Любовь на колёсах

Давным-давно, лет этак много назад, жили-были девочки и мальчики. А потом они состарились. Но успели начудить, нашалить и оставить добрые и светлые следы в моей всё впитывающей памяти… Я так и не научилась фильтровать, сортировать, выбраковывать. Так и валяются, пылятся на полочках, в сундучках, да просто по углам, воспоминания разные. Иногда попадаются под ноги, я их отпинываю подальше, а он шепчут, щекочут пятки, дразнят, зовут. Некоторые забираются на колени и, как котята, свернувшись в тёплый, пушистый комочек, мурлычат, согревают, успокаивают. Некоторые царапают, пичкают болью, горечью. Но все они любимы мною, все — мои.

 

Поезда, поезда… Сколько же простукано с вами километров, дней, лет, жизней. Сколько всего случилось… И до сих пор несёте вы лёгкие облака моих прошлых жизней… Счастливого вам пути…

 

В универе начались каникулы. Мы с Любаней успешно отстрелялись по преподам на сессии, Отмыли от шпаргалок свои ляжки, стряхнули все статистики, капиталы, теры-веры и прочую лабуду, собрали чемоданы и намылились в Семипалатинск на паровозе. Да, на самом настоящем паровозе. Любкин зять подкинул нам штук 10 автомобильных шин.

 

Мы стояли на перроне, разделённые резиновой башней. Проводник нас пускать не хотел. Была зима. Славка, муж Любаниной сестры, обхаживал проводников. Мы с наслаждением курили и медленно тянули Миллер, разгрызая попадающиеся льдинки. Снег.… Морозец… Каникулы… Идилия…

 

По скрипу поняли, что к нам кто-то присоединился. Резкий парфюм выдал — мужик. Принюхавшись, поняли — два мужика. Через 5 минут паравоз скажет чух-чух, а Славка бестолково скачет возле проводника. Парфюм переместился левее, отдалился по направлению к вагону. Шины ушли с ним.

 

Два молодых парнишки, лет 25-и, скоренько и браво закинули нашу резиновую башню в вагон, проводники уважительно хмыкнули, зыркнули на Славку, мол: «Учись, сопляк», засунули в карман тугрики, полученные от парней и сердито сказали: «Барышни, поезд отправляется. Накуритесь по дороге». Нас долго уговаривать не надо. Да нас вообще не надо уговаривать, вот отговаривать приходилось частенько. Парни помогли нам вскарабкаться по скользким вертикальным ступенькам, подхватили чемоданы и порысили вглубь вагона. Мы — за ними. Славка махал рукой, счастливо улыбаясь. А как же, тесть будет доволен его подарком.

 

Оказалось, что едем с парнями через купе. Только не с двумя, а с одним. «Провожающие покидают вагон».

 

Всё. Паровоз протрубил боевую готовность. Мы с Любашей тупо смотрели на подарок, который занял всё наше купе. И как быть? Места не осталось никакого. Любка пнула шины, матюгнулась и задумалась. Я пошла к новому знакомому, якобы выразить признательность, а на самом деле намекнуть, что спать нам негде. Парень оказался сообразительным, махом распихал вонючую резину по закромам купе и ушёл. Вот те на! И всё! Приставать не подано. Я загрустила. Зря. Впереди, под паровозный дым, меня ожидали …Ну, ожидали меня…

 

Иногда, и даже чаще всего, самые важные встречи происходят в местах неожиданных, и сами по себе неожиданны, как нам кажется. Но нет ничего случайного в этом несовершенном мире. Всё давно записано, галочками отмечено, будильники заведены. Просто мы слепы, глухи, немы. Проходим мимо своего, а потом ещё и ропщем, что не дали, да за что это нам. Дали, всё дали. Всё, что положено было дано. И не за что, а для чего, для чего, вот о чём нужно думать, искать ответ, иногда и жизни на это не хватает. Но процесс поиска интересен, увлекателен и поучителен.

 

С нами в купе ехала ещё совсем молоденькая девчонка с дочкой. Такая хрупкая, скромная, тихая. Зашла, поздоровалась и полезла молча на вторую полку, держа подмышкой годовалую дочку. Любка перестала красить свои хищные когти и гаркнула: «Ты чё, совсем больная? Куда ты прёшься? Щас вот уронишь девчонку, потом мозги с пола не соскребём». Бедняга вздрогнула и затихла на полпути. Мы с подругой подхватили ляльку, стащили придурковатую мамашу и усадили за стол. А та сидит тихо, глаза вытаращила и ревёт. Любка испугалась. Вслед за мамашей заголосил и ребёнок. Тут испугалась я. Ну, ни фига мы помогли. Вот дуры-то. Не знаем, чего делать-то.

 

Но бэтмэн не спал! Он прилетел! Дверь в купе открылась. Парфюм number one стоял с чемоданом в руках и лыбился во всю морду. Ребёнок замолчал первым. Мамаша тихо всхлипывала. Любка подняла бровь. Я — млела!

 

Парень по-хозяйски кинул чемодан наверх, сел перед успокоившейся девчонкой на корточки и спросил: «Чего страдаем? Пойдём-ка со мной». Девчонка встала, взяла малышку и пошла… Немая сцена. В дверях спаситель мимоходом кинул: «Та, которая Наташка — сторожит мои вещи. Я на тебе потом женюсь». Мат застрял у Любки глубоко. Я покраснела.

 

Минут через пять мой «будущий муж» вернулся. Достал авоську, вытащил из неё огромную бутыль с какой-то тёмной жидкостью, за ней появилась приличная закуска, рюмки (!) и презервативы. Любка матом подавилась. Моя мордаха сгорела. А он, как ни в чём ни бывало, промурлыкал мне на ухо: «Наташка, полезли на полку!» И подмигнул. Я врезала ему по морде. Он счастливо мотнул башкой, сгрёб меня в охапку и нагло поцеловал. Потом посмотрел серьёзно и выдал: «Женюсь. Подходишь!» Пока я отходила от экстаза, он разлил по рюмкам таинственное пойло и торжественно произнёс:: « За помолвку! Наташа. Люба. А я — Сашка!» Потом резко вдохнул, выпил, выдохнул шумно, по-нашему. Мы взвизгнули: «Спирт!!!» И весело опрокинули рюмки. Сашка удивлённо на нас глянул и задумчиво спросил: «Алкоголички?» На что мы с подружкой радостно закивали, глупо улыбаясь. Счастье-то, какое! Своего нашли!

 

Сашка заржал басом, как конь, и налил ещё. Пили мы отменный напиток — спирт, настоянный на кедровых орешках. Закусывали невиданными ранее деликатесами, играли в карты, и нам казалось, что Сашка всегда был рядом. А мне захотелось, чтобы он всегда был. Рядом со мной всегда, везде…

 

Сашка. Самые светлые и самые мучительные воспоминания связаны с тобой. Более двадцати лет ты смотришь на меня, сидя на своей любимой звезде, Сириус, болтаешь ножками, ржёшь своим необыкновенно дурацким смехом и подмигиваешь мне. А я вою на луну белой одинокой волчицей и не понимаю, зачем мне эта Луна.

 

Спирта у Сашки было много. Выпили весь. Сожрали всё. Счастливые и сытые вышли на перрон и… разошлись в разные стороны. Ни телефонов, ни адресов… Ничего… Был Сашка и нет его.

 

Я почти рыдала. Любка потупилась и деликатно посапывала. Не зная, как мне помочь, сунула Миллер, прикурила сигарету и сказала: «Он вернётся». И мы заржали, вспомнив Карлсона и домомучительницу Фрекен бок. Любка успокоила меня тем, что я красивши этой фурии, обняла и потащила к автобусу. Нас ждала Любашина мама, куча домашней еды, горячая ванна, а меня — мечты, грёзы да счастливые слёзы. Гад этот Сашка всё-таки, ох, змей-Горыныч.

 

Долго задерживаться в Семипалатинске мы не собирались. Хотелось покуражиться на воле, в привычных злачных местах, а мне плюс ко всему нужно было работать. Поэтому билеты на обратную дорогу мы купили заранее, как говорится, туда-обратно. Каникулы в Казахстане проходили лениво, скучно, липко. Жрали — спали. Спали — жрали. Но в предпоследний день мы решили дать шороху в местном кабаке. Нафуфырились, на ход ноги приняли и полетели звездить.

 

Ресторан выбрали крутой, но весёлый. Пришли в самый разгул разврата и пьянства, хлопнули по рюмашке и прыгнули в дрыгающуюся толпу, потную, перегарную, весёлую и живую. Дождавшись первого трудового пота, собрались подкрепить и подогреть организмы. И тут меня кто-то нагло хватает и тащит в противоположную сторону от заветной закуски и выпивки. Я начала брыкаться, вопить, звать на помощь Любку, а эта бестия стояла и гоготала, тыча пальцем в меня и похитителя. Когда хватка ослабла, я обернулась, истерично хохотнула и с размаху прыгнула на Сашку, замкнув ноги у него за спиной. Сашка упал. Любка взвыла. Я прыгала обезьяной, размахивала руками и орала: «Йес! Йес! Йес!» При этом притопывала, и повизгивала. Сашка сидел на полу, восторженно смотрел на меня снизу вверх и подозрительно низко наклонял голову. А потом подполз и нагло засунул голову под мою юбку и лизнул ляжку. Я ракетой взвилась вверх. Любка пыталась оттащить нас друг от друга. Тщетно.

 

Видя, что нас с Сашкой не отговорить от прилюдного секса, подруга пошла к музыкантам и что-то им проурчала. Через минуту мои вопли и Сашкин рык перекрыл рок-н- рол. Народ затопал, запрыгал, в резвости своей не замечания ни меня, ни Сашку. Однако, оставаться среди пьяных агрессоров становилось опасно. Сашка посадил меня на плечи и влился в танцующий беспредел, а я размахивала его курткой, улюлюкала и скакала восторженной козой. Боже мой. Никогда в жизни я не была так близка к сумасшествию!

 

Поход в кабак закончился грустно. Сашка посадил нас на такси и… ушёл. Просто ушёл. Я рыдала, Любка дала мне водки. Выпила из горла, уснула на плече подруги. Страдала.

 

А утром нужно уезжать. Меня ждала работа, интересная, очень денежная для тех лет, трудная и творческая. Я работала в одном из крупных ресторанов Новосибирска артистом балета. Именно такая запись и сохранилась в моей трудовой книжке. Днём я училась в Университете экономики, а вечером пахала на сцене, как ломовая лошадь. Вот и спешила я на работу, потому что потому.

 

Опять перрон. Вонючий паровоз. И гад Сашка в голове да уже и в сердце. Покурили, традиционно попили и похрустели Миллер, забрались в вагон, подошли к своему купе. Я, вытирая слёзы и сопли, рванула двери и …заорала матом. Сашка сидел за столом. На столе стоял Кизляр, рядом валялся солёный огурец и пачка презервативов. Сашка ржал. Любка искала себе другое купе, я раздевалась. Всё! Не стой паровоз!

 

**************************************************************************

 

Если бы мне сказали, что ты будешь со мной только один день, один миг, а потом долгие годы боли и горечи, я бы согласилась… Если бы мне сказали, что я буду жить только один день, один миг, но с тобой, я бы согласилась… Но я не услышала… Не сберегла… Не защитила… А могла ли…

 

Когда закончились презервативы, мы решили выпить коньяк и познакомиться поближе. А я — рассмотреть Сашку до мелочей. Вот что такого в нём? Ничего. А я лечу за пределы вселенские, рассыпаюсь на мельчайшие частички счастья, собираюсь в целое и бью фонтаном.

 

Сашка. Чудо. Непознанный мир. Смуглый, невысокий, коренастый, с влажными маслинками глаз, добрыми пухлыми губами, и невероятной способностью предугадывать любую мою дурь. Видимо, дурили мы на одной планете Сириус. А он подло смылся туда один.

 

Рассказчиком он оказался гениальным. Сидя верхом на мне, поведал всю свою нехитрую жизнь, без выдумок, без художественных зарисовок, просто, интересно, искреннее. Сын военного лётчика и заведующей крупного универсального магазина, есть старший брат. Закончил Сашка Новосибирскую политуру в Академгородке, рвался в горячие точки, да папка не допустил и правильно сделал. И служил старлей Сашка в закрытом военном городке 12-го Гумо. И скучал, тосковал, мучился. А ещё он был профессиональным картёжником. Не, не шулером, хотя умел. Сашка играл на деньги честно, гениально, всегда выигрывал, чему и меня позже научил. Мы сутками расписывали преферанс, азартно строили непроницаемые мины в покере, самозабвенно запоминали ходы в дурацкой игре 21, ну, и всякие там секи и т. п. были для нас с ним просто ерундой.

 

Поезд притащил нас в Новосибирск. Я напряглась, в ожидании очередного исчезновения Сашки. Теперь эта его глупая шутка могла и прикончить меня на взлёте. Но он был серьёзен. Проводил на такси до Любани и назначил мне свидание в крутом кабаке… в котором я и трудилась. Совпадение? Не думаю. Сашка никогда и ничего наобум не делал, хотя строил из себя полного дебила.

 

Я танцевала в варьете уже более двух лет. Это только кажется, что танцовщицы девки развратные, пошлые, деньги им достаются легко. Ни фига. Рабочий «день» у нас начинался в 21.00 и продолжался до 12 ночи, а иногда и дольше. Один выходной в неделю. Репетиции, выматывающие занятия у станка каждый день, без выходных по 4 часа. Танцевали в основном на огромных тонких шпильках на босу ногу. Мозоли, кровавые мозоли не проходили, изуродованные косточки пальцев болят до сих пор. И только один танец мы танцевали босиком. Восток! Красотища! Высокий профессионализм выбили из нас руководители эстонцы.

 

И вот представьте такую картину: полумрак, томная, приправленная букетом восточных пряностей музыка, на сцене лёгкий туман, четыре рабыни в блестящих мини купальниках, босиком, с диадемами из камней, восточным гримом, на высоких пальцах показывают чудеса пластики и растяжки. В самый кульминационный момент, когда я зафиксировала позу восточной наложницы, прямо передо мной появилась ухмыляющаяся рожа Сашки и букет. Музыканты заиграли свадебный марш, руководитель сказал: «Пшёл вон». У меня начались судороги, грозившие оставить в позе лягушки навсегда. А Сашка ржал конём! Ну, чудо, чего уж там.

 

Как ему удалось пробраться мимо швейцара я даже не заморачивалась. Но, откуда он узнал, что я здесь работаю? Вот вопрос. Мне пришлось доработать программу до конца. Этот обормот постоянно мешал, лез на сцену, орал «браво, Наташка», жрал, бухал и приставал к официанткам. Я, улучала момент, чтобы в танце показать ему кулак, язык или шикнуть на официантку. Сашка веселился, как дитя, распирался от гордости за меня, получал сразу все четыре удовольствия.

 

Отработав положенное, я присоединилась к нему. Он был тихий, грустный и попросил: «Наташ, поехали отсюда, пожалуйста». И мы ушли. Ко мне ехать нельзя. Там родители и маленькая дочка. К нему — мама с папой. И тут я вспомнила, что у одной из сокурсниц есть пустая квартира, почти сарай, но с диваном и душем. Ночь. Спит подруга давно. Телефона у неё нет. Но разве могли такие пустяки нас остановить?

 

Припёрлись мы к спасительнице нашей уже во втором часу ночи. Вот умные у меня были подруги. Открыв дверь в одних трусах, подруга сощурила глаз на Сашку, протянула куда-то в пространство квартиры руку, выкинула ключи, буркнула «адрес знаешь», закрыла двери. Всё. Мы взяли низкий старт. До такси меня несли, крепко прижимая, целуя, бормоча всякую чепуху, а я таяла, умирала и возрождалась.

 

Описывать ночь я не буду. Чего там описывать. Нирвана. А вот ранним утром мой Сашка приуныл. Я вертелась вокруг, как укушенная. Что? Почему? Оказалось всё просто. У Сашки закончился отпуск. Завтра, а точнее уже сегодня, ему нужно вернуться в часть. Сашка плакал, я ревела белугой, но что поделать мы могли… Ждать. Любить. Верить.

 

Провожать мне запретили. Сказал: «Напишу». Ушёл. Я осталась одна в чужой неуютной квартире. Хотелось выть и ломать мебель. Я оделась. Вышла в тёмный чужой город и побрела чёрт его знает, куда и зачем.

 

**************************************************************************

 

Потом, много позже, появятся смартфоны, интернет, WhatsApp и прочие заменители живого общения. А тогда, в наше с Сашкой время, ничего подобного не было. Мы писали письма. И какие письма! Поэма, песня! Рок-н-ролл и блюз в одном блюде.

 

Сашка меня завалил письмами. Возможно, старался поддержать, дать почувствовать, что он рядом, а возможно грустил, скучал, но скорее всего и то и другое.

 

Любка выпрашивала почитать, я ей крутила фиги перед любопытным носом, а она воровала письма, тайком их читала, ревела, завидовала белой завистью.

 

Зима закончилась. Слякоть, грязь, промозглость. Я ждала. Училась днём, работала до глубокой ночи, спирт не пила. Не лезло. Никуда не ходила. Страдала.

 

Наступил май. В одном из писем Сашка настойчиво просил съездить к его родителям. Я боялась. Собрала вместе и силу, и волю и попёрлась. Звоню. Двери открыла милая маленькая женщина с Сашкиными глазами, губами и юмором. Затащила в квартиру. Искренне обняла, посетовала на мою худобу, усадила за стол, налила знакомую настойку спирта на орешках. Я уставилась на неё выпученными до предела глазами. А она мне: «Ну, чё, хлопнем за знакомство?» И вдох — спирт — выдох. Я расслабилась. Хлопнула рюмашку, облизнулась и разулыбалась. «Меня Женя зовут», — проворковала Сашкина мама. И я сходу ляпнула: «Мама Женя. Можно?» Мама Женя налила ещё, махнула рукой: «Да, можно. Меня так Нинка Серёгина и зовёт. Да, зови как хочешь, только Сашку не обижай. Ты, я гляжу, девка с гонором, а он у меня добрый, открытый. Не обижай его, а». У меня аж слёзы потекли. «Вот ведь», — думаю, — блин, как сына любит».

 

Долго мы с ней просидели. Говорили про предстоящую свадьбу, что-то решали, обсуждали… Да не важно… Я любила Сашку, маму Женю и Нинку с Серёгой, и весь мир любила и обнимала.

 

*********************************************************************

 

Май стремился к июню, июнь лениво топтался за серым дождём, иногда выглядывал золотым солнышком, но застенчиво и не на долго.

 

Я заканчивала универ. Оставался ещё годик, диплом, защита. Сашка обещал быть вот-вот, но точную дату не называл — сюрприз готовил. И сюрприз удался! Тем более, где искать меня он носом чуял, самец развратный. А я-то, я-то! Ё моё… как вспомню…!!!!!

 

Ах, варьете, варьете… Открывали мы программу традиционным кан — каном. Чудо танец! Обожаю его до сих пор! Шикарные платья сзади — отсутствовали спереди. Чулки в крупную сетку, шпильки, шёлковые фиолетовые плащи, перья в волосах. Оркестр играет, мы визжим, посетители свистят! Бордель! Настоящий бордель…

 

В конце танца мы по-очереди падали на шпагат. Ну, видели наверняка такое шоу. Прыжок вверх и приземление на шпагат. В полёте снимали плащи и швыряли, куда успеем, под улюлюкание зрителей и издёвки оркестра.

 

И вот, когда подошла моя очередь, я подпрыгнула и увидела, как посреди зала Сашка повторяет за мной все мои движения. Подпрыгивает и одновременно со мной приземляется на шпагат! Мои глазоньки вылетели и застыли в воздухе. Высоко над головой этот обормот держал коньяк и огурец.

 

От такого сюрприза я впала в лёгкий ступор и пропустила момент подъёма и бега по кругу. Стоящая рядом со мной кобылка — танцовщица с лёгким ржанием смачным пенделем придала мне ускорение, я вылетела со сцены и приземлилась почти голой попой на холодный пол. Зал взвыл восторженным рёвом, музыканты захлебнулись тушью, руководитель матерился на эстонском. Девки мотали лишние круги по сцене, не желая пропустить шоу. А Сашка, поднимая меня, дурниной орал, перекрывая весь этот хаос: « Алис! Алис! Она у вас больше не работает. Я на ней завтра женюсь!» Я ржала, Сашка басил «игого», зал аплодировал, руководитель подбежал обниматься. Девки завистливо прищурились. А я, показывая им фиги и язык, гордо пошла в гримёрку. Сашку взяла собой. Много тут всяких хищниц шакалит. Мало ли…

 

Но Сашке, ни сейчас, ни потом, никто кроме меня не нужен был. Фигли, любофф!

 

***********************************************************************

 

Свадьба. Свадьба.

 

Я её не хотела. А Сашка хотел. Поэтому потащил меня покупать платье, туфли и прочую дребедень. Любка потащилась с нами. Заряжалась, паразитка, флюиды любовные впитывала и выпытывала.

 

Платьев в магазине много. И все, как на подбор, чехлы на самовар. Сашка хотел не такое. Мне было абсолютно фиолетово. А он долго копошился, выбирал, прикидывал на себя зачем-то, крутился перед зеркалом и недовольно фыркал. И наконец-то выбрал! Это было нечто!

 

Прозрачный сарафан, короткий, на тонюсеньких бретельках, цвета пожарной машины! Смотрелся шикарно. Ничего не скрывал, даже наоборот. Сашка довольно похрюкивал, порыкивал, жмурился, как мартовский котяра, цокал языком и хищно смотрел на примерочную кабинку. Потом прошуршал мне на ухо, подталкивая: «Пошли. Помогу переодеться…» Ну, пошли…

 

Переодевались долго, смачно, с толком и повторами. Любаня терпеливо ждала, впитывая флюиды. Продавцы нервничали. Несколько раз спрашивали, всё ли у нас в порядке, на что Сашка с придыханием кряхтел: «О, да! Ох, ты! Ну, ёлы ж палы!»

 

Вышли. Всклокоченные, румяные, с наглыми улыбками на мордах, с трусами в руках. Платье осталось в кабинке. Продавцы, деликатно улыбаясь, упаковали платье и ехидно спросили: «Мужчина костюм примерять будет?» На что разомлевший Сашка промычал: «Уммм, мужчина пуст».

 

Теперь нужно было подать заявление в ЗАГС. Да так, чтобы расписали нас завтра, а лучше — сегодня. Я отключила мозг весь и доверилась этому клоуну. А клоун не унывал. Объехав все ЗАГСы города, получив везде отлуп, мы покатили на самую-самую глухую окраину.

 

Вошли. Тётенька ласковая и добрая улыбнулась: «Чего надо?» И тут Сашка начал играть жалостливую роль, вышибая слезу у всех, включая меня: «Тётенька, помогите, на Вас только и надеемся. Вот, дет. домовский я, прописки местной нет, а она где живёт, там долго ждать, а она беременная. Никто не хочет. Злые все. А Вы добрая. Христа ради, иначе вот здесь и умру».

 

Тётенька сжалилась. Мы заполнили бланки. На утро «дет. домовец» Сашка со всей бандой приехал на регистрацию. Тётенька подозрительно косилась на него. А Сашка — это Сашка! Он ласково и нежно приобнял регистраторшу и доверительно промурлыкал: " Счастье-то у меня какое нынче! Вот. Женюсь. А вчерась и маму нашёл, и папу, и брата. Вот ведь прёт мне как». А сам ей денежку суёт в карман. Регистраторша хмыкнула, денежку Сашке в карман засунула и влепила ему звонкий подзатыльник. Сашка обиделся: " За что?» " А что бы ты, дурень, впредь при живых родителях сиротой не прикидывался».

 

Жених встал по стойке смирно с военной выправкой, схватил меня за руку и гаркнул командным голосом: «Равняйсь! Смиирно! Шагом марш! Разговорчики в строю! Двинули!»

 

Потом было веселье и тёплое, домашнее застолье. Только близкие, любимые и любящие. Сашку любили все. Его нельзя было не любить. Утром мы улетели в Москву, затем поездом добрались до таинственного городка Себеж. Там ждал нас общий дом. Но… попали мы в него не сразу.

 

***********************************************************************

 

Про Сашку можно писать вечно. Он прожил короткую, счастливую и переполненную приключениями и чувствами, жизнь. Его не стало в 28 лет. Всего лишь 28 лет. Много? Мало? И то и другое. Ушёл быстро, наверное легко… Он не хотел становиться старым, считал жизнь после 30 издёвкой и «мечтал» быть похороненным у дороги. Всё выполнили точно. Но в моих мыслях и в каждой моей клеточке он живёт до сих пор, помогает мне, любит, шутит и подтрунивает.

 

Утром в аэропорт приехали дружной пьяной кодлой. Пьяные были все, кроме, теперь уже нашей с Сашкой дочки, Ольки. Олька шустрая, толстая, болтливая и маленькая. Сашка познакомился с ней просто, особо не сюсюкая, подошёл и сказал: «Привет, дочура. Прости, что долго не приезжал. Служба, видишь ли». Дочура вытаращила на новоявленного папа огромные карие глазёнки, подёргала его за щёки, нос, пнула на всякий случай по ноге и прыгнула на шею с воплем: «Чё привёз, папа?!» Дед с бабкой почти в обмороке, Сашка лыбится. Так что в аэропорту Олька ходила за папаней хвостом, доставала вопросами, счастливо заглядывала в глаза. Папаня таскал её на руках, крутил, вертел, радовался. Улетали втроём. Провожающих набралось человек тридцать.

 

Так как время до посадки оставалось много, все направились в столовку, вытащили коронное питьё на орешках, заказали закуску и чуть не пропустили вылет, потому что напрочь забыли, для чего здесь собрались.

 

Посадив Ольку на плечи и запустив меня впереди, что б перед глазами была, Сашка пёр чемоданы и на ходу пытался достать билеты и паспорта. Это получалось плохо, т. к. Олька отпинывала его руки и заливалась оглушительным смехом где-то в контроктаве. Доскаков до стойки регистрации, Сашка поставил Олёшку на пол, судорожно рыская в карманах и озираясь по сторонам орал: « Оля, вон иди от туда! Щас уедешь с чемоданами». А Оля, как волчок, крутилась возле чёрной ленты, по которой катились наши сумки и вопила: «Там маня кука!»

 

Девчонка за стойкой нервничала, регистрация заканчивалась. Я полезла за кукой. Меня шуганул какой-то мужик, Сашка побелел и собрался было уже спросить у мужика, «зачем ты это сделал», как раздался радостный трубный Олькин басок: «Кука, Сука. Сука» Регистраторша укоризненно глянула на дебильных родителей, а Олька рванула к выходу из аэропорта, «матерясь» и подпрыгивая. Я скакала за ней, Сашка топал следом, регистрация почти закончилась.

 

В дверях топтался дед. В руках держал куклу и поросёнка Хрюшу. Олька взвизгнула на весь аэровокзал: «Дед! Сука! Сука!» Я покраснела. Сашка начал истерично хихихать, сползая на пол. Олька прижала Хрюшу к себе, гладила его и приговаривала: «Сука, сука, сука». Сашка зашёлся в икоте. Я врезала ему по спине, подхватила Ольку и только собралась рвануть на регистрацию, как дед цапнул меня за юбку и начал: « Вот, Саша, она ведь меня, эта Олька, как опозорила. Вёл её в садик, а там зоопарк, ну, забор деревянный, а в заборе щёлочка. Вот. А в щёлочку видно зверушек. Ну, думаю, пусть дитё посмотрит на зверушек. Приподнял я её, а она смотрит и орёт «ибут! ибут!», да, понимаешь ли, так громко орёт. А люди на работу идут. Оглядываются. А что мне делать. Я давай тоже орать, мол, да, Олечка, верблюд, верблюд. Но разве ж эту трубу переорёшь. Стыдно было. Ты уж не обижайся».

 

На регистрацию успели. В самолёте мы с Олькой дружно засопели. Она на коленях, я на плече у Сашки. Сашка сидел довольный, изредка выпускал гоготок, вспоминая «суку» и приговаривал, гладя наши головы: «Во, блин, чумой обзавёлся! Ёлы-палы…»

 

**********************************************************************

 

Военные городки совка. Уникальное место, надо вам сказать. Для человека, прожившего всю свою бессознательную и сознательную жизнь довольно в большом городе миллионнике, привыкшему к свободе перемещения и поступков, они, на первый взгляд, казались тюрьмой, да и на второй, третий, десятый…

 

Пропускная система, Тщательная проверка перед заселением, жёсткий контроль на протяжении всего времени. Жизнь под колпаком. Но сначала мне нужно было тупо туда попасть. А это не так просто.

 

До Москвы долетели спокойно. Сашка смирился с приобретением двух чумовых дурынд. Мы с Олькой смирились с необходимостью считаться с его мнением. Этап притирки не существовал. Всё шлифовала и округляла она, святая и вечная, Любовь.

 

Приземлились в Домодедово. Глава нашего малость шарахнутого пыльным мешком семейства не в первый раз совершал подобный бросок и поэтому быстро доставил нас на Рижский вокзал. Ночь на поезде и здравствуй, неведомый город, с таким необычным для совка названием — Себеж.

 

Но ничего необычного в нём не было. Единственным чудом оказались озёра, обнимавшие серый, затрапезный городишко с трёх сторон, да лебеди, белые, чёрные, гордые птицы однолюбы. Символично.

 

В военный городок нас не пустили. Сашку пустили и служить заставили. А мы с Олькой жили месяц в съёмном домике без удобств, Сашка приезжал два — три раза в неделю. Шла проверка. Мы ждали. Квартира, подготовленная заботливым Сашкой, стояла пока пустая.

 

И вот наступил торжественный момент запуска двух мин замедленного действия за колючую проволоку. Сашка волновался жутко. Аж побледнел. А, ну, как не понравится и эта дурында рванёт обратно в свой весёлый кабак. А дурында так же находилась в метаниях и переживаниях, вдруг Сашке надоест и она, и чумовая Олька, и всё вместе взятое.

 

В таком приподнятом настроении мы подъехали на кпп. Бойцы с автоматами, железные ворота, колючая проволока. Олька поскакала первая рассматривать автомат. Потянула ручонки, боец гаркнул, она топнула, Сашка оттащил её и пригрозил отвезти обратно. Присмирела. Пройдя проверку документов, мы поехали дальше.

 

Я ощутила ужас. Мне предстояло жить в клетке. Десять пятиэтажек, несколько маленьких магазинчиков, госпиталь, штаб, гарнизонный дом культуры. Всё! Фальшиво улыбаясь пошла к дому. Квартира оказалась чистенькой двушкой, мебели не было никакой. В ванной стоял странный зверь, от пола до потолка, с дверцей печной. Сашка познакомил — титан, топится дровами, вода греется, ты — моешься. Я зарыдала. Олька принялась подвывать, а Сашка ржал.

 

Вечером намечались гости — сослуживцы. Еду готовить, пока, было не в чем. Мы купили кое-какую посуду, ещё разной кухонной утвари ну, и так, по мелочам. Из местной столовки притащили какую-никакую еду. Ждём. Ни стола, ни стула… ничего. Олька спит в ванне на одеяле. Мы сидим на полу. Звонок. Открываю и чувствую, что настроение абсолютно вертикально ползёт вверх! Впереди, перед самым входом, стояли два взрослых мужика и держали стол. За ними целый отряд солдат, ограбивший Мойдодыра. Сашка отодвинул меня в сторону и скомандовав «заноси», смылся на кухню. Наша норка ожила. Затопали кирзачи, заматерились мужики, зазвенели стаканы, мебель, с глухим стуком, занимала свои места.

 

Когда отряд Мойдодыра разгрузился, Сашка вручил им увесистый пакет, коленом под зад вытолкнул зазевавшегося бойца, закрыл дверь и заорал: «Мужики! Гуляем!» Я металась по квартире в поисках еды, а гости, уже пили, закусывали и ржали надо мной. Самый старший, Вовка, навсегда приклеил ко мне прозвище: « Саня, да она у тебя белка, точно. Глянь, как скачет. Ты чё скачешь, дочка? Иди, дядя тебе водки нальёт». Я плюнула на пропавшую еду и уселась за стол. А на столе …всё там было. Закуска домашняя, выпивка, соки, фрукты, даже икра. Откуда? Оказалось, что нас давно ждали и готовились. Хотели заранее обставить квартиру, накрыть стол, но зловредный Сашка не захотел. Сказал, что хочет увидеть, готова ли его жена стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы. Я потупилась… ревела же… А они поржали и рассказали, что их жёны вообще хотели сбежать, так что пришлось их привязывать. Шутники.

 

Мужики долго сидеть не стали. Уходя успокоили, что будут теперь у нас частыми татарами, подмигнули Сашке и ушли.

 

Сашка смёл со стола грязную посуду, остатки еды, достал колоду карт и спросил: «В дурака умеешь?» Я кивнула. «Ну, значит и в покер смогёшь». Начался процесс обучения. Сашка учителем был терпеливым, объяснял доходчиво и вскоре «вывел меня в люди». Мне это понравилось…

 

***********************************************************************

 

Это нужно прежде всего мне. Замёрзшие, превратившиеся в бесформенную ледяную массу, рваные куски, сгустки чёрной земли и вишнёвого сока… Они давят, душат, бряцают… Надо вытащить до последнего… И что там, под ними, я не знаю… Выгнать стаи падальщиков, жрущих меня, царапающих когтями… И не дать им напасть из вне… Это сложно…

 

В закрытых военных городках, напоминающих зоны особо строгого режима, развлечений мало. Ну, киношка в ГДО, коллективные попойки со скоморохами по календарным праздникам да сплетни. Меня поражало, как, ну, как (!), молодые, почти юные, девочки могли сидеть часами на лавках возле подъезда и мыть, и мыть, и мыть косточки всем подряд! Пошло. Глупо. Мёртво.

 

Наше гнёздышко, которое я неустанно ютила, как хлопотливая птаха, стало излюбленным местом встреч вояк, затраханных службой, бойцами, командирами, а иногда и жёнами. Мужики приходили без звонка, пинком открывали двери, т.к. мы их никогда не закрывали, даже если дома никого не было, кроме нашего счастья. Шли вояки косяком нескончаемым. Меня с ходу полюбили, как «своего парня», правда были попытки адюльтера, но …во время поняли. Многие практически всё свободное время проводили у нас.

 

Их благоверные, за редким исключением, меня возненавидели, прикололи булавками мне на грудь табличку с надписью «ведьма» и расстреливали при каждом удобном и не очень случае. Броня была крепка. Своим безразличием посылала их получать сексуальное наслаждение.

 

Мы с мужиками играли в карты на деньги. К префу и покеру Сашка меня пока не подпускал, мол, горяча да сыровата, а вот сека и очко — это, да! Мы с ним понимали друг друга даже с закрытыми глазами и заткнутыми ушам, на наших рожицах скакало неутомимое «хочу тебя». Жгли.

 

В этот вечер пришли трое. Решили быстренько, так как время было позднее, по-лёгонькому кинуть секу. Мужики достали водку. Я поставила закуску. Сашка жонглировал колодой и дурашливо нашёптывал на неё заклинания.

 

Мой, выпирающий изо всех щелей, наив и незнание мужиками моей сути, играли нам на руку. Ну, сидит такая белка-дурёха, восторженно пялится на муженька, все карты на фейсе. Сами вы наивные! А Наташа — ляля!

 

Игра подходила к концу, на кону крупненькая сумма, все пасанули, осталась я и жадненький, самоуверенный Сашкин тёзка. Ход его. Он вытаскивает фантики, кидает на стол и ехидно смотрит на меня. Сашка сидит рядом и нервно курит.

 

Я распахнула свой наив до выворота, хлопаю ресницами, кручу башкой и неуверенно мну три карты. Полная видимость, что карта у меня сильная, но бывает и сильнее. Сашка психанул, шипит: « Чё ты пялишься? Кто так играет? Дай сюда». Вырывает у меня карты. Мужики не против. Ну, чё с белки взять? Да ещё новичок в игре. Смотрит Сашка в карты, хмурится, бровями крутит, а уши ржут. Я виновато потупилась, кручу пальцем дырку в столешнице. Сашка, тяжело вздохнув, крякнул и со словами «что ж теперь» уверенно швырнул на стол деньги. Тёзка, с довольной рожей его поддерживает, вальяжно откидывается на спинку стула и с ленивой снисходительностью вскрывает свои карты. На столе хохочут три короля. Сашка (красава!) чешет затылок, горестно чмокает, уши уже в истерике, и со словами: «Бл"ть, бяда, досталась жана дура», тихонечко, кончиками пальцев карты в сторону тёзки толкает. «Давай, вскрывай позор…» Тёзка, не глядя, радостно переворачивает карты по одной.

 

Мужики, потерявшие было интерес к игре, вытянули шеи, заострили носы: первая — туз!, вторая — туз!, третья — туз! Тишина. Сашка закончил фразу: «…тебе. Позор — тебе». Я смущённо хлопала наивом. Мужики восторженно на меня таращились, наливали водку. Тёзка плюнул: «Сцуко ты, Натаха». Встал и ушёл. Больше он с нами в карты не играл.

 

Когда допили водку и все разошлись, Сашка, исподлобья глядя на меня, прорычал: «А ведь и правда, сука ты ещё та». Взял колоду, постучал ею об стол и зловеще выдавил: «Ну, что, жёнушка, а теперь покер. Со мной и по-взрослому. Играть на деньги с тобой смысла нет. Значит так. На кону минет и куннилингус». Счёт был равный.

 

Сашка наметил крупную игру в покер, но сказал, что тактику, как и стратегию, в покере менять нужно постоянно. «И морда, морда… наив твой уже не катит…»

 

*****************************************************************

 

Моя дочь теперь взрослая женщина. Совсем, в отличие от сына, не похожа на меня внешне. Да и дуру дурацкую она потеряла… Возможно, она права, так легче… проще… спокойнее… Это её право, это её выбор, который я уважаю. Но в детстве и юности дура в ней выкобенивалась круче, чем во мне. Бороться с ней опасно, да и не нужно. А вот дружить и любить — это жизненно необходимо.

 

Олька осваивалась в городке быстро, нагло, самоутверждающе. Не смотря на её почти отсутствующий возраст, жару давала всем, спуску — никому.

 

У неё врождённый астигматизм и косоглазие. Поэтому ходила в очках и с заклеенным глазом. Этакий буржуйчик — циклоп. В руках, независимо от времени года, фанерная лопатка, которой бандитка скребла снег, траву, асфальт и рожицы особо наглых пацанов.

 

Как-то меня остановила симпатичная, но нервозная дама и сходу плюнула: «Воспитывать детей надо!» Я искренне удивилась: «Да, ну?» Она многозначительно пыхнула глазами и голосом занудной учителки проквакала: «Вы знаете, что Ваша девочка моему мальчику всё лицо разодрала лопатой? А он старше неё на 4 года». «Нет, — грю — не в курсе. Моя дочь не ябеда». «А вот мой мальчик воспитанный. Я его учу, что девочек обижать нельзя…» Я перебила: « А мальчиков?» Дама замялась: «Ну… как…,ну, мальчики…» Но Остапа понесло: «А тётенек с дяденьками, а бабушек с дедушками, а кошек, собак, крокодилов, бегемотов, крыс, змей…» Я строчила пулемётом. Тётка плыла по моим мыслям и захлёбывалась.

 

Из кустов вылезла Олька с лопатой. Встала рядом и после каждого моего слова добавляла «гыгы». Я перечисляла все одушевлённые и неодушевлённые предметы. Тётка была в ступоре. Ольке надоело меня слушать и она пробасила: «Никого низя обизать». Всё! Гениально! Тётка клацнула зубами. Я спросила у дочуры: « Ты мальчика лопатой по лицу била?» Олька радостно кивнула. «А зачем?» — поинтересовалась я. Тётка крутила головой то на меня, то на дочку. Олька бесхитростно ответила: « Он меня циклопом обзывал». Я взяла её за руку и прошипела: « Ещё раз обзовёт — я тебе морду изувечу, сука». Тетка села на лавку.

 

Олёшка не любила очки. Да ещё и глаз заклеивали. Ребёнку такое терпеть мучительно. Часто обзывали, да и смотреть неудобно. Попробуйте. Я пробовала — жуть! Она терпела, но не всегда.

 

Как-то пришла домой без очков. Стоит, сопит. Ждёт дюлей словесных. Физической расправы ни я, ни Сашка не допускали.

 

Помню позже, когда Ольке было лет 5—6, она сильно нашкодила и я уже схватила полотенце и собиралась отлупить хулиганку, но Сашка отобрал тряпку, взял солдатский ремень и потащил дочу в другую комнату. Плотно закрыл двери. Я замерла. Солдатский ремень — это круто, о-очень круто. Минуту стояла полная тишина. Потом раздались мощные удары и душераздирающий вопль ребёнка. Я рванула спасать чадо.

 

Распахнула двери и начала истерично хихихать. Картина предстала потрясная! Сашка со всей дури молотил ремнём по столу, приговаривая: «Вот тебе, вот тебе, шкодина. Будешь ещё, а? Будешь? Отвечай быстро!» Олька скакала по дивану и вопила, как стадо молодых бегемотов на гоне.

 

Так вот, стоит это чучело лохматое без очков, вращает глазищами, выпущенными на свободу. Я присела. Заглянула в круговорот свободы. Левый глаз поехал к виску, правый — клюнул меня. «Оля, где очки?» Тишина. Молчит. И я молчу. Жду. Подумав, Олька тихонько сообщила,

 

— Потерялись.

 

— Как?

 

— Ушли.

 

— Куда?

 

Правый глаз возмутился, левый вернулся к нему и поддержал,

 

— Ну, если потерялись, как я знаю куда?

 

Да. Действительно. Глупый вопрос. Взяла за руку. Пошли искать.

 

Долго ходить не пришлось. Всё на виду. С каждого окна и балкона перископы недремлющие. Только вышли из подъезда, начался перекрёстный обстрел:

 

— Она их закопала.

 

— Вон, воон там.

 

— Левее, левее.

 

— Ага, туточки, копайте.

 

Олька с ненавистью смотрела на пулемётчиц — запоминала в лицо, готовила страшную месть.

 

Очки нашли, отмыли, Заковали Олёшкины глазки. Что ж теперь…

 

Через год ей сделали операцию. Косоглазие убрали. Зрение улучшить не удалось. Став взрослой, Ольга поменяла очки на линзы. Мир стал ещё открытие.

 

Про неё можно рассказывать много. историй. Была Олька ребёнком незаурядным, беспокойным, разговорчивым и дураков называла дураками, не считаясь ни с возрастом, ни с регалиями. На мои замечания, что, мол, не хорошо, возраст там и всё такое, Олька, пряча чертенят в огромных карих глазах, удивлялась: «Мама, но они от этого дураками быть не перестают». Я затыкалась, гладила её по голове и вздыхала: «Дура дурацкая. Вся в меня.» Олька лезла целоваться — обниматься, скакала, приговаривая: «Папа, мама, я — дебильная семья!» Мы хохотали, дурачились, к нам присоединялся Сашка, изображал из себя медведя-шатуна, рычал, широко раскидывал руки и шёл на нас: « А-аа, Кто тут у нас дебильная семья? Вы ж мои птички — чумички. Ёлы ж палы!» Ёлы ж палы…

 

***********************************************************************

 

Время. Минуты, дни… годы… Несуществующее, эфемерное понятие, живущее за наш счёт и жрущее нас. К сожалению, к огромному и тоскливому, мы меняемся. Нет, даже не так. Мы умираем и появляется другой, неведомо откуда, чужой, чужой… Почему нельзя остаться ребёнком навсегда, вертеть этот восьмиричный круг, как колёса детского велосипеда.

 

Иногда Сашка гастролировал. Не далеко. В Москву. Ехать всего лишь ночь на поезде. Уезжал на два — три дня, не более. Играл. С кем, где… не говорил. Возвращался с подарками, вымотанный, пустой, злой, с черными выжженными глазами… Выкладывал пачку денег. Говорил: « Убери. Вам. Еслив чё…»

 

Почти сутки вытаскивал себя из болота, грязи, пустоты. Потом появлялся прежний весёлый обормот.

 

Он уехал в начале декабря. И вот уже больше недели его нет. На службе обеспокоились. Переживали. Я готовила себе гроб.

 

Появился Сашка через две недели. Зима. Раздетый, в шлёпках, грязный, пьяный, мёртвый. В руках модная джинсуха на меху (для меня) и пакет с подарками для Ольки. Выложил деньги «вам, еслив чё», отстранил меня резким жестом, рухнул на диван. Спал почти сутки. Я вертелась, вилась над ним, укрывала, смотрела, ревела от счастья и горя. Гроб спрятала в чулан.

 

Сашка открыл глаза, потянулся, похрустел позвонками, потряс лохматой башкой, сказал: «Брррр…» Встал. Я, молча сидела на кухне. Он прошлёпал в душ. Долго плескался, фыркал, пел: " Белые розы, белые розы… суки вы все, но я вас вертел…» Вот такой выхлоп.

 

Из душа вышел свежий, довольный, от предложенной еды отказался, промурчав: « Потом. Есть и поинтересней.» И утащил меня в спальню.

 

Сашка долго не хотел мне ничего рассказывать. А я, словно чувствуя беду и опасность, не приставала с расспросами. Потом вяло, брезгливо, будто отдирая от нёба и выплёвывая куски дерьма, он рассказал.

 

Сашка в Москве проигрался в чистую. Всё до копейки. Нарвался на шулеров и, как он выразился, про@бал вспышку. Когда деньги кончились, он поставил на кон часы, золото, куртку…

 

Играл с шулерами жёсткими, злыми. Проиграл. Остался голый, нищий, обозлённый. И вот дальше он начал мне сочинять. Якобы поехал к сестре, не то двоюродной, не то троюродной, в Бирюлёво. Выбил денег в долг и вернулся опять к шулерам. Играл долго, остервенело, насмерть. Выиграл. Купил подарки. Забрался в вагон, приехал домой. В поезде не спал. Стыдно. Страшно. Зачем?

 

Где он взял куртку, подарки ребёнку, почему не купил себе обувь и одежду — ни гу-гу.

 

Больше он в Москву не ездил. Я думаю, что там всё было на много серьёзнее. Но Сашка ничего рассказывать не хотел. И потом, через пару лет, когда я нечаянно упомянула его злосчастную гастроль, он хмурился, злился.

 

Тихо — мирно играл дома с мужиками-вояками. Скучал. Уходил в себя. Сашка менялся. Мне было страшно.

 

**********************************************************************

 

Мне надоело сидеть дома. Дура просилась в свет. Собрав свои дипломы и всяческие удостоверения, пошла искать работу.

 

В городке идти-то было некуда. Ткуналась в ГДО. Там уже шустрая бабуленция обучала танцам детей, а со взрослыми девочками готовила выступления на местные болотные концерты.

 

Я притащилась в разгар репетиции, уселась в зрительном зале, открыла пИвко, сидю — балдю. Созерцаю. На сцене чёрте что творится. Учат новый танец. Ну, полная хрень. Я начала подкалывать их, ржать.

 

Бабуленция повернулась ко мне и гаркнула: « Чё, умная?! Валяй! Забацай! А мы поржём!» Я, со словами: «Смотрите, не обоссытесь», пошла на сцену. Музыку создавали бойцы-музыканты из Сашкиной роты. Играли хорошо. Старшой у них, по моим предположениям, не доучился в консерватории, а это мощно. Подошла к нему. Намурлыкала мелодию. Он хмыкнул. Я исчезла за кулисами. Остальные спустились в зал. Ансамбль грянул «Мурку». Под неё я выдала степ. Бить приходилось обычными туфлями по дощатому полу. Поэтому в особо эффектных местах я подносила палец к губам, музыканты врубились сразу, затихали, барабаны повторяли мои выкрутасы. Ни чё так, прикольно вышло.

 

Бабулька подозрительно спросила: «А ещё чего умеешь?» Я расплылась в поклоне: «А чего изволите, мэм?» Она подошла, представилась: «Шура. Давай эту… цыганочку, во!» Я взмолилась: «Ну, хоть юбку дайте! Чем махать буду?» Притащили из костюмерной юбку и шаль. И понеслась цыганочка с выходом из зала!

 

Приняли меня в дружный коллектив анаконд. Много мы с ними чего перетанцевали. Хорошая эта Шура оказалась. Горела на работе до золы. Всю себя отдавала. Жаль, что водку не пила.

 

Но это ж так, хобби. А мне, хоть денег и хватало, самолюбие не позволяло сидеть болонкой с бантом на шее. Пошла в школу. Взяли. Начала заниматься со школьниками. На первом же занятие выкинула за борт все калинки-малинки и объявила: «Так. Для начала джайв, потом рок-н-ролл. А потом секси попрёт». Девчонки повисли на мне.

 

Проработала я там не долго. Джайв, Ча-ча-ча и рок -н- ролл в исполнении детей, хотя, какие они дети, 8 -9 классы, взрослые выдержали. Но сексуального танца не перенесли. Меня уволили. Девчонки рыдали. Я направилась в дивный город Себеж (ударение на последний слог, но мы говорили не верно). в местный клуб.

 

Директором там был молодой мужчинка, всего лет на 10 старше меня. Он же руководил местным ансамблем. Звали Игорем, Игорёк такой под два метра ростом и в плечах ого-го. Игорёк ухватил меня за рукав и потащил на репетицию банды. Попросил подтанцовки сделать на все песни.

 

Послушала. Да, под такое можно что угодно, но не танцевать, о чём честно и сказала. Игорь не обиделся. Задумался. А потом спросил» А что бы вот тебе понравилось? Что бы зажгло и танцевать захотелось?» С этой минуты начался наш плодотворный творческий союз. Нашли четырёх девчонок, таких попсиховастее. Солировал Володька, сбежавший из Питера по непонятным причинам. Пел он божественно. Пил так же. Мы объездили с концертами всю округу. Были счастливы. Олька визжала от восторга, лезла на сцену, пыталась танцевать. Сашка злился, ревновал, но терпел.

 

*************************************************************************

 

Все музыканты, которые мне попадались, вовсе не дураки выпить. Некоторые любили травку, но с этими было не интересно, трава мне не понравилась, и я примкнула к пьяницам.

 

Себеж — маленький, плохо снабжаемый городок. А прибарахлиться девчонкам хотелось. Нормальное такое желание, живое. За обновками ездили на базар в Великие Луки. Автобус отправлялся раным-рано, по темноте. Когда мы в очередной раз решили совершить набег на рынок, музыканты предложили: «Девчонки, вам же один хрен вставать рано. А Наташке так и ночевать тут. Пошли к нам. У нас бражка есть. Целая фляга». Как ни пойти? Пошли.

 

Закинув Ольку к бабуле, у которой снимали раньше домик, пришли к святыню пьяную, музыкальную. Комната большая, есть диваны, кресла, куча аппаратуры и душ, и клозет. В душе — фляга. Во фляге — брага. Сверху ковш эмалированный, на столе — алюминиевые кружки. Всё! Аля фуршет!

 

Попадав кто на диван, кто в кресло, мы начали уничтожать бражку. Ох, и вкусная она! Легко идёт, но быстро кончается. Где-то к полуночи выжрали всё. А что? Чего там пить? Нас, девушек, трое, да музыкантов четверо. Накушавшись, решили поспать. Я рухнула на диван, лицом вниз.

 

Разбудил меня Генка, уникальный мальчик с абсолютным слухом. Потряс за плечо. Я начала медленно поднимать и поворачивать к нему голову. Генка зарыдал и упал на пол. Тыкал в меня пальцем, закрывал свой рот ладошкой, одновременно приглашая всех разделить с ним его радость. Я села. Морда лица болела нестерпимо. Голова ясная. Ноги лёгкие. Чё ржут — не пойму. А в комнате творился полный дур. дом. Ржали все, особо не выдержанные валялись на полу. И только я сидела на диване и вертела головой в поисках объекта веселья — поржать я люблю.

 

Наконец кто-то дрожащей рукой протянул мне зеркало. Я посмотрела. Мама дорогая! Йокарный же ты бабайка! И далее длительно пи пи пи… Этого пером не описать, все сказки меркнут. Но я попробую.

 

Из зеркала на меня смотрело чудище дивного уродства. Волосы стояли перпендикулярно голове. Уши горели адским огнём. Глаз и носа не было. Негритянские губ утонули в луноликой красоте бражки. Я заржала, засучила ногами и застонала. Как! Как я с такой красотой поеду?! Но ехать надо.

 

На улице ещё не рассвело. Дошли до автовокзала. Девчонки отправились покупать билеты. Я, как чудище в «Аленьком цветочке», заползла в кусты. Курю. Жду.

 

И тут сзади кто-то хлопает меня по плечу и голос: «Девушка, можно с Вами познакомиться?» Недалеко горит фонарь. Можно, если нервы крепкие. «Ну, блин, — думаю — сам напросился». Медленно поворачиваюсь, ощериваюсь и …резкий выпад вперёд со звуком «РРРРР» в сторону придурка. Ой ё ё! Как я смеялась! Бедное моё лицо! И как оно не треснуло. Мужик подпрыгнул на месте и с воплем «мама» резко развернулся, запутался в кустах, упал. В это время вернулись девоньки с билетами и, увидев происходящее, добили мужика: « Йети, чё творишь? Народ пугаешь. На минуту одного оставить нельзя». Мужик удирал на карачках, под свист хулиганок — подружек, петлял между кустов, оглядывался, только что не крестился.

 

Поездка удалась. Лицо моё приняло прежние формы. Ольку я забрала. Сашка возвращался из командировки.

 

*************************************************************************

 

Любовь, Любовь. Как ты прекрасна, безгранична, мощна и хрупка. Так и лезет, и липнет к тебе эта мерзкая сестричка из зазеркалья, ревность, гнусная убийца, подлая тварь о семи головах. Гоните её взашей, рубите её щупальца и выдирайте жала, а иначе она сожрёт вас, превратит в жалких, маленьких, бессильных. Любовь. Вера. Надежда. Всё. Ничего больше не надо.

 

Сашка вернулся из командировки. Конечно же, устал, конечно же, соскучился, но было что-то ещё, неуловимое, липкое, не доброе и опасное.

 

Сашка ревновал. Ревновал дико, зло. Пытался бороться, но ничего не получалось. Молча страдал, злился на себя, на меня и на весь мир заодно.

 

Я кинулась спасать нас. Он бурчал всякую чушь, на откровенный разговор не шёл. Тогда я, будучи дурой, решила его встряхнуть и, как говорится, клин клином выбить.

 

В городок наш кого попало не пускали, кого не попало тоже. Даже родственников без двух недельной проверки, хотя уж их-то давно перетрясли до трусов.

 

Но… Бегая по лесу для здоровья и пустоты головы, я нашла чудную дыру в заборе. Через неё частенько таскала подружек, жаждущих выйти замуж за красивых и здоровенных.

 

А если подружки прошли, то и банда расхристанных пьянчуг проползёт. План созрел. Детали по ходу пьесы.

 

Сашка ушёл в караул. Это вроде суток дежурств, только с пистолетом и автоматом. Я пригласила мужиков. Они с гиганьем и песнями загрузились в директорскую машину, кто не вошёл — запихнули в багажник. Ехать не далеко — выживет, даст бог.

 

Подъехали к «чёрному ходу». Машину Игорёк бросил в кустах и мы, бряцая бутылками, гитарами и пустыми нашими башками, потопали по тропинке. Пока шли по лесу, всё было хорошо. Но к дому, кроме как через весь городок, не пройдёшь.

 

Эти придурки начали маскироваться. Выстроились гуськом, я впереди, а они, пять обалдуев — панков, в лёгком полуприсяде, постоянно оглядываясь, рысили следом. Перископы накалились. Я прыснула и побежала. Музыканты ускорились полуприсядом.

 

Зашли в квартиру. Самый молодой, Геночка, измучившись в багажнике, решил принять душ. Остальные, обследовав мои хоромы и разочаровавшись, начали доставать бутылки и закуски. Я помогала. Генка орал в душе флойдов… В комнате брякали на гитаре.

 

Помывшись, Генка, недолго думая, напялил Сашкин халат и с криком: «Я чист, можете нападать!» выходил из душа. В это время входные двери с грохотом открылись, врезали Генке в лоб, Генка упал, халат распахнулся, под халатом, кроме Генки, ничего не было. На пороге муж в форме с пистолетом в руке. Глаза яростно вращаются, желваки рвут щёки, на губах висит: «Молилась ли ты на ночь?…» Генка вопит: «Не убивай, дяденька! Я не всю горячую воду вылил». Игорёк, под два метра ростом и столько же в плечах, вываливается в крошечную прихожку, придавливает Генку ногой к полу, защищая окаянный отросток, и вопрошает Сашку: «Мужик, те чё надо? Ты хто?» Сашка звереет. «Всё, — думаю — прощайте, мама и папа.»

 

Но тут подтягиваются остальные, высовываются из небольших щелей между Игорьком и косяками. И вдруг Сашка начинает ржать, опускается на пуф и убирает пистолет. А один из музыкантов радостно орёт: «Бля, Капуста! Ёлы ж палы!»

 

Оказалось давнишний старый знакомый. Далее всё по сценарию: водка, песни, ржач.

 

Потом, когда мы остались одни, Сашка всё мне рассказал. И про свою ревность, и про то, как бежал 5 км с пистолетом и хотел меня пристрелить. А в конце добавил: " Дура ты. А я псих».

 

Сашка успокоился. Бдительные командиры — нет.

 

*********************************************************************

 

Было у меня пробуждение в компании двух генералов. Нервы мои проверку на прочность прошли с блеском!

 

Двери в нашей квартире никогда на замок не закрывались. Рано утром Сашка убежал к своим бойцам. Я дрыхла после утренних прощаний. Проснулась от неуютного ощущения присутствия чужих. Очень близкого присутствия. Лежу. Глаза не открываю. Слышу — сопят, топчутся, покашливание. У самого уха. Мыслительный процесс рванул спринтером. Так, если мужики, то какого художника ко мне пристают? Обычно они шли на кухню, варили кофе или пили водку. Ага, значит не они. Тогда кто? Зачем? Чужие. Надо посмотреть.

 

Открываю один глаз. Опаньки! Генерал! Открываю второй глаз. Ого! Ещё генерал! Перед моей кроватью, на которой я раскидалась некультурно в… ну, почти без…, по стойке смирно, в форме, держа в руках эти, как там они называются…, по-нашему шапки, стояли два красавца генерала! Я приложила руку к пустой голове и скомандовала: « Вольно! Разойдись!» Генералы не колыхнулись. Безобразие. Я села. Натянула одеяло. Уставилась на них. Закрыла глаза. Открыла глаза — стоят! Лупятся. Придурки. Жду. Начал тот, что пострашнее: « Здравствуйте, Наталья Дмитриевна». «Здрастьте», — отвечаю. А сама напрягаю мысли: «Чего я натворила?» А он продолжил: «Мы к Вам по деликатному вопросу». «Водка в холодильнике», — говорю. Тут второй не выдержал да ка-ак гаркнет: «Перестаньте кривляться! И встаньте, когда с Вами старший по званию разговаривает!» «Во, — думаю — дела. Мне уже и звание присвоили. Интересно, какое?» Встаньте, так встаньте! Я резко скинула одеяло и встала по стойке смирно на кровати. Генералам пришлось смотреть на меня снизу вверх. Ну, и зрелище! Мма! Пальчики оближешь! Эх, жаль Сашка не видит. Ведь кому расскажи — не поверят. Ни за что. Стою, сверкаю попой и всем, что при мне. Эти потупились. Сжалилась. легла и одеялом накрылась. Смотрю. Жду. Цирк.

 

Собрались они с серьёзностью и продолжили. Из солдафонского монолога я поняла только одно: им не нравится, что я работаю в ансамбле, мучаю Сашку и позорю Российскую Армию. «Вот те раз, — говорю — да у меня такой танец есть под есаула, мы там в галифе, фуражках и гимнастёрках! Хотите покажу?» И собираюсь встать, а они хором: «Нет! Не надо. Мы видели». Ого! «А где?», — интересуюсь. Красивый снова обозлился: «Хватит, хватит издеваться! К Вам серьёзные люди пришли. Помочь пытаются, а Вы ведёте себя, как… как…» Я решила подсказать: «Как кто? Как проститутка что ли? Так я исключительно бесплатно всех трахаю». Генералы сказали: «До свидания». И ушли. Чего хотели? Чудно.

 

Вечером рассказала Сашке. Он гоготал, как ненормальный, а потом обрадовал: «Всё, Наташка, собирай вещи. Нас в другую часть переводят, в Хабаровск. Через две недели уезжаем». Во как.

 

***********************************************************************

 

Мы собирали вещи. Прощались с друзьями. Музыканты мои прослезились, записали адреса, помахали кружками с водкой. И мы поехали.

 

Сплетни летели, чёрными галками, летели впереди нас, предупредить, что в славный городок в Хабаровске едет ведьма и профурсетка Наташка. А Сашка смеялся и говорил: «Да пусть задавятся от зависти».

 

Сколько же было поселков, городов, людей. Разных. Помню всё и всех. Благодарна каждой секунде. Смотрю на фотографии. Они чёрно-белые. Люблю именно черно-белые. Они передают наши глаза, мысли, души. Сейчас можно оцифровать, заэлектронить… Не хочу. Передо мной наша свадебная фотография. Молодые, красивые, счастливые… Эту фотографию держал в руках Сашка…20 лет назад. Она до сих пор хранит его тепло, запах, улыбку… Мне интересно, каким бы Сашка стал, Теперь. Потолстел, похудел, морщинки… Нет, не думаю. Не дано ему этого. Впустили на короткий миг, полоснул молнией и всё. Хватит.

 

В Хабаровск ехали через Москву и родной Новосибирск. Компания собралась весёлая: Сашка, я, Олька, пудель Артус и кошка Мальва. Кошкой она была анатомически. В душе — собака.

 

До Москвы доехали поездом. Потом нужно самолётом в Новосиб. Времени до вылета оставалось много, и Сашка повёз нас гулять в парк Горького. Такси остановил квартала за два до парка, сказал: «Прогуляемся».

 

Прохожие улыбались нам, а мы довольно жмурились. Впереди, задрав антенной хвост, бежала кошка, за ней, обнюхивая всех и всё, что попадалось, семенил пудель, за пуделем скакала несмолкаемая Олька, следом мы с Сашкой, в обнимку.

 

Добравшись до парка, киска почуяла родной запах леса и рванула галопом. Пудель за ней, Олька за пуделем. Мы остановились.

 

Кошка в два прыжка залезла высоко на дерево и затаилась.. Пудель скулил внизу. На ветке, чуть выше кошки, сидела здоровенная серая ворона и нагло дразнилась. Мальва осторожно полезла вверх. Ворона немного сдвинулась. Заманив котейку почти на самую макушку, эта серая выдра уселась на тонкую ветку и каркнула. Кошка прижала уши и настырно поползла к вороне. Пудель под деревом изображал лису из басни.

 

Хитрая птичка постепенно, очень медленно, перемещалась к краю ветки. Мальва на пузе, растопыря лапы, ползла к ней. Когда подобралась вплотную, добыча, качнув со всей дури ветку, взмыла в воздух. Кошка, как на резинке, качалась на ветке и блажила. А ворона, сделав круг над деревом, вернулась и принялась клевать бедное животное в темечко. Со всех сторон слеталась помощь. Внизу пудель и человек пять любопытных ждали «сыра». Народ в парке оживился. Зрелище было интригующее.

 

Тем временем, вороньё прибывало. Мальва застряла на ветке, вопила, вспомнив, что она кошка и умеет мяукать, но выходило истеричное, пронзительное «а-аа». Олька рыдала, Я замерла. Сашка полез на дерево. В тот момент, когда он долез до середины, эта кровожадная скотинка Мальва резво поскакала вниз, сначала по дереву, потом по Сашке. Толпа под деревом рукоплескала, Олька прыгала от радости. Пудель ушел на фальцет. Я взяла пиво и пошла на лавку, открыла бутылку и с наслаждением хлебнула. Мне-то что? Я этот дурдом постоянно вижу. А людям, поди ж ты, приятно, весело…

 

Счастливо жмурясь на солнце я попивала пИвко и улыбалась. Классно. Как же классно.

 

*********************************************************************

 

Листаю, листаю и листаю помятые странички книжки своей. Как много всего. Как много и мало. Ошибки, удары, полёт… Четыре года и четыре месяца полёта. Это самые чистые и светлые страницы, не считая рождения детей. Но это уже две другие книги. И пишут они их сами сразу на чистовик. Редактор отсутствует. Критиков гнать, гнать и гнать… Сами критики, авторы и главные действующие лица. Не зачеркнуть, не исправить…

 

Мы в Новосибирске. Конец мая, Моего мая. Я родилась в мае. Под цвет яблонь, сирени и пьяный запах листьев, травы, новой жизни. Говорят, что тот, кто родился в мае, всю жизнь будет мается. Ой, как я маюсь, маюсь до безрассудства этой жизнью! Хлебаю всё, что она готовит в своём волшебном котле.

 

Остановились у Сашкиных родителей, мамы Жени и папы Жени. В огромной квартире они остались вдвоём. Сыновья — вояки -офицеры разъехались и радовали редко. Раз в год. Ольку приняли как родную. Нам выдали комнату в форме трапеции с лоджией, ванной и огромной шикардосной кроватью.

 

Мы отдохнули, оставили Ольку знакомиться с новым братиком и рванули по друзьям. Сашке хотелось к своим. Мне — к своим. Как быть? Да просто! Хочешь — вперёд! Выйдя для приличия из дома вместе, мы помахали ручками, завернули за угол и …разошлись в разные стороны, но договорились встретиться часов в 10 вечера. Встретились раньше. Намного.

 

Я, разумеется, побежала в ресторан. Девчонки некоторые поменялись, но костяк остался прежний. Музыканты на месте. Эстонец-руководитель всё также хреново говорит по-русски. Репетицию прервали. В мою честь. Официантки притащили закуски, я достала коньяк (девчонки водку не пили). Уселись за стол.

 

Время исчезало стремительно. Хотелось навестить универских подружек. Я собралась, попрощалась и рванула к выходу, как услыхала родной голос: «А на посошок?»»

 

К столу подходили Сашка, незнакомый парень и инопланетянка — друг по политуре с женой. Посошок выглядел внушительно, литра три, не меньше. Где они его взяли я не знаю. Видимо Олег, так звали друга, привёз. Это был не коньяк. Не то виски, не то спирт. не помню. Музыканты возбудились. Танцовщицы наморщили носики: " Фи, мы такое не пьём.» Сашка, как факир кролика из шляпы, достал из воздуха коньяк, чуток задумался и добавил банку солёных огурцов: « Э-ээ, огурцами коньяк — во! У Наташки спросите».

 

Девчонки оживились. Руководитель осведомился: «Алкоголички, как выступать будете?» Сашка ответил за них: «Лёжа!»

 

Вот такой Сашка. Так приятно было сидеть рядом, слушать, смотреть, жить… Девки напились, наелись, программу отработали сыто и лениво, потом подтянулись к столу.

 

Музыкантам предстояло играть всю ночь. Но они подбегали хлопнуть, дюзнуть закусить, занюхать и просто потрепаться, пожаловаться на нелёгкий хлеб.

 

Сашка с Олежкой попеременке таскали прямо на сцену рюмки, еду, сигареты. Руководитель сидел за столом пьяный, махнул на всё это безобразие рукой и звал меня назад в варьете. Сашка смеялся, обнимал меня и кричал ему в самое ухо: «Хрен тебе. Моя Наташка. Моя».

 

Нас оберегали, держали ангелы на своих ладонях, но уже дыханием отделяли. Мы ничего не понимали.

 

Наверное, это и к лучшему.

 

Жить ему оставалось два года и четыре месяца.

 

*************************************************************************

 

11 лет заключения в военных городках, запрятанных в лесах, заповедниках, обмотанных колючкой, поедающих и выплёвывающих, гниющих, молящихся на своего божка, иногда полнейшего самодура, проутюжили меня жестким прессом сплетен и если бы только сплетен…

 

Хабаровск. Точнее 30 километров от него. Большехехцирский заповедник. Уссурийские тигры, мишки белогрудки, косули… общага. В общаге комната. В комнате четыре железных кровати, четыре тумбы, удобства этажом выше и общие.

 

Ольку пока оставили у бабушки. Сашка пропадал на службе. Я рвала лианы в местных джунглях. Сопки, непролазный лес, тоска… Армию сокращают… Денежное удовольствие задерживают… Офицеры кормятся с подачек сердобольных продавщиц в долг, под запись. В городке грязь, мусор, пьянки…

 

Сашка снял погоны и подался …ох, лучше бы не подавался никуда.

 

Весь Хабаровск раскатывал на японках. Ниссаны, Тойоты, Субару, Мазды и прочие чудеса, пока не заполонившие другие города. Жигули не встречались.

 

Сашка искал. И нашёл. Заявился к самому крутому в городке скупщику иномарок, притащил водку, водрузил её на стол, сел и сказал: «Так. Ты берёшь меня к себе. Всему учишь. Денег у меня нет». Олег, хозяин дома и спекулянт по призванию, покрутил бутылку, покривился, достал стаканы и сел. Обалдел от такой наглости. Выпили. Молча. Сашка сидит, насупился, глазюки колючие, злые. Посмотрел -посмотрел Олег да и согласился. Потом шутил, мол, испугался.

 

Сашка через пару недель прикупил себе машинку, натащил в дом всякой техники, начал швыряться денежками и с гордой мордой разгуливать по городку. Часто уезжал, пригонял машины, продавал, опять пригонял, и снова продавал..и так бесконечно, минус бесконечность. Ольку забрали к себе, закармливали «марсами» и «сникерсами», заваливали Кенами и Барби, шмотками, велосипедами и прочие, и прочие. Шлялись по дорогим кабакам, кормили теперь уже двух пуделей исключительно вырезкой, пили дорогущий коньяк, короче, шиковали. «Жизнь удалась». Я набрала группу девчонок, обучала танцам, занималась с ними гимнастикой, расслаблялась, проветривалась от навалившего «счастья».

 

Купить машинки можно было в двух-трёх местах: Артём, Находка, Ванино. Сашка промышлял в последнем. Залётных чужаков в бизнес не пускали, угрожали, отстреливали. Жёстко, быстро…

 

У каждого была своя конкретная функция. Кто-то тащил японский металлолом на пароходе, кто-то забирал с парохода, кто-то гнал дальше. Сашка с Олегом покупали их непосредственно в Японии. Но сами туда не ездили. Машины доставляли на блюдечке за копейки. Потом их грузили на огромный паром в Ванино, тащили в Холмск, далее гнали своим ходом в Южно Сахалинск, за секунды брали справку-счёт и назад в Ванино, грузили на платформы, сами — в купе, а от Комсомольска на Амуре своим ходом до Хабаровска. Мороки много, Денег ещё больше.

 

В одну из таких поездок Сашка меня и взял. Доехав до аэропорта в Хабаровске, мы бросили свою бэху на стоянке, погрузились в самолёт, полетели. В Ванино нас встречали весело, потащили в ресторан, напоили, накормили морскими деликатесами, уложили спать. Все дела завтра, завтра…

 

Утром забрали две машины. Марки в моей памяти не зафиксировались, да я в то время в них ещё и не разобралась. Расселись мы с Сашкой по лошадкам и погнали их на паром.

 

Паром выглядел как Ноев ковчег. Глядя на него закрадывались сомнения, а не потонет ли чудовище, в пасти которого исчезали люди, машины, железнодорожные вагоны. Заехали. Припарковались. Вышли. И я намертво вцепилась в Сашку. Потеряться было не фиг делать. С нами ехали ещё трое. Мужики посмеялись надо мной, поиздевались над Сашкой на предмет самовара и Тулы, за что получили по пинку, и исчезли… Как в сказке — вот они были и пропали. Сашка, видя моё изумление, решил подыграть …и тоже исчез. Я обалдела. Стояла, стояла, ждала, а потом ломанулась к выходу, бегом, на свободу. Меня догнали быстро и толкнули прямо в чёрную стену. Я заорала, зажмурилась, собралась в комок в ожидании удара. Но никакого удара не ощутила. Я стояла в тёмном и маленьком закутке. Передо мной еле различимые ступени. Сашка спокойно подошёл, лениво буркнул: «Да, никогда здесь лампочку не вкрутят». Побрёл вверх. Я за ним.

 

Мы поднимались по лестнице, поворачивали то вправо, то влево и наконец попали в каюту. Просторная такая каюта, четыре кровати, большой стол посередине, лавки. За столом наши напарники, на столе, естественно, водка и закуска. Мужики пили всю ночь. А я легла спать. Состояние моё чернело на глазах, мысли закручивались в спирали, пить не хотелось.

 

Утром я увидела ещё один портовый городок, Холмск. Небольшой, чистенький, уютный. Сашка повёл меня в ресторан. Такого я ещё не видела. Ресторан располагался на двух этажах. Со второго доносилась разухабистая музычка, визг, гогот. Но мы туда не пошли… пока. Сашка толкнул меня к маленькой и ни чем не приметной двери. За ней находилась крошечная комната, вдоль стен куча ячеек, в ячейках — обувь. К нам подошла японка в кимоно. Я открыла рот. Японка заговорила по-русски. Мы стянули шузы. Поставила свои в свободную ячейку, а Сашка начал канючить: «А если украдут? Или вот перепутают и чужие обуют и уйдут? А мне тогда в носках». А в глазах чёртики чёртово колесо крутят. Официантка терпеливо ждала. Когда Сашка замолчал, эта куколка парировала: «Да кому на хер твои дерьмовые кроссовки нужны. Вали отсюда, если так за них переживаешь». Сашке ответ необычайно понравился. Он повеселел, запрыгал сначала на одной ноге, потом на другой, закинул свои драгоценные черевички в ячейку и и повернулся к девчонке: «Всё! Сдаюсь. Ведите!»

 

В ресторане всё необычно. Столов нет, стульев нет. Красивый ковер на полу, торчащие головы …Я остановилась. Подошла ещё одна «гейша». Поклонилась, предложила пройти. Я с опаской двинула вперёд. Но меня обогнал Сашка, подошёл к непонятному строению. Оказывается, в полу сделаны углубления, в них — несколько ступеней, мягкие диванчики, а стол располагался чуть выше уровня пола. Мы спустились в ковровую ямку, сели. Удобно. Как же официантки будут подавать нам еду?

 

Официантка присеменила, поклонилась и опустилась на колени. Сашка млел. И каждый раз, когда её подзывали к столу, она кланялась и опускалась на колени. Сашка звал официантку каждые 5 минут. Я не выдержала и поинтересовалась у девчонки, наряженной в традиционный японский костюм с головы до пят: «Сколько тебе платят, а?» Я бы на её месте вылила сакэ на Сашкину башку на третьем подходе.

 

Насытившись японской кухней и поклонами «гейши», Сашкина душа запросила развлечений. Мы поднялись на второй этаж. Перед этим муженёк мой устроил клоунаду по поводу подмены его лакированных штиблет на драные кроссовки.

 

Знакомая и привычная для меня обстановка второго этажа приняла нас радушно и неожиданно, как старых, добрых знакомых. Только Сашкина физиономия озарила танцующих, как табун девок радостно взвизгнул и поскакал прямо на него: «Урра-а! Идеец!» Я искала предмет, потяжелей. Сашка отбивался от поцелуев и орал: «После, в следующий раз! Сегодня с женой я!» Фанатки Чингачгука резко развернулись и нагло принялись рассматривать и обсуждать меня. Я закипала. В руках держала глиняный горшок, целилась в Сашку. А он хитро и довольно ухмылялся, наслаждаясь вниманием и моей ревностью. Потом подошёл и проворковал: «Ух, ну, до чего приятно, когда тебя ревнуют. Ммм… ты не представляешь…» Я поставила горшок и лягнула его. Табун залился задорным иго-го, Сашка солировал басом.

 

***********************************************************************

 

На следующий день вернулись в Ванино. Предстояла погрузка на площадку «новых» японок. Я и подумать не могла, как это происходит. Обычный деревянный допотопный вагон, двери откатили в сторону, положили две обычные доски и гостеприимно предложили: «Пожалуйста, заезжайте.» Сашка быстренько загнал свою машинку в вагон, как эквилибрист. Я судорожно соображала, что делать. Ехать по двум качающимся и узким доскам боялась. Сашка спрыгнул, подошёл к следующему вагону, распахнул двери, положил доски и уставился на меня. Ну, уж дудки. Не поеду. Стала просить его загнать мою машину. Бесполезно. «Я же упаду!» — почти плача пыталась разжалобить я коварного индейца. Но нет. Даже слова ни сказал. Села за руль. Куда денешься. Мужики подтянулись и, по-моему, делали ставки: упадёт — не упадёт. Сашка довольно лыбился и пообещал подстраховать. Перекрестилась, поехала. На удивление легко загнала машину. Самое сложное позади, так мне думалось в тот момент. Ага, конечно! Перегон от Комсомольска до Хабаровска я запомнила так же ярко, как роды.

 

До Комсомольска ехали весело, легко. Не пили. Всех ждали сложные, а некоторых и опасные, перегоны. Карты, байки, разговоры ни о чём.

 

Утром из всех вагонов посыпалось разноцветное драже машин. Попрощались с мужиками, поехали.

 

Я впереди. Сашка за мной. Спокойно ехать Сашка не мог, да он и жить спокойно не мог. Потихоньку начал раззадоривать меня, злить, подгонять. Мы устроили настоящие гонки.

 

Между Комсомольском и Хабаровском был раньше замечательный участок дороги. Широкий, ровнёхонький, как море в полный штиль. Состоял он из крутого спуска, мягкого лекала поворота и крутого подъёма. Сашка, прекрасно зная про него, нарочно меня и подгонял. Нам предстояло проверить максимальную скорость, на которую способны новые машины.

 

Обогнав меня в очередной раз, Сашка мигнул мне правым поворотником. Это означало, что обгонять его нельзя. Совершенно напрасная перестраховка. Догнать Сашку невозможно. Я ускорилась. Педаль газа практически лежала на полу. Стрелка спидометра ушла далеко за сотню. «Японка» бравурно наигрывала похоронный марш. Появилось ощущение полета. скорость чувствовать я перестала. Сашка уже взлетел на горку и пропал. Странные ощущения. Адский или божественный коктейль ледяного ужаса, нечеловеческой сосредоточенности, холода по спине и какого-то дичайшего восторга. Хотелось быстрее, ещё быстрее, выше, выпустить закрылки и взмыть к облакам, за облака, дальше, дальше… лететь и не возвращаться…

 

Но я вернулась. С рёвом взлетев на горку, начала сбрасывать скорость. Индейца не видно. Укатил вперёд и ждать точно не будет. Вот обидно всё — таки. А вдруг со мной что-то случится? Колесо проколю или разобьюсь. Я сплюнула: «Тьфу, ты. Накаркаешь ещё.» Кстати, на счёт прокола. Сашка мне колёса менять не помогал. Принципиально. Тренировал, так сказать. Ой, не могу! Наивный! Объяснял тем, что когда я буду одна на трассе, то должна надеяться только на себя. Купил мне всякие штуки, я их покидала в багажник и понятия не имела, как ими пользоваться. Если случались мелкие поломки, то я делала так: сначала к обочине прижималась, выходила, с умным видом обходила тачку, ели это был прокол, пинала колесо и ждала, а если что-то другое, то открывала капот и торчала из него попой, пока кто-нибудь не остановится. Ждать не приходилось. Добрые и отзывчивые водилы безвозмездно дарили помощь, участие и хорошее настроение.

 

В данный момент всё работало, жужжало, тянуло и катило. Для полного удовлетворения мне не хватало стопарей Сашкиной машины. Проехала довольно много. Не мог же он бросить меня и…

 

И тут я видела аварийку. Сашкина машина валялась, как детская поломанная игрушка вверх колёсами и радостно мигала фонариками. Сашки не видно.

 

Тормозила так, что машину занесло. Бросила её посреди дороги, коршуном полетела вниз. Сашки нигде нет. Сказала себе мысленно: « заткнись, дура, всё норм, думай» и начала обследовать машину. Крови нет — это раз. Стойки целы — это два. Да и вообще, такое впечатление создавалось, что машинку взяли и так аккуратненько положили на крышу. По всем показателям водитель отделался лёгким испугом. Видимо и понёс этот испуг за ближайшие кусты.

 

Крадусь к кустам. А там лежит Сашка. Спит? Нет, ни фига. Странно лежит. Так не спят. Подошла. Очень осторожно прощупала пульс — есть. Обследовала руки, ноги, голову. Всё в норме на первый взгляд. Трогать не стала больше ничего. Вдруг с позвоночником проблемы. Надо врачей. Как? Ага, на трассу марш! Но тут ко мне уже бежали мужики, спросили, чего случилось, поняли, что я в полном неведении, быстро всё организовали. Один, немедля, полетел до ближайшего посёлка за доктором, второй отогнал мою машину, напоил меня почти насильно какой-то хренью, накрыл Сашку курткой своей. Сидим. Ждём. Сашка в отключке. Я абсолютно спокойна …внешне. Внутри — лежу рядом с ним.

 

Приехала скорая. Сашку на носилки и в «таблетку». Распихивая врачей и мужиков, я залезла следом и уселась рядом с мужем. Смотрю волчонком, только что не скалюсь. Доктор посмотрел на меня, молча закрыл двери. Поехали.

 

По пути Сашка очнулся. Застонал, открыл глаза и спросил: «И сколько тебя можно ждать? Где носит — не понятно». И вырубился. Странно. Что происходит с ним?

 

В больничке выяснилось, что мужу сильно повезло. Травм никаких. Сотрясение и всё. И видимо шок. Положили в палату. Сказали, недельку понаблюдают. Я взмолилась: «Дате позвонить. Там машины брошены». Дали. Дозвонилась через дежурного до Олега, рассказала, он наорал, обозвал нас с Сашкой всеми матами, которые знал, велел ждать в больнице и от мужа дальше, чем на метр, не отходить. А шмыгнула носом, пошла ждать.

 

Олег зашёл в палату, посмотрел на компаньона и поинтересовался: «Ну, и сколько на этот раз выдавил?»

 

Сашка, который к тому времени пришёл в сознание, но башку его клевали дятлы, поморщился: «А чё?» «А на хера! Вот чё!» — гавкнул на него Олег. Я согласно кивнула головой. Но спаситель посмотрел на меня зло и съехидничал: «А ты, значит, белая и пушистая?» Я радостно и ещё активнее затрясла головой. «И не гоняла? — подозрительно прищурился спекулянт. Я замотала головой в стороны., изобразила удивление и обиду. Олег погрозил мне пальцем и вышел. Сашка прошептал: «Сколько?» Я также шёпотом ответила: «Сто восемьдесят».

 

Индеец довольно хмыкнул: «Моя школа. Я чуть больше».

 

Сашку мы забрали. Машину ему вести не дали, он обиделся и всю дорогу спал на заднем сидении. А я поглядывала на него в зеркало и прибавляла газ. Сзади сигналом матерился Олег, я открыла окно и показала ему средний палец. Закрыла окно и ещё ускорилась. Пошёл он. Нам домой надо. Дура я была набитая.

 

*************************************************************************

 

Вспоминая свою бешеную молодость, я удивляюсь, как мне удалось не спиться! Было выпито такое количество крепких напитков — состав железнодорожный, занявший переезд на сутки! И не болела, и танцы, и спортом занималась, даже успела какие-то разряды получить по лёгкой атлетике и лыжам. Когда, как мне это удавалось — не спрашивайте. Тайна, загадка, фантастика. Ещё и училась. Во энергии было! Просто фонтан неиссякаемый. Авиационный колледж — штука серьёзная. Учились 4 года. Сопромат, Металловедение и. т. п. Одно черчение чего стоило. Чертежи к моей дипломной работе разместились на 9 огромных листах ватмана. Защиту оценивали серьёзные дядьки, среди которых не только преподаватели, но и практики. Защитилась на отлично, а потом ко мне подошёл мой руководитель и, смущаясь, сказал: «Наташ, ты молодец. И наряд так тонко продумала». Я замерла. Что ещё не так? Платье приличной длины, простое, белое… А он: «Ты в зеркало смотрелась?» Я молчала, лихорадочно соображая, всё ли одела. Блин, не всё… А он в усы улыбается и подмигивает: «Бестия ты, ох, был бы помоложе. Ты ж у окна стояла, так? Вот… Красотища. Всё рассмотрели. А платье хорошее, облачком эдак, облачком вокруг. Х-хе!» И потопал, глумливо посмеиваясь.

 

Компаньонам надоел автомобильный бизнес. Хотели размаха, свободы, денег. Шуршали мыслями, сорили словами, думали… Сначала перекинулись на бытовую технику. Получали вагонами, сбывали крупными партиями, начались частые встречи в ресторанах. В Хабаровске в то время был уникальный японский ресторан. Идеальное место для деловых переговоров. Два этажа, огромный балкон. Стены больничного белого цвета, и нет ни какой музыки. Учтивые, молчаливые официантки в форме а-ля секретарь, более чем достойное меню. Туда-то Сашка с Олегом и зачастили. Иногда подтягивали меня.

 

Намечалась крупная партия греческих шуб. Представитель прибывал со дня на день, без никого, чисто поболтать. Вновь испечённые дельцы повели разговор со мной издалека. Я долго не могла въехать, чего этим придуркам от меня надо. А когда въехала — подавилась матом.

 

Олежка выжидательно молчал, умоляюще строил глазки. Сашка виновато лупал маслинами. Я закипала. Нет, ну, надо же до такого додуматься!

 

Когда температура кипения понизилась, мне начали спокойно объяснять что да почему и если по-другому, то никак. Я слушала, страдала и ненавидела Сашку. Он это понимал… Гад.

 

План простой и пошлый. Мне нужно всего-то явиться в ресторан, якобы случайно встретиться со своим якобы не мужем, обрадоваться случайной встречи, повертеться, построить глазки и уйти. Всё. А дальше они сами. Врали. План был намного тупее и пошлее.

 

Наряд для меня мужики выбирали сами, тщательно, нудно, долго. На рандеву подвёз Олег. Сашка вёл переговоры. Зашла. Индейские перья светились на весь зал. Прошла за соседний столик, читаю меню. Жду. У Сашки начинает дёргаться глаз. Тик что ли? Нет, подмигивает. Не реагирую. Сижу, как кукла. Официантка притащила мой заказ — клешни краба с хирургическими инструментами, потому что просто так, вилкой и ножом, съесть не получится. В набор входили щипцы, длинный тонкий металлический щуп, ложка, вилка, нож. Я принялась оперировать краба. «Нечаянно» набор для пыток с пронзительным звоном упал. Я пискнула, вскочила… Объект совращения обернулся, расплылся в похабной улыбочке: «Деточка, не надо слёз. Сейчас всё исправим». Позвал официантку пальчиком, пошептал на розовое ушко, эта а-ля секретарша молнией метнулась, поставила на его стол чистый комплект посуды, в мановение ока принесла клешни с кучей железок, а дядька подошёл ко мне, взял по локоток и вежливо пиханул к столику. Сашка закрыл лицо рукой, сделал вид, что меня не знает. Ну, думаю, гад, я тебе устрою.

 

Дяденька представился. Слава он. Я выдала не задумываясь: « Изольда Ибрагимовна!» Чопорно наклонила головку и протянула лапку для поцелуя. Сашка подавился. Престарелый Славик воодушевился: «Ооо!! Шикарной даме — шикарное имя. Браво родителям». Сашка под столом наступил мне на ногу. За что получил хорошего пинка острым носком туфли. Славик хвост распустил не на шутку. Сижу, вхожу в роль путаны. И, кстати, приехал дядя Слава не один, а с охраной. Неподалёку мой намётанный «путанский» глаз засёк двоих скучающих парней. Молодые, спортивные, интеллект на лицах присутствует. Ну, что ж. Понеслась… Теперь хрен вы меня остановите. Удила закусила…

 

**************************************************************************

 

Что может простить любящий? Есть ли пределы, границы? Возможно… Тогда другой вопрос: что нам прощают там, наверху, внутри нас, вокруг нас? Всё. Вот и думайте.

 

Прощение даётся не легко. Нет, не само слово. Что ж тут сложного? Плюнул, процедил сквозь зубы: «Прошаю…» А вот искренне, до самого донышка простить, отпустить, любить вопреки, и не взирая… Это очень и очень трудно. К этому надо прийти, прочувствовать, вымучить, выстрадать. Потом становится легко, светло, чисто.

 

Славик ухаживал шикарно. Размахивал волшебной палочкой. Раз (!) — цветы… два — конфеты… три (!) — Ого! Французское, настоящее шампанское в японском ресторане. Чародей. Искуситель. Змей…

 

И, заметьте, всё под присмотром любимого! Благодарный зритель, не обессудь! Всё по сценарию, действующие лица и исполнители — в программке. Либретто написано Вами. Кушайте. Аплодируйте Цветы — в машину!

 

Я нагло кокетничала. Дяденька ходил павлином. Сашка тренировал силу воли. Мне стало интересно, а что далее… а? Явно шёл открытый съём. Это понимали все. Действо обязано двигаться и развиваться.. Вступление… тема… разработка… кода… финал. Ну, пожалуй, можно добавить ещё экспозицию. Будет не плохо.

 

Славка остановился в дорогущей гостинице. Но мои «сутенёры» мечтали переманить его в городок, в нашу с Сашкой норку. Там легче его обрабатывать. А планы у них, как оказалось, были бандитские. Меня не посвящали. Пока нет.

 

Съём продолжался. Маг разжигал свечи. Принцесса жеманничала, «Смущалась» нагло и сексуально. Всё! Клиент созрел! Переходим в галоп!

 

Дяденька подозвал одного из охранников, пошушукал на ушко, порастопыривал пальцы, по-барски махнул рукой. Пацан ускакал.

 

Сашка посмотрел на часы. Ждал подмогу. Подмога задерживалась. Секьюрити вернулся, в поклоне шепнул информацию хозяину, выпрямился и уставился на меня. Потоптался и, незаметно лыбясь, показал мне большой палец. Идиот.

 

Дядя Слава заёрзал, начал комкать переговоры. Сашка напрягся. И тут подбежал Олег: «Здрасьте, здрасьте… извините — простите… ща всё решим…» И замолк… Сашка убивал его взглядом. Олежка почуял не ладное, даванул косяка на охранников, на меня…

 

Я решила ему помочь:" Здрасьте, — говорю — очень приятно!» Спекулянт уселся на стул. Лихорадочно теребил мысли.

 

А Славка перешёл в атаку. Поднялся. Меня под локоток: " Извините. Вынужден откланяться.» Потом указал глазами на меня: «Вот. Необходимо проводить Изольду Ибрагимовну». «Кого, кого??» — Олежка аж со стула встал. Сашка хмуро и злобно процедил: «Кого -кого? Глухой? Изольду Ибрагимовну. Понял? Придурок». И отвернулся.

 

«Сволочь ты, — думаю, — шубы вонючие дороже меня». Славик повёл меня к выходу. Охранники за нами. Я помахала ручкой: «Чао! Малыши!» За спиной различила возмущённый шёпот Олега: «Саня, ты чё — дурак? Ты чё творишь? Ты куда её? Он же её…» Саня прошипел: « Да, пошла она, проститутка.» Ну, всё! Удила проглотила. Приготовилась встать на дыбы, скидывать седока.

 

Вышли на улицу. А перед нами «козлы бородою метут…» Чёрная, блестящая, красавица бэха! Шофёр распахнул дверцу. Я птичкой юркнула, села, юбочку расправила, реснички улетают, губки бантиком. Славик сел впереди. Охранники — в другую машину. На крыльце два дракона. Ноги шире плеч. руки в карманах, плечики разминают. Ну, ну.. Показала им «фак» и защебетала со Славкой.

 

Привёз он меня не в гостиницу. Квартира. Небольшая, уютная, хорошо упакована. Бар, траходром, закуски, душ. Полный комплект.

 

Слава хамом не был. Деликатно проводил к столу, усадил, налил коньяк, предложил фрукты. Сидим, пьём. С опаской поглядываю на траходром. Дядька снял пиджак. Мне особо снимать было нечего, поэтому сняла туфли, забралась с ногами в кресло. Пью маленькими глотками. Спать с ним в мои планы не входило. Надо выкручиваться.

 

Слава начал вежливо приставать. Я его обняла и промурлыкала: « Хочу тебя… рррр…» Карман оттопырился. Со словами: «жди, я в сейчас» пошла в душ. Туфли остались у кресла. Слава медленно стянул рубашку через голову. Начал расстёгивать брюки…

 

Прикрыла двери и на мягких лапках вылетела из квартиры, наткнулась на охранника, оттолкнула его и понеслась к выходу. Там второй. Стоит, Лыбиться. Пронеслась мимо и вчистила по улице, завернула во двор, попетляла и спустилась к реке. Села на траву. Реву. Сумка и туфли остались у Славика. Поревела, успокоилась. Ну, что? Надо ехать домой. Поймала такси, доехала до КПП, водиле сказала: «Прости. Денег нет». Хлопнула дверцей, исчезла за колючей проволокой.

 

От КПП до дома по бетонке три с половиной километра. Прошлёпала их пешком, чулки превратились в сети, пятки горели, но я ничего не замечала.

 

Зашла в квартиру, душ… кофе… Собрала вещи и ушла. Поехала в аэропорт. Всё. Развод. Какая же сволочь, какая сволочь ты, Сашка… Видеть не хочу…

 

*********************************************************************

 

Выше Любви и чище нет ничего. Да и вообще ничего нет кроме Любви. Всё от неё, всё для неё, всё с ней…

 

К тому времени тандем моего мужа и Олега пустил свои щупальца основательно. Бандитский Хабаровск хорошо знал и уважал Индейца и Пугача. Знали меня. В лицо. Знали и мою машину..

 

Меня Сашка, как я потом поняла, берёг, в грязь не макал, глаза не открывал. Только после его ухода мне стало многое известно. Многое, но не всё, далеко не всё… Ласковый, заботливы и нежный со мной и Олёшкой, в деле он был жестокий, решительный, жёсткий. Первый не лез, но своё охранял бдительно. Олег, тот похитрее, изворотливее, трусливее, подлый.

 

Я мчалась на своей машине злая, убитая, раздавленная. Думать не могла, кровь кипела, требовала действий немедленных, горячих. Уехать показалось самым правильным и простым.

 

Лето. Олька гостила у бабушки. Так и к лучшему. Расписание самолётов я не знала. Ехала наобум, решила, что посижу, подожду или как-нибудь решу данный вопрос. А скорее всего и не думала вовсе. Мне повезло. Рейс до Новосибирска отправлялся через три часа. Билет для меня нашёлся. Купила, сдала вещи на хранение. Пошла в буфет. Взяла коньяк, нажралась, как свинья. На регистрацию приползла. Пускать не хотели. Сунула денежку. Пустили. Сунула ещё — довели, усадили, укрыли. пледом. Всё. Лечу. Лететь долго. Я спала, во сне плакала, дёргалась, мучилась.

 

В Новосибирск прилетела, примерно во столько же, во сколько вылетела из Хабаровска. Чудо часовых поясов. Подошла к квартире. Долго топталась, собиралась с мыслями. Потом плюнула, позвонила. Двери открыл папка. Мама тревожно выглядывала из-за спины. Швырнула сумки и к маме на шею. Обняла, ревела, что-то говорила…, Мама гладил меня по голове, по спине… Папка расстроено топтался рядом. Олька испуганно выглядывала из своей комнаты. Пуделя радостно повизгивали. Господи, я дома… могу выплакать всё, что накопилось. Меня поймут, не осудят.

 

На следующий день всё рассказала родителям. Выслушали молча. Сказали: «Тебе решать. Обдумай. Не пори горячку». А папа спросил: « Доченька, а вещи твои где?» Вещи были у Сашки.

 

Пожила недельку на даче. Там замечательно. Сосновый бор. Чистый, звенящий, добрый. Запах, запах какой! Корабельные сосны… Огромные муравейники, скрипучая хвоя под ногами. Черника, брусника, грибы… Обское море. Я впитывала, хватала жадно, торопилась, пьянела, выздоравливала.

 

Часто гуляли с Олькой по лесу. Уходили далеко, километров за пять, иногда дальше. Бродили, лакомились ягодами, болтали, вдыхали.

 

Однажды набрели на большую сочную чернику. Ягода росла прямо посреди сосен. Олька наелась и ходила, рассматривала травинки и цветы. Рвать не рвала. Ни я, ни мама, ни Олька не любили сорванных цветов. Для нас они были мёртвыми, как ручки убитых младенцев.

 

Я обнималась с сосной, вглядывалась в голубое небо сквозь зелёную хвою. Это неповторимое сплетение надежды, свободы и чистоты.

 

И вдруг слышу, что Олька с кем-то разговаривает. И так странно разговаривает. Смотрю — лосёнок. Маленький, хорошенький. Идёт к Ольке, а она ему хлеб протягивает и сюсюкает. Глаза у лосёнка огромные, влажные, доверчивые и любопытные. Тянет носом воздух, ушами прядёт. Я засмотрелась. Потом опомнилась. Один он здесь быть не может. Мать наверняка рядом, но может быть и папаша.

 

Вокруг сосны, поди разгляди. Лоси хоть и крупные, а маскироваться мастера. Стала осторожно присматриваться. Точно! Вот она, мамка лосёнкина, медленно идёт, но не на нас, а как бы мимо, но взгляд не добрый. Тихо говорю дочери: " Стоять! Молчать!» Олька замерла. Лосёнок тоже. Мать нервничает. А потом я увидела самца. Огромный, рогатый, гордый и красивый, но страшный. Идёт быстро, не скрывается, прёт прямо на нас. Остановился, задрал башку и как заорёт. Олька села, я закрыла уши, лосёнок резко отпрыгнул, вся троица исчезла.

 

Олька поднялась, отряхнулась от сухих иголок, буркнула: « П@здацкий лось!» Я села. Олька зыркнула на меня и зашагала домой.

 

Через недельку мама осторожно посоветовала: «Ты за вещами съездила бы. Осенью в чём ходить будешь?» «Ладно. Съезжу», — я скучала и ждала, что Сашка будет меня искать, но он молчал. Ну, и пусть, и пусть. Приеду, заберу вещи и уеду… Купила билеты туда и обратно. Полетела.

 

Хабаровск встретил дождичком, тоской… Зашла домой. Сашка курил на кухне. Посмотрел на меня. Встал и закрыл двери. Обиделся, видите ли. Самолёт завтра. Надо переночевать. Тяжело.

 

Зашла на кухню. Сварила кофе. Села. Закурила. Сашка мрачный, тоскливый, потерянный. Я — его зеркало. Молчим. Пока душ, ужин — время спать. Сашка ушёл в Олькину комнату. Я растянула диван, улеглась. Жду. Не спим. Страдаем. Первая не выдержала я, позвала: « Саш, а Саш…» В один прыжок Сашка рядом. И всё. А то строили из себя. Ох, и хитрая у меня мама… хорошая.

 

Долго болтали, всё рассказали: и что делали, и что думали. Славку они кинули. Кинули жёстко и нагло. Шубы забрали, денег не дали. Что с ним стало, я не знаю. Но мне его жаль. Мужик он хороший был, добрый и не жадный.

 

Пацаны наглели, борзели. Зажрались. Конец был очевиден. Кто? И это предсказуемо…

 

*********************************************************************

 

Подошла к финалу… А память услужливо подсовывает всё новые и новые эпизоды. Водит кругами, аккуратно обходит чёрную, жуткую пропасть. То поездку в Самарканд подсунет, то отдых в Крыму… А то и вовсе вернёт в самое начало и давай выкладывать такие подробности, что поражаюсь, как можно это запомнить. Спасибо тебе, память, оставь мне, пожалуйста, все до одной секунды, показывай по чуть-чуть, смакуй, разглядывай, улыбайся. А сейчас мне надо дойти до конца. Свалиться мёртвой в бездну, залезть руками в раны, разодрать их, чтобы вытащить грязь, вскрыть нарыв, вырвать чёрный стержень боли. Поехали…

 

Сашка выполнял все мои прихоти. И вот мне захотелось купить так называемую «Стенку». Такой набор шкафов, много всякой всячины. Хочешь — пожалуйста. Пошёл, купил, начал собирать. Собрал почти всё. Остался самый большой шкаф. Сашка соединил шурупами четыре доски, положил на пол. Получился большой ящик. Залез внутрь, крутит дрелью шурупы. Я стою рядом. И бац! Как молния! Перед глазами: гроб — Сашка; гроб — Сашка. Сердце падало и поднималось вместе со вспышками. Испугалась, отмахнулась: «Ерунда». Подошла к Сашке, обняла его. А он улыбается, шутит: «Ну-ка, ну-ка, иди сюда. Мы с тобой в шкафу ещё не пробовали». Да что нам стоит! Хоть на люстре, только с тобой… только бы с тобой…

 

Сашка менял машины часто, слишком часто. Больше двух — трёх недель не выдерживал. Выбирал поновее, любил скоростные спортивки. Продолжал заниматься крупным оптом, поднаторел, ему теперь было всё равно, чем торговать. Хотя торговлей данный бизнес можно назвать с большой натяжкой. Зачастую товар они не видели.

 

Машины брал с парохода, но уже не на продажу, а для себя. О делах говорил очень мало. Пульсирующей, рваной нитью остался в моей памяти один из последних разговоров. Мы возвращались из Хабаровска в городок. Машину вёл Сашка. Я развалилась на заднем сидении, пила потихоньку пиво. Была тёплая, пёстрая дальневосточная осень. Смотрела в окно, ловила солнечных зайчиков. Сашка поглядывал на меня в зеркало, довольно улыбался, глаза грустные. И вдруг ни ст ого ни с сего металлическим, неживым голосом выдал: « Обещай мне, когда меня не станет, ты сразу же выйдешь замуж. Лучше за военного. Ну, чё уставилась?» Действительно, и чё уставилась?!

 

Честное слово, без матов моё состояние не описать. Я тупо смотрела на Сашку, пыталась уложить его слова в голове. Не получалось. Смысл доходил туго, цеплялся за всё, что только мог. Сашка повторил требование. Я замотала головой, на глазах появились слёзы. Заорала: « Нет. нет. нет… дурак ты». Сашка резко затормозил, я врезалась в переднее сидение головой и свалилась на пол. Он вышел из машины, открыл задние дверцы, вытащил меня, как кошку, сгрёб, прижал, а потом толкнул в машину и рыкнул: «Ты меня слышала. Не сделаешь — приду с того света и придушу». Сел за руль, зыркнул на меня в зеркало, подмигнул, цокнул языком, произнёс: «Вот такие дела, Наташка». Поехал дальше.

 

На обед Сашка приезжал всегда домой. Любил вкусно покушать, попить хороший кофе, выкурить сигаретку. Иногда так и оставался дома, никуда не спешил. В конце октября он приехал на обед возбуждённый, счастливый, таким я давно его не видела. Скакал по комнате, то поднимал, то отпускал меня, шутил. Потом радостно сообщил: «Наташка! Я сегодня такую тачку, такую тачку… новьё, 6 горшков, перламутр, мммм… скайлик — мечта! Завтра пригоню, покатаю. Тебе понравится. Она на тебя похожа». И убежал, даже обедать не стал.

 

На следующий день Сашка наприглашал гостей обмывать машину. Я вертелась на кухне, готовила всякие вкусняшки, Олька бегала тут же и вкусняшки эти пожирала, как гиппопотам. Я шутливо её гоняла, она хихикала и нарочно хватала еду, хотя была уже сыта.

 

Часов в семь вечера подтянулись гости. Сашки не было. Он появился через час, довольный, возбуждённый, наглый. Хвастал машиной, после первой рюмки потащил всех на улицу смотреть «красавицу». Я вышла последней. Села на лавку спиной к машине. Закурила. На машину смотреть не хотела. Увидела её позже. 3 ноября.

 

Народ бегал вокруг японского чуда, цокал языками, мычал, выражал щенячий восторг. Это была Ниссан Скайлайн, абсолютно новая, недоспелого вишнёвого цвета, отливала перламутром, мощная, страшная…

 

Сашка ликовал, как большой и добрый ребёнок. Я просила порулить. Ответ последовал резкий, жёсткий и грубый: «Нет! Из-под ж"пы рвёт. Нет!»

 

Приобрёл её Сашка по бартеру. Как это ни смешно звучит, но поменял на сигареты. Долго упрашивал хозяина, буквально преследовал его и в итоге уломал. Сашка уговорить мог кого угодно.

 

Мы с девчонками старшеклассницами готовили несколько танцев для очередного концерта. Репетировали на сцене. Было прохладно. Я постоянно куталась в чёрный вязаный платок. А потом… подошла к зеркалу… и повязала им голову. Не могу до сих пор объяснить себе — как?

 

Пришла домой около полудня. Начала готовить обед. Время час дня. Сашки нет. Задерживается, мало ли…. Два часа… нет… четыре… нет…. Заходит подруга… в глаза не смотрит… я улыбаюсь, приглашаю пройти, иду варить кофе, болтаю какую-то чушь. Ирка смотрит стеклянными глазами. Губы белые, руки сломаны: «Наташа, я не могла не прийти. Уже весь городок знает. Тебе говорить боятся… Ты только… да… Саша разбился…,его нет больше…»

 

Я не хочу понимать и принимать. Тупо смотрю на Ирку, продолжаю улыбаться, бегу на кухню, возвращаюсь и ору: «Повтори! Повтори!» Ирка, как робот, повторяет: «Саша умер. Нет его. Нет».

 

Не плачу. На улице идёт снег. Первый снег…

 

Надеваю куртку, Ирка подаёт сапоги, послушно обуваю их, беру ключи от машины, Ирка отбирает, послушно отдаю. Выходим из квартиры… всё… провал. Очнулась в машине. Сижу на заднем сидении, рядом Ирка, за рулём — сосед. Тишина. Шуршит снег. Первый, белый, как саван…

 

Подъехали к больнице. Зашли. Встретил врач, испуганно глянул на меня, спросил: «Зачем вы её сюда привели?» Но я его не слушала, не видела… Зашла в какую-то маленькую комнату… На кушетке лежал Сашка. Узнала по ногам. Лицо закрыто простынёй. Пытаются вывести меня в коридор. Я отталкиваю, резко срываю простынь. Смотрю. Ран нет. Спит. Только на левом виске едва заметная дырочка. Совсем крошечная… Беру Сашку за руку. Она тёплая и мягкая. Говорю в никуда: « Он же живой. Он совсем тёплый…» Врач, боясь, что закачу истерику, грубо выталкивает меня в коридор. Я иду к выходу. Стою на крыльце. И этот снег, снег, снег… Холодный, белый, первый… Меня пытаются усадить в машину… Сажусь… Сашку выносят на каком-то покрывале, засовывают в машину Олега, едем в морг. Впереди мигающие огни, всю дорогу мигающие огни и снег. Ненавижу снег…

 

Сашка попал под самосвал. Кто-то перерезал тормозной шланг. Я даже знаю кто. Похоронили его в Новосибирске. Приехали родители, засунили в цинк, увезли… Я полетела с ним… Замёрзла, замолчала…

 

Плакать не могла и до сих пор не научилась…

 

Всё. Прожила на «бумаге» заново четыре года и четыре месяца. Что-то не дописала, оставила себе. Так надо. Легче не стало. Плакать не научилась. Болит сильнее. Пока писала, успела похоронить папу и тоже по снегу, по белому, чистому…

 

Мне нужно время… обдумать, ощутить, понять… Что-то там ещё осталось недосказанное, непонятое. Мешает.

 

КОГДА ОНИ УХОДЯТ

 

Когда они уходят, то часть свою оставляют нам, забирая с собой нашу. Иногда эти части равны, иногда — не совсем. А иногда… они забирают всё…

 

Остаётся оболочка. Смешная, забавная, кукла, чучелко, упаковка блестящая, красивая, а внутри ничего.

 

Вернулась в городок через неделю. Олька жила дома одна. От подруги сбежала. Ей было 7 лет.

 

Ну, что? Надо жить. Надо? Кому?…Ольке, маме, папе. По квартире слонялась тень. Чёрная, бестолковая. Готовила еду, стирала, убирала… Магазин — дом.

 

Пришли девчонки — школьницы. Пришли взрослые… Предложение ошеломило! Просили на каком-то концерте станцевать. В своём уме? Две недели прошло! Настаивали, уговаривали. Согласилась, потому что всё равно…

 

Танец выбери сама.- Пожалуйста! Возьми девчонок — Пожалуйста!

 

Концерт. Наш выход в конце, на закуску, как вобла к пиву. Да всё по фиг, все по фиг.

 

Сидят чинные вояки, сидят их жёны — гусыни, важные, клювы накрасили. Вы 2 года лили на меня дерьмо, вы и сейчас льёте. Куры, утки, гуси… А я для вас танцую, смотрите…

 

Когда мы вылетели на сцену, у командования выпали глаза. Мне даже показалось, что я слышу, как они брякнули об пол. Мы танцевали кан — кан. Всё как положено! Визг, чулки, отсутствие юбок спереди, шпагаты и гранд батманы, задирание юбок и прочие, прочие прелести. В финале подошли к самому краю сцены, повернулись к залу попами и с визгом натянули юбки на голову. Были в стрингах и чулках. «Дамы» сказали «Уфф». Мы заржали и убежали. Наутро ко мне пришёл полковник. Не настоящий. Чмо. И велел явиться пред блядские очи царя, т.е. командира. В закрытых военных городках командир части и царь, и бог.

 

Пришлось идти. Промурыжили в приёмной около часа. Пригласили. «Извините, присаживайтесь, кофе, чай, потанцуем, полежим, потрахаемся, а если нет, то хрен тебе, а не работа. Тебе же деваться некуда. Пойдёшь ко мне личным секретарём», — открытым текстом, похабным взглядом уже раздел и поимел, липкий, гадкий генерал.

 

Встала, подошла поближе, сказала: «Пошёл та на х… козёл». Ушла. Лёд внутри помогал не психовать, не плакать, не жить…

 

Деньги заканчивались. Изуродованную машину забрали знакомые бандиты из Хабаровска. Заплатили много… Предложили в память об Индейце выплачивать мне каждый месяц приличную сумму. Отказалась. Это унизительно.

 

Надо искать работу. В части бесполезно. Никуда после моей выходки не возьмут. Ездить в Хабаровск — куда Ольку? Выручила подруга. Припёрла 20 литров спирта: «Продавай! Потом сочтёмся». Деньги появились. В любое время шли за спиртом. Наливала, продавала… Гадко? Нет. Мне было всё равно. В том состоянии могла работать кем угодно и проституткой тоже. Вот почему Сашка настаивал, чтобы я сразу же вышла замуж. Но я болталась, шаталась в пустоте.

 

Олег.

 

В смерти Сашки был виноват он. Жадность. Всё она. Шубы эти проклятые.

 

Сашка и Олег нашли покупателей, сошлись в цене. Деньги перевели на счёт Олега, шубы отправили поездом. Сумма огромная. Несколько миллионов. Деньги на счёт «не пришли». Сашка проверил. Олег врал. Деньги он давно перевёл, вложил в бытовую технику. Загрузил вагоны, отправил в Хакасию.

 

Сашка — человек прямой и открытый. Был. Разговор состоялся. Сашки не стало. Всё просто.

 

Олег купил новенькую машину. Со мной даже не здоровался. Я эту машину разбила. Открыто, днём подошла, взяла огромный камень и расхерачела её всю. Из окон никто не смотрел. Крушила я её минут 30. Когда, по заявлению Олега, милиция опрашивала свидетелей, все четыре пятиподъездных пятиэтажки, все, каждая квартира, ничего не видели и ничего не слышали. Вот так. Мне было всё равно.

 

Олег тогда, через ментов, начал подбираться ко мне со всех сторон. Прессовали по-чёрному. Устраивали обыски, искали оружие. Запугивали и запирали… Я позвала бандитов…

 

Часть закрытая. Караул вооружённый круглосуточно на КП. Как они проедут?

 

Они приехали ночью. На двух машинах. Нашли начальника милиции, нашли зам. командира части, подняли из тёплых кроваток и спокойно сказали: «Ещё раз тронете — убьём». Больше меня не беспокоили. Я удивлялась, и только много- много времени спустя узнала причину моего спокойного существования в этом гадюшнике.

 

Через год я вышла замуж. Просто так. Мне было всё равно. Открыла магазин, деревообрабатывающий цех, пропадала сутками на работе. Олька жила у бабушки. Я научилась смеяться, думать, могла даже заниматься сексом. Любить не могла. Точнее, я любила, выла внутри.

 

Я дважды выходила замуж. Дважды уходила сама. Мимолётная влюблённость таяла, как первый снег…

 

У меня родился сын. Это моё воскрешение. Жизнь стала беспокойной, не серой, счастливой… наполовину. Вторая половина похоронена, заморожена, хранится под вечными льдами… Всё