САМЫЙ ДОБРЫЙ ФЕВРАЛЬ НА ЗЕМЛЕ

 

На поверхности всё: слякоть, солнце, бескрайнее море,

снег в горах и над бухтой, в ночи городские огни.

Так задумано было, наверное, в Божьей конторе,

чтобы мы повстречались случайно в февральские дни.

В той компашке богемной нам было одним одиноко.

Средь веселья и звона бокалов, уйдя от стола,

подошли мы к окну и смотрели на свет ближних окон,

и за каждым из них чья-то жизнь, словно тайна, была.

Мы пошли на веранду, там сумрачно было и стыло,

ветер тени качал и, забившись куда-то, затих.

В тучах кралась луна и за нами украдкой следила,

и потом её свет в волосах оставался твоих…

На поверхности всё: поцелуи, объятия, встречи.

Друг без друга – тоска, а друг с другом – сходили с ума.

И хмельным этим дням я не думал ни капли перечить,

да и ты им перечить не думала вовсе сама.

Цвёл миндаль во дворе, продавали подснежники в парке,

рыбаки на причале таскали чуларок со дна,

так кипела речонка, как кофе кипит в кофеварке,

потому что вода в ней была, словно кофе, темна.

Чайки резко кричали, паря над кормой теплохода…

Кипарисы цвели – вездесущей была их пыльца…

Я тогда уезжал и не думал, что долгих три года –

это вечность такая, которой не будет конца…

На поверхности всё: (так ещё говорил Старший Плиний),

реже стали звонки, – летом трудно быть грустной в Крыму.

Угасала любовь, потому что в разлуке, как в тине,

устаёт она биться, а может, ещё почему.

Что теперь-то жалеть, было много любовных викторий,

но мне кажется, что никого не любил я сильней:

так задумано было, наверное, в Божьей конторе,

я ей так благодарен за счастье тех призрачных дней.

И когда я хочу, чтоб спокойно и грустно мне стало,

вспоминаю те дни, и они возникают во мгле:

там сквозь матовый снег море в бликах холодных блистало,

цвёл миндаль и стоял самый добрый февраль на земле…