикацию иностранным издательствам, несмотря на неоднократные предложения. Она понимала, что он хотел, чтобы знали его великое произведение прежде всего здесь, те читатели, для которых он его писал. А потом уже весь мир.

Вот на таком фоне я узнала, что в Институте физических проблем будет проводиться вечер памяти Михаила Булгакова, где директором тогда был Пётр Леонидович Капица. Говорили, что с большой готовностью откликнулась на это предложение Елена Сергеевна, и она принимала участие в её организации. О ней мы в то время мало знали, и всё же, отталкиваясь от образа Маргариты и разных разговоров, мы имели некоторое представление. Оно было приблизительно таким, как его выразил один из близких знакомых Булгакова, историк театра В.Я. Виленкин: «…Обаяние личности Елены Сергеевны было настолько сильным, что не поддаться ему было действительно трудно даже самому замкнутому человеку. Я никогда не встречал подобного соединения бескомпромиссно правдивой прямоты с такой душевной чуткостью. Сколько раз её трудная судьба переходила в трагедию, какие непереносимые удары сыпались на её бедную голову (сколько близких людей она похоронила!), и каким только чудом возрождалась её способность так заразительно радоваться жизни, верить в людей и привлекать их к себе своей добротой, своим острым, живым умом, своей победительной, казалось, неподвластной времени женственной грацией!»

Увидеть её в то время было мечтой каждого читателя, увидеть ту, про которую говорили, что она была «ведьмой, колдуньей и даже демоном и одновременно музой и любовью всей жизни писателя».

В те времена попасть на встречу, где бы присутствовала «сама Маргарита», было большим событием. Кроме самого факта «увидеть», тогда было особенно интересно ещё и потому, что собравшиеся за столом на сцене все лично знали Михаила Афанасьевича, были друзьями, знакомыми, соседями, работали с ним во МХАТе и т.д. И хотя после ухода Булгакова прошло уже 27 лет, все хорошо помнили такого яркого человека.

Если я не ошибаюсь, вечер вёл зав. Литературной частью МХАТа Анатолий Смелянский, принимал участие зам. Главного редактора «Нового мира» А. Твардовского, известный литературный критик Владимир Лакшин, который к тому времени уже стал заниматься творчеством Булгакова. По-моему, был ещё один из друзей Булгакова, драматург и сценарист Сергей Ермолинский, а также и знакомый литератор Виталий Виленкин. За столом на сцене сидели люди булгаковского круга – частица его мира, его близкого окружения, они между собой по-свойски переговаривались, это невольно переносило нас, любителей литературы в атмосферу писателя, в довоенное время.

Конечно, все выступали с восторженной оценкой открытия – удивительного произведения Булгакова. Что мне особенно засело в память с этой встречи, так то, что почти все говорили, что не ожидали от Булгакова такого потрясающего романа. Конечно, он талантливый – и пьесы, и «Собачье сердце», и рассказы, и всё другое – прекрасно, но… Но вот такого чуда совсем не ожидали. И потому потрясены. Многие в выступлениях называли его Мишей – как мне вспоминается, некоторые по-свойски, по-приятельски, некоторые с лёгкой фамильярностью, а некоторые (как ни странно!) даже со слегка пренебрежительным оттенком. Для последних неожиданность появления такого шедевра и проявление величия личности Булгакова трудно осознавались. Сказывалась недооценка при жизни.

И всё-таки большинство, конечно же, восхищались талантом писателя и подтверждали тот факт, что Михаил Афанасьевич всегда был достойной личностью, что он выдерживал давление власти, не отступал от своих принципов, был честен. Что во всех его произведениях проявлялась незаурядность, высокое искусство слова. В таком духе оценивали всё творчество Булгакова. И в особенности его великий роман.

Но были также выступления бытового характера, например, такого: как-то встретил я Мишу около Телеграфа, он пожаловался, что… У меня же сложилось впечатление, что Михаил Афанасьевич не любил жаловаться, тем более на свои трудности, связанные с запретами его спектаклей, книг, с потерей работы. Мне же представлялся довольно замкнутый, хранящий свои тайны под семью печатями образ сильного человека, осознающего свою значимость.

Елена Сергеевна не села за стол на сцене – она тихо сидела в первом ряду, и потому я могла видеть только её голову, которую она откидывала назад. Её просили выступить, что-то сказать о Булгакове, но она не согласилась. Она только привстала и поклонилась залу, когда её назвали. Мелькнуло её светлое лицо, но мне запомнилось, что она не улыбнулась, была очень серьёзной.

Я смогла разглядеть её уже после выступлений гостей. Она вышла в довольно большое фойе. Я увидела очень красивую (хоть уже и не молодую) женщину, какую-то воплощённую грациозную женственность. Удивительная изысканность была во всём её облике. И какое-то гордое достоинство, по-своему выпрямляющее её. Медленно, мягко, не обращая внимания на окружившую её толпу, я бы сказала, неслучайных людей, она шла, погружённая в себя, какая-то внутренне напряжённая. Она почему-то не поднимала глаз, веки её трепетали, губы были подвижны… Чувствовалось необычайное волнение во всём её существе. Наверное, в ней столкнулись противоположные чувства – с одной стороны, великая радость, что роман, как и следовало ожидать, принёс не просто славу, но достойную оценку гения Булгакова. А с другой стороны, она, наверное, представляла, как бы всё это видел Михаил Афанасьевич, очень жалела, что его нет рядом для общей радости.

А когда она подняла глаза, в них увиделась такая полнота, такая глубина взгляда, что стало сразу понятно: вот она – настоящая, подлинная личность. Преданная Маргарита… Правда, в тот момент как-то трудно было её представить с метлой.

Однако после всех выступлений, она быстро оживилась и включилась в ситуацию продолжения вечера, которое зависело непосредственно от неё. Дело в том, что по её желанию сюда привезли из архивов ЦГАЛИ в сопровождении милиции в небольших сейфах короткие произведения Булгакова – рассказы, фельетоны, заметки. Они были отпечатаны на машинке, в уголках были отверстия, через них их нанизали на кольцо. Люди читали их вслух. Но я не присоединилась к слушающим. Меня очень привлекала Елена Сергеевна, и, конечно, не только меня – её окружила плотная толпа, и она доброжелательно отвечала на вопросы людей. Но мне всё-таки казалось, что в глазах её была какая-то отрешённость.

А окончание встречи было очень неожиданным.

В толпе окружавших Елену Сергеевну, я увидела женщину, которая вдоль подоконника постепенно к ней приближалась. Когда она подошла довольно близко, она сказала Елене Сергеевне, что у неё есть личный разговор, который важен для неё самой. Надо сказать, что я тоже за этой женщиной понемногу придвигалась, и потому, хоть они и отошли в сторону, я услышала, что сказала женщина. А она тихо, но чётко произнесла, что она медсестра, и во время войны вытащила с поля боя тяжело раненого сына Елены Сергеевны Евгения.

Не было даже паузы. Елена Сергеевна сразу потеряла сознание. Тут же вызвали скорую помощь, быстро собрали все листочки, и милиция унесла их. Нас всех попросили немедленно покинуть помещение. Все были потрясены, потому что до этого всё было спокойно, и неожиданный поворот заставил людей замолчать. Установилась тишина, все замерли. Большинство людей не знали причину случившегося. Однако не одна я услышала слова медсестры, и быстро все узнали. Какое горькое чувство испытали мы все в этот момент...

Так странно переплелись линии жизни Шиловской-Булгаковой в тот памятный вечер.