"Главное - выжить!"

“Блокадный дневник Лиды Ситниковфой. Восьмого января 1942. В начале года надвинулись трескучие морозы, дни стали длинными и тоскливыми, благо, что печка спасает от холода. В ноябре сорок первого я и мама работали на заготовке дров, нам выделили четыре охапки поленьев. Бережём их, ведь для нас они стоят дороже золота. Глаша приходит греться, иногда всей семьей: с мамой, бабушкой и младшим братом. Отец Глаши погиб в декабре сорок первого.

 

Каждую ночь слышим рев вражеских самолетов. Строчат наши зенитки, отгоняя врагов от города, как от назойливых мух. Бежим в бомбоубежище и не знаем, уцелеет ли наш дом?

 

Вчера ходила в церковь. Соврала маме, что иду в библиотеку. Просидела на лавке у печи, подремала, после службы мне дали просвирку, так ее называет бабушка. Она верующая. Просвирка оказалась меньше наперстка, я попробовала на зуб. Жевать больно. Десны кровоточат, мама говорит, что это из-за голода. Проглотила хлебушек как пилюлю. Желудок заворчал, требуя еще пищи. Если мама узнает, что я ходила в церковь, то наругает. Скажет: «Пионерка, а пошла к попам». Бабушка утешит. Многие уверовали в Бога. Война. Блокада. Голод.

 

Собираюсь идти с одноклассниками на колхозное поле за хряпой и кочерыжками”.

 

Лида шла по заснеженной грунтовой дороге в компании одноклассников. Рядом – подруга Глаша. Впереди – трое мальчишек и Ира с рыжими косичками, выбившимися из-под шерстяного платка. Они шли молча, за них говорил снег, хрустел под ногами. Морозный воздух щекотал ноздри. Выдыхаемый пар тонкими струйками поднимался, превращаясь в легкую дымку.

 

Ленинград остался за спиной. Впереди простирались обширные колхозные поля, куда направлялась ватага шестиклассников. С юга доносился ставший уже привычным грохот орудий. Лида посмотрела на мальчишек и девочек с жалостью.

 

«Неужели и я выгляжу как ребята? Тощие старички, с морщинками на лбу и щеках. Боюсь смотреться в зеркало. Что там увижу?..»

 

Они доплелись до поля. Голые, молодые березки жались друг к другу, опоясывая ниву, как укрепления Ленинграда. Капустные холмики торчали, словно детские могилы без крестов вперемежку с воронками от разрывов снарядов. Сколько девчонок и мальчишек сгинуло здесь?

 

Лида дважды смотрела смерти в глаза. В первый раз, когда фашистская бомба упала на Невский проспект, тогда погибло семь человек, несколько ранило. Она спаслась чудом. Во второй раз попала под бомбежку на капустном поле. Тогда сгинуло два мальчика из шестого «А». Она вновь осталась жива, не получила ни одной царапины.

 

«Кто-то спасает меня. Бабушка говорит: ангел-хранитель оберегает».

 

Лида присела на корточки. Скрюченными от холода пальцами она откапывала из-под снега мягкие, пожелтевшие листья капусты. Они пахли протухшими яйцами. Зажав нос левой рукой, продолжала рыть. Ноготь наткнулся на что-то твердое. Разрыв землю, она вытащила осколок снаряда.

 

Выкопанную хряпу Лида складывала в сумку.

 

— Борь, помоги! – позвала она, очищая от снега кочерыжку. – Копни.

 

К ней подошел мальчишка в серых валенках до колен и короткой фуфайке не по размеру. Он втыкал лопату в мерзлую почву, окапывая кочерыжку.

 

— Спасибо, дальше сама, – Лида бросила благодарный взгляд на Борю.

 

Она опустилась на колени, выдрала кочерыжку, посыпавшиеся комья земли напомнили ей фашистские бомбы. В памяти Лиды зазвучала сирена, и замелькали картинки, как они вместе с мамой спешат в бомбоубежище. Рев вражеских самолетов послышался как наяву. И стрекот наших зениток. Их приходится слышать каждую ночь.

 

Лида бросила кочерыжку в сумку. Боря подал руку. Она встала с колен, окинула взглядом небо. Грузные, графитовые облака наступали на город, напоминая рой самолетов, несущих смерть.

 

Лида посмотрела в сторону подруги. Глаша Струкова изменилась. Румянец не играл на ее щеках, вместо него выступила белизна мрамора, будто она окаменела, превратилась в статую. Голод изваял новую Глашу: заостренный, колющий подбородок, да впавшие, черные, как бездонный колодец глаза.

 

Пиу! Бух, бу-бух. Столп земли взметнулся до четырех метров, Лиду откинуло назад и засыпало комьями почвы.

 

«Оглушительная тишина. Я умерла?» – Она открыла глаза, встала на четвереньки. Глаша ползала на коленях, собирая листья и кочерыжки, вырванные снарядом из земли. Лида отыскала сумку. Заглянула в нее, все ли на месте?

 

Уши отложило.

 

Она помотала головой. Сквозь продолжающийся звон в ушах до нее донесся мальчишеский крик. По голосу она узнала, что это Миша из соседнего дома. Лида повернула голову на звук. Мальчишка корчился на земле, изрыгая стоны. Не прошло и минуты, как он стих, замерев в нелепой позе.

 

— Ребята, бежим к березам! – закричала Лида и протерла глаза, засыпанные землей. – Фрицы нас не достанут.

 

Дети изо всех сил понеслись к концу поля, к деревьям. Лида переминалась с ноги на ногу, ждала Глашу. На том месте, где они только что собирали хряпу, остался лежать убитый Миша. А рядом – набивала сумку капустными листьями Глаша.

 

— Бросай! Иди к нам.

 

— Полную сумку наберу, чтобы неделю не ходить и приду.

 

— Глаша, на всю жизнь не напасешься, – осуждая подругу, Лида покачала головой. Затем указала пальцем на юг, откуда бухали вражеские пушки. – Убьют же, дурёху.

 

— Иду я. Иду, – накинув на плечо сумку, набитую до верха капустой, Глаша бросилась догонять остальных.

 

Лида подмигнула, радуясь в душе, что разум подруги взял верх над желудком.

 

Черная туча поглотила солнце. Потемнело.

 

Пиу! Бух, бу-бух. Столб земли взмыл до четырех метров. Когда графитно-черная пелена рассеялась, то Лида увидела Глашу. Она лежала на спине, на зеленом пальтишке кружком выступила кровь. Сумка с хряпой и кочерыжками валялись на поле.

 

Лида из последних сил бежала к подруге. Запнулась об кочан. Рухнула к ногам Глаши. Увидев стеклянные глаза подруги, Лида отпрянула, сердце затрепыхалось, как раненая птица. Дотронулась до остывающих ног. Ком подкатывался к горлу, она хватала ртом морозный воздух, колющий гортань, как иголками.

 

— Нет, – прохрипела Лида. У нее заволокло слезами глаза. – Не верю.

 

Сзади кто-то положил ладонь на плечо, она оглянулась.

 

— Глаша мертва, – пробормотал Боря. Он подал руку Лиде и помог встать.

 

Они побежали по полю. Одноклассники ждали их у деревьев.

 

Лида и Боря дошли до берез. Прижались к ним как к родным. Она обхватила руками ствол березки, прислонилась щекой к белой коре. Мягкие обрывки бересты щекотали ей пальцы. Немного сладковатый с примесью зелени аромат источал от березы.

 

Немецкие снаряды рвались, шагая, словно волки ближе и ближе, стараясь, достать Лиду и одноклассников. Выстроившиеся в линию березы напоминали крепостные стены, защищали маленьких ленинградцев. Снаряды истерично выли. Они словно знали, что Лида и ребята стоят на безопасном расстоянии. Бомбы взрывались, огрызаясь, как волки, упустившие добычу.

 

«Фашисты! Придет час, и наши погонят вас обратно…»

 

«Дойти бы до дома».

 

Переждав налет, Лида и одноклассники двинулись в путь. За спиной оставались изувеченное поле и израненная земля. На ней обрела покой Глаша. Лида оглядывалась, прощаясь с подругой. Посыпал снег, укрывая белым покрывалом, как саваном убитых детей.

 

 

*****

 

 

“Блокадный дневник Лиды Ситниковой. Двенадцатое января 1942 года.

 

Пять дней назад погибла Глаша. Не хватает ее. Кажется, вот-вот постучится в дверь, и мы пойдем на Неву за водой. Мама пригрозила мне, что раздобудет горох и поставит на три часа, чтобы больше не ходила на поле за хряпой. После смерти Глаши у меня отпало желание идти за капустой.

 

Живот ноет. Съешь жалкий паек, а желудок жалобную песню заводит.

 

Вчера умер Боря. На прошлой неделе призналась ему, что веду дневник. Боря сказал: «Пиши Лида. Пиши. Пусть люди будущего узнают, как мы выживали».

 

Меня беспокоит, что братик Петя второй день не встает с постели. Кричит ночами. Повторяет, что папа добьет фрицев и привезет каравай хлеба”.

 

 

 

Лида поднялась на первый этаж, держась за перила. Повернула ключ на два оборота. Щелкнул замок. Дверь открылась. Шагнув за порог, она переставила бидон с подъезда в прихожую. Вода заплескалась, – обрадовалась, что наконец-то внесена в квартиру. Лида толкнула дверь, английский замок защелкнулся. Она прислонилась к стене. С зала пахнуло дымком, слышался треск поленьев. Бидон покрылся ледяной коркой, вода доходила до середины. Половину жидкости Лида разлила, когда спускалась с ледяной горы, возникшей из-за расплесканной воды. Многие приносят на донышке. Лида оттолкнулась от стены, сделала шаг. Рука коснулась дужки бидона, холод щекотал пальцы. Она подышала в ладони. Взяла водонос.

 

Валенки шаркали по половикам, одубевшим от пролитой и замерзшей воды. Лида миновала дверь в пустую спальню и вошла в зал.

 

Свет пробивался сквозь заледенелое окно, оклеенное бумажными крестами. Через раму на улицу выходила труба. Центр зала заняла печка-буржуйка. Она зиждилась на кирпичах, сложенных в четыре ряда. На сливовом половике темнели засаленные пятна. Две кровати и швейная машина «Зингер» окружали печь, круглая черная тарелка-радио свисала со стены. Возле топки, на деревянном стуле сидела бабушка Лиды.

 

Лида поставила бидон у кровати, заправленной коричневым верблюжьим одеялом. Подошла к печи. От закоптелых стенок веяло теплом.

 

— Лидонька, садись на стул. Погрейся, – прошептала бабушка низким, бархатным голосом. – Лютует мороз. Дров на неделю хватит. А там?..

 

— Что-нибудь придумаем, – ответила Лида и пододвинула стул к печи. Она села. Руки потянулись к топке, тепло буржуйки ласкало пальцы. – Бабуль, поставь чайник.

 

Бабушка налила воды в чайник. Поставила на плиту. Поленья трещали в печи, успокаивая Лиду.

 

— Сахар остался?

 

— С ноготок. Это Пете. Пососет вечером, даст Бог, уснет.

 

Бабушка взглянула на Лиду. Их глаза встретились. По морщинкам пожилой женщины, как по канавкам скатывались бусинки слез.

 

«Бабуля переживает за нас, черные круги вылезли под глазами. Второй день отдает порцию Пете. Не спит, ворочается у меня под боком».

 

Лида поднялась со стула. Подошла и обняла бабушку.

 

«Раньше она была полной, рыхлой, а теперь кости одни выпирают. Соскучилась по ее блинчикам и шанежкам», – она сглотнула слюну и подняла голову.

 

Бабушка потрогала ладони Лиды.

 

— Внученька, у тебя руки ледяные.

 

— Попью кипяток, согреюсь. Ничего страшного.

 

— Садись к печке ближе.

 

Лида села на стул. Справа от буржуйки стояла железная кровать, на которой спал Петя. Рядом высилась этажерка как ножка гигантского гриба. Отец привез из Белоруссии соломенную шляпу, восседала на самой вершине.

 

«Сейчас бы грибов поесть, белых… Да хоть сыроежек. Мы их не собирали. Брезговали».

 

Из-под двух одеял выглядывал острый нос Пети. С маху и не заметишь, что на койке лежит человек.

 

Чугунный чайник кипел, выплевывая струйки пара. Бабушка сняла его с плиты. Держа чайник двумя руками, налила кипяток в зеленые кружки, стоявшие на сливовом половике. Лида наклонилась за чаем. Рука коснулась кружки, пальцы обожгло как огнем. Она обняла дно стакана краем рукава. Поднесла ко рту. Струйка пара обдала лицо, пахло рыбой. Сделала глоток. Еще и еще. Тепло растекалось по телу, голод притупился, желудок на время прекратил бормотать.

 

Согревшись, Лида побрела в угол, где стоял коричневый шкаф, забитый потертыми книгами. Она встала на носочки. Дотянулась до обтрепанного корешка с надписью «Дети капитана Гранта». Вытащила из ряда толстых томов. Из середины книги выпал пурпурный лепесток пиона. Спланировав, он приземлился на засаленный половик. Лида вспомнила, как прошлым летом они отдыхали на даче. Она читала книгу в беседке, играя с веточкой пиона водя по странице, мама позвала ее на обед. Лида оторвала лепесток и вложила вместо закладки. Утром по радио объявили, что началась война. Ситниковы вернулись в Ленинград.

 

Лида доковыляла до кровати. Бабушка налила воды в кастрюлю и поставила у печи. Вытерла руки о фартук. Села на стул. Лида читала книгу, поднимая глаза и поглядывая то на спящего брата, то на бабушку, разомлевшую от тепла печи.

 

«Поскорее бы закончилась война. Тогда папа вернется с фронта. Вырасту, пойду учиться. Хочу стать как Софья Павловна, учительница русского».

 

В печи громко треснули дрова, известившие о приходе матери Лиды. Стукнула входная дверь. Бабушка дернулась от шума, дрема испарилась. Открыв глаза, она посмотрела в прихожую.

 

— Тоня, это ты?

 

Лида закрыла книгу и оглянулась.

 

В зал вошла Антонина – Лидина мама в синем берете и пальто. Крепко сжимая ручки саквояжа, она косилась на подоконник. Мама работала библиотекарем. За глаза юные читатели называли ее Гусыней: за длинную шею и строгий нрав.

 

«Что мама прячет в сумке?»

 

Из-за угла показалось что-то темное, как тень. Черная кошка вышагивала возле стены, по движению напоминая пантеру.

 

— Маруся! – вскрикнула Лида и, в уголках глаз появились лучики счастья. Прижав ладони к груди, она боялась, что сердце вот-вот выпрыгнет. – Вернулась.

 

Кошка скакнула на кровать, прижалась к Лиде.

 

— Не кричи. Брата разбудишь, – мама приложила палец к тонким губам.

 

После крика, мальчик вздрагивал при каждом шорохе. Мама кралась к окну, боялась, что сын проснется. Она опустила саквояж на подоконник. Выложила бумажный сверток.

 

— Выменяла рис. Сварим мясной суп на ужин.

 

«Где мясо возьмем?» – Лида посмотрела на кошку, потом на мать. Три дня назад она предлагала убить Марусю и съесть.

 

—Мама, ты мясо сумела раздобыть? – спросила Лида, ожидая положительного ответа.

 

Мать подошла к ней. Взяла за руки и посмотрела в глаза.

 

— Нет, только рис. А мясо... придется кое-чем пожертвовать.

 

Ледяные ладони матери холодили пальцы Лиды, слова бередили сердце, кололи как иголками.

 

— Мам?! – Лида бросила взгляд на Марусю.

 

— И не начинай. Если мы не съедим ее, то съедят другие.

 

Мама ненавидит кошек с детства. Ей было десять лет, когда на кровати окотилась кошка и запачкала постель и ночнушку.

 

Лида насупилась.

 

— Пойми, Пете надо есть мясо, чтобы поправиться. Ты можешь потерять брата.

 

Лида встала с кровати.

 

— Ты сдавила пальцы. Мне больно! – вскрикнула она и вырвалась из рук матери. – Марусю не отдам!

 

Мама в сердцах толкнула Лиду в плечо и пошла к сыну.

 

— Подумай хорошенько, кто для тебя важен. Мы или кошка?

 

Лида закачалась и упала на кровать. Панцирная сетка отпружинила, недовольно звякнув. Она легла на живот, сунула руки под подушку. Закрыла глаза.

 

— Мы не дикари какие-то!

 

Лида навострила ухо. Послышались шаги, кто-то подходил к кровати, стуча пятками. Судя по походке, она поняла, что к ней идет мама. Лида открыла глаза. Мама присаживалась на край койки.

 

— Послушай. Когда-нибудь Марусю схватят и съедят.

 

— Она мне как сестра. Сегодня порцию отдам Пете. Катька курить научила, дала махорку. Сначала покашляла, а потом ничего. Зато есть полдня не хочется.

 

— А ну, дыхни.

 

Лида дунула в лицо матери.

 

Мама вскочила с кровати и сделала шаг к стулу. Зашаталась и рухнула на пол.

 

— Опять обморок. Мама! – вскрикнула Лида.

 

Она спустила ноги с кровати. Бросилась к матери, лежавшей на боку, ее берет валялся на полу. Седина обелила виски.

 

Лида вспомнила, как в мирное время они стряпали пироги. Слепив неказистый пирожок, она обняла лицо матери белыми ладонями. Провела по волосам. Лиде нравилось, как ее называла мама: «Моя шалунья».

 

«Почти не снимает берет. Как она постарела, а ей всего тридцать семь лет».

 

Бабушка подошла к дочери. Сунула нашатырный спирт под нос, мама передернулась и открыла глаза.

 

— Дочь согласись, Марусю все равно съедят. Либо сдохнет от голода.

 

— Нет, я же сказала…

 

Мама глянула из-под бровей. Лида отпрянула и упала на ковер, взгляд матери словно придавливал к полу.

 

На соседней койке застонал мальчик. Он пытался выбраться из-под тяжелых одеял, как раненый в ногу солдат, пытавшийся вылезти из окопа. Мама поднялась с пола. Она поплелась к сыну, дабы освободить от тяжести.

 

— Хлеба. Папа вернется, привезет хлеба! – кричал Петя.

 

— Привезет, привезет, – кивала мама, поглаживая сына по животу. Она укачивала его на руках как младенца.

 

Лида сидела на половике. От волнения у нее затрепыхалось сердце. Тяжелый груз выбора давил на нее, приковал к полу как заключенную. Ей почудилось, что губы бабушки прошептали: «Хорошо подумай».

 

«Как выбрать? Люблю маму, Петю, бабушку и Марусю, – Лида провела ладонью по щеке. Она стреляла глазами по родным, делая невидимые зарубки, чтобы найти выход из ситуации, как когда-то нашла выход из чащи леса. – Соглашусь, стану предательницей. Врушей».

 

Она вспомнила, как в декабре тридцать девятого нашла Марусю в темном подъезде. Лида взяла на руки дрожащего котенка. Понесла домой. Шагая по лестнице, она дала клятву, что защитит и не оставит умирать в подъезде. Мама хотела выгнать ее, чтобы унесла котенка на место, но отец Лиды вступился за Марусю. Она в долгу не осталась. Мыши, ходившие толпами, исчезли.

 

— Марусю не отдам! – Лида встала на колени. Она будто почувствовала, что со щиколоток сброшены тяжелые оковы. Бойко вскочила на ноги. Подбежала к бабушке и прижалась к ней, кинув взгляд на мать.

 

— Ты поступила глупо. Мне никто не помешает ночью встать и убить кошку. Утром съешь суп как миленькая, – мама посмотрела на бабушку в надежде, что найдет поддержку.

 

Нависла тишина. Дрова догорали в печи. Не трещали. Словно затая дыхание, ждали, что скажет бабушка. Открыв дверцу буржуйки, она помешала клюшкой горящие угли.

 

— Пускай живет. Бог не оставит нас, – бабушка закрыла дверцу. Похлопала по плечу Лиду, чтобы успокоилась. – Иди, ложись.

 

— Сговорились, – сквозь зубы процедила мама.

 

Она ломала руки. Суставы хрустели, пальцы, похожие на карандаши казались хрупкими. Вот-вот сломаются.

 

Лида отблагодарила бабушку поцелуем и пошла к кровати. На ней сидела Маруся, вылизывая плешины и клочья шерсти, стоявшие дыбом.

 

«Кого тут есть? Один скелет остался».

 

Сев на кровать, Лида видела, что мама побрела к окну.

 

— Хотя бы рисовый отвар приготовлю, если суп с мясом не хотите. Посоветовал врач. Голодный понос останавливает, – прошептала мама и схватила бумажный сверток.

 

Лида гладила Марусю, не спуская глаз с матери.

 

— Скоро ноги протянем с таким припасом. Не думала мама, что пойдешь на поводу у девчонки, для которой кошка дороже семьи.

 

Лида укрылась с головой верблюжьим одеялом. Глаза Маруси светились в полутьме, как два янтаря. «В Ленинграде почти не осталось собак и кошек, зато расплодились мыши и крысы, пожирающие припасы. Маруся. Если бы ты понимала… Пете надо есть мясо, чтобы поправиться. Понимаю, тоже голодаешь. Принеси мышку или крысу, а то мама смотрит на тебя как на ходячую еду».

 

Лида услышала шорох и выглянула из-под одеяла. Мама сыпала рис в кастрюлю, стоявшую на печке. Мимо прошла бабушка. Она брела к подоконнику, шаркая валенками по половику.

 

— Тоня, на что обменяла рис?

 

— На ткань. К чему это?.. Не веришь?

 

Сев, Лида наблюдала, как бабушка осматривает открытую сумку. Что-то ищет.

 

— Тоня, не лги, – бархатистый голос бабушки звучал как угроза. Запустив руку в саквояж, она покосилась на маму.

 

Что-то звякнуло. Лида глянула в сторону матери, откуда доносился звук.

 

— Рис подгорит. Некогда мне, – отмахнулась мама как от назойливой мухи. Она достала ложку со дна кастрюли.

 

Лида положила ладонь на голову Маруси, не спуская глаз с матери. Рука провела по спине кошки. Волоски шерсти щекотали кончики пальцев.

 

— А это что? Скажи, Тоня!

 

Лида глянула на бабушку, державшую отрез двумя пальцами, сморщив лоб. Создавалось впечатление, что она взяла мышь за хвост. Маруся, бывало, подбрасывала сюрпризы на коврик, а бабушка выкидывала мышек в мусорное ведро.

 

— Опять своровала! – голос бабушки дрожал.

 

Лида глянула на мать. «Вот откуда рис взялся. Меня значит, наказала за то, что сорвала пару яблок у соседей по даче. А сама…» Она почувствовала запах рисового бульона, аромат щекотал ей ноздри. Лида проглотила слюну.

 

— Украла. И что? – мама сняла кастрюлю с печи.

 

Подошла к бабушке. Та стоит у подоконника, пальцы перебирают отрез, словно что-то вяжут невидимыми спицами.

 

— Умрем, но зато честными. Вы можете… Я – нет. Мне до лампочки, что подумают люди. Живые и здоровые дети – вот главное! – мама указала пальцем на Лиду и Петю. – Жизнь не стоит и копейки. Хлеб дороже золота! Кому нужны тряпки? – мама расстегнула пальто и сбросила на пол, как замызганную тряпку. – Пришла на рынок. За прилавком стоит толстый торговец в морской шинели. Говорит: «Иди красавица домой. Тряпок навалом. Если задарма, как эта шинелька мне досталась. Золото неси, тогда получишь хлеба». Засмеялся в лицо. Наглец. А от него чесноком несет, меня чуть не вырвало. На губах жир блестит. Под прилавком сало прячет, когда дети умирают от голода. Устала. Не хочу так жить, – мама зарыдала и кинулась в объятия бабушки.

 

— Бог простит. Не отчаивайся, – бабушка поглаживала дочь по спине. – Уладится. Гляди, как на тебя дети смотрят.

 

Лида закрыла глаза. Обида прошла, стало жаль маму. «Бабушка часто говорит, что мы живем как в аду. Поскорее бы закончилась война».

 

Наступила ночь. Лиде не спалось, в голове роились тревожные мысли. Под утро сон одолел, и она уснула.

 

Запах вареного мяса щекотал ей ноздри, будил, заставляя открыть глаза. В печи потрескивают поленья, перебивая друг друга. Желают рассказать Лиде новость.

 

Она встала с кровати.

 

— Где Маруся? – Лида окинула взглядом комнату.

 

— В туалете, – помешивая похлебку, ответила мама.

 

—Правда? – Лида посмотрела на бабушку.

 

— Жива твоя Маруся. Утром добычу принесла в зубах.

 

Оглядев кусочки мяса, плававшие в кастрюле, Лида побежала в туалет. Дверь стояла открытой. На коричневой, облупившейся плитке сидела Маруся, догрызая мышиный хвост.

 

 

*****

 

 

“Блокадный дневник Лиды Ситниковой. 14 января 1942 года.

 

Вчера Маруся снова принесла крысу, мы с жадностью съели, несмотря на отвращение.

 

Сегодня в два часа завыли сирены. Уговаривали бабушку пойти с нами, на отрез отказалась. «Куда я пойду? Ноги распухли. Сказала – остаюсь, и точка!»

 

Она споткнулась и обожгла ногу об край буржуйки.

 

 

— Бабушка, может с тобой посижу? – спросила я и взглянула в ее лицо. За последнее время она пополнела, из-за мешков не видно глаз. От голода пухнет.

 

— Не надо внученька, бегите скорее.

 

Мы торопились. Мама несла Петю на руках, а я шла следом. Темно, луна как наш проводник тускло подсвечивала дорогу. С запада появились лучи прожекторов. Они похожи на падающие звезды, загадать желание, не было времени. Зенитчики щупали небо. Домой вернулись в пять часов утра, наша трёхэтажка стояла невредимой, значит, бабушка жива.

 

«Растопили пожарче печь. Сидим, трясемся от страха и холода, пьем голый чай. Уснуть хоть бы под утро».

 

16 января 1942 года.

 

Вчера ходила за хлебом. В подворотне большие ребята отобрали карточки на четыре порции хлеба. Я плакала, не хотела возвращаться домой. Думала, что мама меня убьет. Зашла к Ирке. Просидела до пяти часов вечера, пока с работы не вернулась тетя Зоя. Отправила меня домой со словами:

 

— Иди Лида, мама переживает. Места не находит.

 

Я шла по улице с мыслью: «Бабушка не даст меня в обиду».

 

Когда переступила порог квартиры, узнала, что умер Петя. Огонь от керосиновой лампы тускло освещал комнату. Сумеречный отблеск от топки падал на стул и кровать. Я увидела маму и обомлела. Сначала не поняла, кто сидит на койке. Косматая, с впалыми глазами, мама укачивала брата как живого.

 

— Ты пришла, доченька. Видишь, Петенька умер. Где ты была? Я с ума чуть не сошла. Думала, что тебя убили в подворотне.

 

— Гостила у Ирки, – ответила я и присела на кровать. Опустила голову. – У меня отняли карточки.

 

Просидела полдня, не вставая.

 

19 января 1942 года.

 

Минуло двое суток, а мама не выпускает из рук Петю, не соглашаясь его хоронить. Мы с бабушкой решили, что я пойду к дяде Ефрему, чтобы прислал похоронную команду.

 

Петю забрали, вырвали из рук мамы. Она обиделась. Молчит.

 

Ударили крещенские морозы, лежим под одеялами, пытаемся отогреться. Вспоминаю лето. Погреться бы на солнышке, помыться, но это лишь в мечтах. Мы жжём мебель. Разобрали буфет по частям. Остались шкаф, стол, этажерка и книги. Не хочу их бросать в печь. Но если дома похолодает, – придется кинуть. Только не «В поисках капитана Гранта».

 

Мама закурила, руки трясутся. Переживает. Я дала ей махорку из сухих кленовых листьев. Пусть успокоит нервы. Табак в городе почти исчез, дают только рабочим. Бабушка отказалась от курения, опухла, не встает с постели. Хватается за сердце, а лекарства закончились. Ощущение, что на нас ставят опыты, как на собаках Павлова. Слушаем сводку с фронта и радуемся каждой победе наших над фашистами”.

 

 

Лиде снилось. Она шла по Невскому проспекту. Услышав гул моторов, она подняла голову. В небе летели немецкие самолеты, жужжали, как огромные мухи. Она ускорила шаг. Пробежала мимо застывшего автобуса. Сзади загрохотали взрывы, содрогнулась земля. Лида заткнула уши ладонями. Споткнулась.

 

Падая, закрывает глаза от испуга и выставляет руки вперед. Кто-то подхватил ее. Она моргнула от удивления, ноги зависли над землей. Тело стало легким-легким, как зонтик одуванчика, она махала руками, поднимаясь в небо. Парила над узкими улочками города. Люди как муравьи стекались к бомбоубежищу. Она снижалась.

 

Лида не успела моргнуть, как перенеслась в темную комнату. Пахло сыростью. На арочных сводах висели керосиновые лампы, металлические бруски связывали стены и потолок. Огонь от тусклых светильников озарял бомбоубежище. Люди расстилали на бетонной платформе фуфайки. Присаживались.

 

«Где мама и бабушка? Может они зашли в бомбоубежище раньше меня?»

 

Справа шевельнулся черный комок. Лида пригляделась, из вороха одежды на нее сверкнули глаза. Старуха в черном пальто лежала на боку. Из-под синего платка выбилась седая прядь волос. Рядом, прижавшись спиной к стене, сидел мужчина, лысина отражала блеклый свет от ламп. К плечу мужчины прижалась женщина, укутанная в графитовую шинель. Молоденькая, годилась в старшие сестры. Берет сбился на бок, открыл густую копну слипшихся волос. Годовалый ребенок полз по ноге отца, просясь к матери на ручки. Лида прошла мимо супругов.

 

«Вспомнила, где эту пару видела. Их тела лежали у разрушенного дома, – она передернулась от страха и побежала вперед. – Неужели и я умерла?»

 

Справа мелькали тела людей, одетых в черные рубища. Они лежали в неестественных позах и не двигались. У Лиды затряслись руки. Обшарпанные, серые стены навевали страх. Она услышала знакомый голос, доносящийся справа. Он звал ее. «Бабушка. Это ее бархатный голос».

 

Вдруг, вспыхнула керосиновая лампа, свет от огня выхватил лицо бабушки из тьмы.

 

Лида подбежала. Коснулась ее руки. Та, упала, повисла как плеть. Голова откинулась назад. На желтом, восковом лице покоилось умиротворение, в уголках глаз читалась улыбка.

 

«Бабушка умерла, – стучало в висках Лиды. Слезы катились по щекам, попадая в уголки рта, чувствовался привкус соли. – Улыбаешься, значит, тебе хорошо. Почему оставила меня баб?.. Последние слова Лида проглотила, задыхаясь от слез.

 

— Что ты кричишь? – услышала она голос матери. – Бабушка спит. Она до шести утра ворочалась, еле уснула.

 

Лида открыла глаза. Мама сидела на стуле, подбрасывая дрова в топку. Отломанная, резная ножка буфета валялась на полу, ожидая очереди. Дрова трещали, как торговки на рынке, перебивая друг друга. Хотят что-то рассказать.

 

Лида перевернулась на бок. На нее смотрели стеклянные глаза бабушки. «Лицо как из сна», – она поднесла ладонь к посиневшим губам. Пальцы ощутили холод, руки задрожали. Лида спрыгнула с кровати.

 

— Ба-а-аб? – пропела она, чуть не плача. По спине пробежал холодок, казалось, что он проник в сердце. – Почему это не сон?

 

Она зарыдала.

 

— Не хныкай, слезами горю не поможешь, – мама подошла к кровати и посмотрела на бабушку. Закрыла ее лицо одеялом. – Получим карточки на троих, а затем похороним.

 

— Что? Я не поняла? – слезы застыли на лице Лиды. – Ты серьезно? – ее пугало поведение матери. После смерти Пети она похудела, глаза провалились, впалые щеки отливали желтизной. Перестала носить берет. Ходит с распущенными волосами, напоминая Бабу-Ягу.

 

«Может с ума сошла как дядя Гриша? Он разговаривал сам с собой. Нет. У мамы с головой все в порядке. Переживает. Бабушка, если ты на небе? Помоги нам выжить! Кружится одна мысль, как мессершмитт над городом. Не верится, что бабушка умерла. Не обнимет. Не услышу ласковых слов».

 

Лида подошла к окну. Села на табуретку, которую притащила из разрушенного дома. Положила ладони на колени, опустив голову. Зал вдруг, опустел, как опустело на душе, исчезли мебель, окно, печь… Пространство стало прозрачным, будто она попала в другой мир. Время для Лиды остановилось.

 

— Чтобы ты не боялась, утащим бабушку в спальню.

 

Голос мамы вернул Лиду на землю. Зал наполнился предметами, но ощущение пустоты не проходило.

 

— Зачем? Ради карточек? Мы ведь не звери, бабушка не заслужила! Скажу дяде Ефрему, чтобы прислал похоронную команду. После смерти Пети у тебя и правда, что-то с головой случилось.

 

— Замолчи. Ради тебя стараюсь. Каждый выживает, как умеет. Будешь молчать как миленькая. На три порции у нас больше шансов выжить.

 

Мама стянула с бабушки одеяло. Оно сползло на пол, а на Лиду уставились стеклянные глаза.

 

— Ой! Ты, что делаешь? – вскрикнула она и закрыла лицо ладонями. Стрелка часов щелкала, казалось, что бьют молотки по наковальне.

 

«Почему грохочут часы? Раньше почти не слышала».

 

Дрова стреляли как из пушки.

 

— Накрыла лицо, не бойся.

 

Лида опустила руки, серая шаль укрывала голову бабушки.

 

— Мама, мне страшно! Наедине не останусь. А как спать? – она встала с табуретки.

 

— Помоги стащить ее на пол.

 

— Ты сошла с ума. Давай позовем дядю Ефрема, пусть они заберут бабушку. Похоронят.

 

— Закрой рот! Лучше помоги, – нижняя губа мамы подергивалась, Лида знала, что спорить не надо. Она побаивалась ее, может, и правда с ума сошла.

 

Мама взяла за мертвую руку бабушки. Лида стояла, как привязанная к столбу, не чувствуя ног.

 

Оцепенение спало с нее в тот момент, когда тело покойной с грохотом рухнуло на пол. Сердце затрепетало. Она с ужасом наблюдала, как мама переворачивала бабушку на спину, завертывая в одеяло.

 

Не в силах больше смотреть на это действо, Лида выбежала из зала. Услышала голос диктора: «Воздушная тревога! Товарищи, воздушная тревога!» Сломя голову, она выскочила в коридор. На площадке нос к носу столкнулась с соседками тетей Зоей и ее дочкой, первоклашкой Варварой.

 

— А где мама? Почему ты идешь одна в бомбоубежище?

 

— Она догонит, – ответила Лида и торопливо сбежала по лестнице вниз мимо них. Ее рука скользила по перилам, скатываясь как по горке.

 

«Мама. Как она могла? Что ей бабушка сделала? Домой не вернусь, пойду к Ирке».

 

Лида вышла из подъезда. С севера дул морозный, влажный ветер, пронзая ее щеки и лоб мелкими, острыми льдинками.

 

Людской поток тек и тонул в дверях.

 

Прошло десять минут. Она спускается по ступенькам в метро. Рука прикасается к стенке, дабы опереться. Щербинки щекочут пальцы, влажный камень холодит ладонь, как губы мертвой бабушки. Лида спрятала руку в карман. Зашла на платформу. Она увидела кем-то оставленную фуфайку, оглянулась, нет ли хозяина. Села. Кто-то прошагал мимо, но она увидела лишь черные ботинки, не интересуясь, кто это прошел. «Не могу поверить, что бабушка умерла. Не верю!»

 

Она просидела четыре часа.

 

— Девочка, где твои родные? Почему сидишь одна? Небось, мама беспокоится?

 

Она подняла глаза. Огонь от керосиновой лампы выхватил фигуру сутулого человека из полутьмы. Пожилой мужчина волок правую ногу, опираясь на трость.

 

Он доковылял до Лиды. Встал в трех шагах от нее. Она разглядела его скуластое лицо. Из-под круглых очков на нее уставились зеленые глаза, требуя ответа.

 

— Нет у меня родных, – буркнула она. – Некуда идти.

 

Лида поднялась с потертой фуфайки и побежала к выходу. «Еще заберет, отправит в детдом при живой-то матери. А как там мама? Жива ли? Зачем я бросила ее одну дома? Зачем сказала, что родные погибли?»

 

Она выскочила из бомбоубежища. Вокруг посерело, оловянные тучи поглотили круг солнца. Полдень, а кажется, еще только наступило раннее утро. Для Лиды город предстал, как на черно-белой фотографии. «Погибла? Или жива?» Черно-белые мысли боролись друг с другом в ее голове. Думы о маме подгоняли Лиду как кнутом.

 

Она завернула за угол трехэтажного здания. Сосало под ложечкой, ноги не слушались, стали как тряпочные. В пятидесяти метрах она увидела развалины дома. Родного дома. Шагнула и рухнула на колени. Она уперлась ладонями в сугроб, руки по локоть утонули в снегу. Лида заплакала. «Мама. Неужели ты погибла? Никого и ничего у меня не осталось. Живой ли папа?» Сквозь пелену слёз она глянула на дом. Четвертый подъезд уцелел полностью. Но он ее не интересовал. Что осталось от первого, больше напоминало сторожевую башню с окнами-бойницами. Лида видела фотографии древних развалин. Их показывал папа, рассказывая об интересных событиях прошлого. До войны он работал преподавателем истории в университете.

 

«Может мама у Ирки?»

 

Она вынула руки из сугроба. Села на корточки, положив ладони на колени. Попыталась встать, но нога скользнула по насту. Она упала лицом в сугроб.

 

— Тьфу, тьфу, – подняв голову, Лида выплюнула комок снега. Зубы сводило от холода. Лицо горело, будто тысячи иголок пронзают кожу.

 

Она вытирает лоб и щеки, скидывая снежинки на землю. Стоя на коленях, смотрит на рухнувший дом.

 

«Моя жизнь похожа на нашу трехэтажку».

 

От центра здания уцелела лишь задняя стена. С нее и «башни» свисала качающаяся кровля. От бывшей квартиры Ситниковых осталась куча мусора из сколотого кирпича, штукатурки, железа и кусков дерева.

 

— Что сидишь? Замерзнешь! – Лида услышала чей-то голос. Обернулась.

 

Старик в залатанной телогрейке стоял у дверей подъезда. Он подошел к ней и протянул ладонь. Опираясь на руку незнакомца, она поднялась.

 

— Спасибо дедушка! – пробормотала Лида.

 

— Иди домой, отогрейся.

 

Ничего не сказав в ответ, она пошла к дому.

 

Добрела до развалин. Она вскарабкивалась по битому кирпичу туда, где раньше находилась ее квартира. Из кучи мусора торчала помятая труба от буржуйки. Лида переступала с одного кирпича на другой. Он шевелился, как живой. Чтобы устоять, она схватилась за трубу. Глянула вниз. Из кучи выглядывал потрепанный корешок. Он взывал о помощи, как умирающий мальчик на поле. Она нагнулась. Как опытный археолог, осторожно раскапывает книгу, покрытую толстым слоем белой пыли.

 

Лида ведет ладонью по обложке. Слова появляются, как по волшебству, из линий и завитков вырисовывается картинка. На бледно-голубой обложке появляются море, корабль и паруса.

 

— «В поисках капитана Гранта», – прочитала она вслух, со щеки покатилась слеза. – Моя любимая книга и та пострадала. В ней заключен кусочек дома, которого не вернуть.

 

У корешка срезан правый, верхний угол. Вытирая слезы, Лида дотронулась до кончика носа, в ноздрях засвербело.

 

— А-апчхи!

 

Она сунула книгу под мышку. Кто-то коснулся ее плеча. Она обернулась. Перед ней стояла курносая девочка, рыжая прядь волос выбилась из-под шали.

 

— Ирка?

 

— Тебя мама ищет.

 

— Где она? – Лида улыбнулась уголками рта. Слезы радости брызнули из глаз.

 

Она заглянула за плечо Иры, издали по проспекту шла знакомая фигура в голубом берете и пальто.

 

— Тетя Тоня пхибежала к нам. Думала, что пхидешь. Мама отпхавила меня к вашему дому. Идем к нам. Мы договохились, – поживете у нас, пока вам квахтиху не выделят, – прокартавила Ира.

 

Лида резво спускалась с кучи, слова одноклассницы подействовали как эликсир. Она изо всех сил побежала на встречу к матери. Ира не поспевала за ней, осталась позади.

 

Мама и Лида обнялись. Сердце затрепетало в груди. Они плакали и радовались, что живы.

 

— Как я счастлива, видеть тебя, доченька! Я не нашла тебя в бомбоубежище. Думала, что погибла. Не могла представить, что больше тебя не обниму... – Лида прижалась к плечу матери и слушала ласковый голос.

 

“Дневник Лиды Ситниковой. 29 апреля 1942 года.

 

Сегодня воскресенье. Плывем на катере, а там сядем на поезд. В Абакане живет тетя Лиза, троюродная сестра мамы. Наконец-то наемся. Нас ждет необъятная и холодная Сибирь, по словам тети там живут люди с горячим сердцем. Написала Ирке письмо, указав адрес тети. Маруся пропала в день смерти Пети. Так и не появилась, жаль, уезжать без нее. Может жива?

 

5 мая. 1942 года. Это уже не блокадный дневник. Я решила писать и дальше. В поезде меня подкармливали, узнав, что мы из Ленинграда. Впервые за полгода наелась, даже живот заболел. Один солдат отдал нам три банки перловой каши с мясом. Вчера пришло письмо от Ирки. Маруся так и не нашлась.

 

9 мая 1945 года. Сегодня необыкновенный день! Мы вышли на улицу, радуясь, что наконец-то закончилась война. Целовались с незнакомыми людьми от избытка чувств. В конце мая с фронта вернулся папа, радости не было предела!”

 

Послесловие. Лида Ситникова по сей день живет в Абакане. В 2020 году ей исполнится девяносто лет.