ОТ ЧЕГО ОТКАЗАЛСЯ ЕСЕНИН-4

ОТ ЧЕГО ОТКАЗАЛСЯ ЕСЕНИН

 

(Продолжение)

 

Есенинские непонятицы можно свести к трём направлениям, трём стилистическим классам. Одни из них — злоупотребление местными, рязанскими простонародными словами. Другие — излишество образов в стихотворении. И третьи — неточность, неестественность, неясный смыл этих образов.

 

По излишеству диалектизмов Сергей Есенин побил рекорд в юношеской повести «Яр». Вот лишь несколько фраз из этого «шедевра». «… под обротями тропыхались вихири, и лошади, кинув жвачку, напрянули уши», «Филипп свернул на бурелом и, минуя коряжник, притулился в яме…», «В коряжнике хряснули сучья, и в мути месяца закружились распыленные перья», «Околь бурыги, посыпаясь белою пылью, валялся черно-рыжий пестун», «Под захрястыми валенками зажевал снег». Буду рад, если кто-то из читателей переведёт это на традиционный литературный язык.

 

Припомнились ранние повести Гоголя. В них он тоже не скупился на диалектизмы. Но его щедрость всё-таки знала меру, и она воспринималась как особый колорит, как безупречное украшение, которое красоты произведений не портила, а только её подчёркивало. «Горы горшков, закутанных в сено, медленно двигались, кажется, скучая своим заключением и темнотою; местами только какая-нибудь расписанная ярко миска или макитра хвастливо выказывалась из высоко взгромождённого на возу плетня и привлекала умилённые взгляды поклонников роскоши.» («Сорочинская ярмарка»)

 

Тут несколько слов из украинского языка. Но многие уже обрусели, а незнакомое — «макитра» (горшок для перетирания мака) — помещено в «горы» кухонных сосудов, и уже только по этому догадываешься, о чём говорит автор. У Есенина чаще всего не так. Слово, как бельмо в глазу, напрочь скрывает смысл, и читаешь фразу, словно замысловатый кроссворд. Невольно думаешь: то ли сейчас бросить чтение, то ли чуть позднее, но бросить-то непременно надо — не стоит тратить время на то, что не приносит удовлетворения.

 

Нечто подобное происходит, когда начинаешь перечитывать юношеские стихи поэта — за исключением тех, которые написаны в классической манере и в которых образы уместны и понятны. Пока мы рассмотрим первый класс «есенинских непонятиц», который сводится к злоупотреблениям местными простонародными словами. А начнём с живописной зарисовки праздничного спас-клепиковского базара, сочинённой под явным влиянием «Сорочинской ярмарки» (1915 год). Была бы она безупречным стихотворением, если бы… Впрочем, не будем забегать вперед батьки в пекло, как говорят истые украинцы.

 

* * *

На плетнях висят баранки,

Хлебной брагой льёт теплынь.

Солнца струганые дранки

Загораживают синь.

 

Балаганы, пни и колья,

Карусельный пересвист.

От вихлистого приволья

Гнутся травы, мнётся лист.

 

Дробь копыт и хрип торговок,

Пьяный пах медовых сот.

Берегись, коли не ловок:

Вихорь пылью разметёт.

 

За лещужною сурьмою —

Бабий крик, как поутру.

Не твоя ли шаль с каймою

Зеленеет на ветру?

 

Ой, удал и многосказен

Лад веселый на пыжну.

Запевай, как Стенька Разин

Утопил свою княжну.

 

Ты ли, Русь, тропой-дорогой

Разметала ал наряд?

Не суди молитвой строгой

Напоённый сердцем взгляд.

 

Анализ трёх видов ошибок я не случайно начал именно с этого стихотворения. Мне хочется показать серьёзному читателю, насколько гениальный Божественный дар настойчиво и верно вёл Сергея Есенина сквозь величайшие соблазны революционной эпохи к единственной Истине — Полноте выражения значимой темы, Ясности, Яркости, Простоте повествования и, стало быть, Красоте Небесной, Первозданной.

 

Уже в двадцать лет он мог сказать так, как многим классикам не удавалось: «Хлебной брагой льёт теплынь», «Не твоя ли шаль с каймою Зеленеет на ветру?», «Запевай, как Стенька Разин Утопил свою княжну», «Ты ли, Русь, тропой-дорогой

Разметала ал наряд? Не суди молитвой строгой Напоённый сердцем взгляд».

 

Чистой классикой русской литературы этому стихотворению помешали стать лишь вот эти незадачливые огрехи: «вихлистого», «пах медовых сот», «за лещужною сурьмою», «лад веселый на пыжну». А вот этому опусу, юношеской поэме «Песнь о Евпатии Коловрате», совсем не повезло. Процитирую только первые строфы и перечислю слова рязанского говора, загадочно и туманно промельнувшие в других четверостишиях:

 

За поемама Улыбыша

Кружат облачные вентери.

Закурилася ковыльница

Подкопытною танагою.

 

Ой, не зымь лузга-заманница

Запоршила переточины, —

Подымались злы татаровья

На Зарайскую сторонушку.

 

Не ждала Рязань, не чуяла

А и той разбойной допоти.

Под фатой варяжьей засынькой

Коротала ночку тёмну…

 

И так — тридцать пять четверостиший: «Не совиный ух защурился», «захолонулася», «щебетнули», «позарься в кутомарине», «зубы вытерпла», «с перепужины», «сугорами», «пасшины», «полониками», «на выпячи», «титники», «пображни», «настремить» и так далее — ещё десятка три наберётся.

 

Крепко поизучал Есенин народную словесность в молодые годы. Она рассыпана по многим стихам и поэмам его раннего творчества. Перечитайте произведения до 1920 года. Впрочем, и позднее диалектные слова попадутся вам, но уже так резать слух не станут — классический, пушкинский литературный язык скрасит их, не вызовет отрицания. Когда всё в меру — какие могут быть претензии?

 

Но исследование ведёт нас дальше. Вот другая разновидность ранних есенинских злоупотреблений — излишество образов в произведениях.

 

* * *

 

О красном вечере задумалась дорога,

Кусты рябин туманней глубины.

Изба-старуха челюстью порога

Жуёт пахучий мякиш тишины.

 

Осенний холод ласково и кротко

Крадётся мглой к овсяному двору;

Сквозь синь стекла желтоволосый отрок

Лучит глаза на галочью игру.

 

Обняв трубу, сверкает по повети

Зола зеленая из розовой печи.

Кого-то нет, и тонкогубый ветер

О ком-то шепчет, сгинувшем в ночи.

 

Кому-то пятками уже не мять по рощам

Щерблёный лист и золото травы.

Тягучий вздох, ныряя звоном тощим,

Целует клюв нахохленной совы.

 

Все гуще хмарь, в хлеву покой и дрёма,

Дорога белая узорит скользкий ров...

И нежно охает ячменная солома,

Свисая с губ кивающих коров. (1916 год)

 

Здесь почти в каждой строчке метафоричный, сложный образ, а то и два-три. Я их насчитал в пяти четверостишиях ровно двадцать шесть. Не хило, как бы сказал современный толерантный критик. Но мы, сторонники поэзии классической, пушкинской, возразим ему старинной русской поговоркой: жадность не доводит до добра (есть и другая, погрубее, но к Есенину применять её не хочется; даже за все свои промахи он грубостей не заслуживает).

 

(Продолжение следует)