Садовые вариации
1
Я мёртвых иудеев накормил малиной
на мягком пастбище нефритовых слонов,
сынов и дочек вёл гуськом в дома из глины
и капилляры вплёл в полотна слов и снов.
Я смято сохну, истираюсь и старею.
Прости меня за струн и нервов наготу –
задрёбанного хилого еврея
с чернильницей в руке, с луной во рту,
дурашливого рыхлого еврея
с излучиной в руке, с луной во рту!
2
Я мёртвых иудеев накормил малиной,
и в одеянье скорбно-жёлтого стыда
вёл сыновей и дочерей в дома из глины…
Прости – их не было; не быть им никогда!
С пречистыми слезами больше не играют
фиалки, что плясали ночью вкруг куста,
и я стою у врат чужого рая
с поганою молитвой на устах,
у врат холодного пустого рая
с глаголом смрадно-кальным на устах.
3
Мы – пыль на пальцах века. Как мы одиноки,
родившись не в чудно́м саду – в чумном году!
Горят герои, боги, короли, пророки
в своём насущном и насыщенном аду.
Сурово-детски перепутаны все нити,
и нет ни аллофонов, ни тонов, ни нот.
Вы дверцу разума лишь потяните –
крошиться небо дряблое начнёт.
Лишь дёрните вотще за эти нити –
кривляться небо мёрзлое начнёт.
4
В моих глазах – одни опарыши и крысы,
запутанная сеть трабекул и пустот,
отвергнутые в жёлтой ярости нарциссы
и эмбрион, что вскрыл зубастый липкий рот.
Все буквы – вразнобой, все пальцы – врастопырку,
а все дороги слепо сли́лись узелком.
Лишь череп смутно выглянет из дырки,
куда глядит цветок одним глазком,
таинственно мигнёт из точной дырки,
где анемона роется глазком.
5
А мы, как окуньки, плывём над звёздной гущей
меж островов опустошённых белых грёз,
шуршим лукаво-равнодушно о грядущем,
помешивая тряской ложкой кофе звёзд.
Да, мы по прежнему плывём над звёздной гущей,
вникая в смысл бесцветной жгучей Пустоты,
но ясно всё с томительным грядущим –
вплетут в нас корни хилые цветы.
В земных объятьях, влажно-берегущих,
мы станем тем, на чём взойдут цветы.
