Дверь.
В одном небольшом городке жила одна
старая-престарая дверь. И решила как-то она погулять...
Сошла с петель, сделала глоток чистого воздуха, да и отправилась в путь, так как устала от затхлости и запаха старья, сырости и тления. Когда гуляла, радовалась каждой травке, щебету случайной пташки, лучику закатного солнышка. Спохватилась, когда на улице совсем стемнело. И только одинокий сверчок вселял в неё надежду своей игрой на скрипке (стрекотанием), что она не одна, что рядом – живая душа.
И стала дверь просить сверчка, чтобы проводил её домой. И вот, скачет сверчок по кустам да камешкам, по деревьям да по веткам, зовёт её, сюда, мол, идите, сюда, на мой голос. А дверь только и слышит тррр, террр, тррр. Разучились она слышать голос леса. Пока сама деревом была, всё понимала, все голоса знала. Кто что говорит, куда ветер звуки относит... Да и сама она помогала переносить шёпоты, скрипы и разговоры. И радовалась, радовалась этому, пока лесник не подошёл к её крепкому стволу однажды, не обнял... Да не измерил верёвочкойеё талию, приговаривая:
– Ну что, пойдёшь на служение человеку?
И она пошла. Как только спилили её ствол, разделили с корнями, так и стала она забывать, кто она да откуда. Да и язык лесных обитателей позабыла. Но зато, когда дверью стала, выучила язык людей. Жутко ей было, но привыкла, обтесалась. А когда краской да лаком покрыли её люди, показалось, что умерла... Поставили ей новое, пахнущее маслом железное сердце.
– Ну воооот, работает исправно, – сказал плотник, поворачивая ключ в её новеньком замочке. – А вот здесь у нас будет... – И он высверлил небольшое сквозное отверстие и вставил ей стеклянный глаз. И дверь стала видеть. Немного не так, как раньше, но всё же это было лучше, чем не видеть вообще из-за слоя краски и лака.
И она научилась радоваться с радующимися. Плакать с плачущими, временами подскрипывать, словно кряхтя и охая, как это делают все старички. Дверь полюбила деток, их беззаботный нрав, смех и веселье – потому, что они часто с ней играли. Ухватится такой озорник за её ручку, обнимет дверь ногами и катается, пока взрослые не выругают. После катаний, дверь проседала, но приходил плотник и срезал небольшой слой ороговевшей древесины. Делал он это искусно и совсем не больно. А иногда просто счищал рашпелем старую краску, приговаривая:
– Нууу, старушка, ложись, сейчас я тебе пяточки пошкрябаю. – И она ложилась, а он шкрябал. – Вот уйдёт (при этом он показывал пальцем вверх) последний из дома, закрою тебя, и никто больше тобой не войдёт и не выйдет.
Через какое-то время так и случилось. Дети выросли и разъехались, а старики... Ей не хотелось об этом думать. И вот, идёт она за сверчком, не понимает, что говорит он, о чем поёт, только чувствует – верное дело делает. Так и дошли.
Глядь, а на улице совсем светает. Подошла к месту, где жила, а дом пуст, нет в нём никого, ничего, да и было ли? Облокотилась о дверной проем, да пригорюнилась....
А потом она увидела, как из трещинки из-под старого лака из неё вышла жизнь. Ну вот и всё... Наверное, это и есть конец, о котором так часто говорили люди, а потом вперёд ногами через неё выносили очередного жильца. Но оказалось, что это маленький росточек – её детка. И она стала прятать это чудо, прижимая к груди, а вечерами наплевать ему песенку:
Баю-баюшки-баю,
Будем жить с тобой в раю,
всех прощать и всех любить,
Звуки в вечность возносить...
