Валаам. 1974
Лето одна тысяча девятьсот...
в тёмной от тумана/дождя палате
модель Серафима (простое лицо,
венок на гвозде, ордена на халате)
художнику Геннадию
во время сеанса
проговорилась
о несбыточном -
добраться до кладбища в Сортавала,
повесить венок на могилу мужа.
Кому он нужен?
Душа болит.
Инвалид Серафима
во время сеанса обычно молчит,
вспоминает болото -
то, из которого утром
её откопали солдаты.
Штыки и лопаты кололи лёд.
Ноги ушли в ледяные латы.
Вот они. Вот она.
По отдельности.
Бывшая радистка ночами
шлёт шифровку
в черную дыру вечности:
"Я скоро. Я скоро.
Как ты там? Ты?
Отзовись: не мерзнешь?
Руку вернули?
Не спрашивай: жду ли.
До встречи.
Я скоро."
- До Сортавала маленький пароход,
дальше...
дальше пешком по дороге,
зимой до берега только лёд,
А братство твоё - безногие боги.
Сеанс
погружает художника в транс,
откуда-то сверху спускается лестница,
художнику профиль взломали - в анфас
входят кумиры из поднебесицы:
Рембрандт, Винсент,
старший Б., Верещагин.
Чертовы твердые карандаши,
чертова пачка скверной бумаги.
В спину Доброва дышат
космонавты высшего
пилотажа.
Художник набирается куражу
получить "добро"
от Мнимого Бельэтажа.
Всевышний Дома Инвалидов
не возражает,
посылает его к Стражам -
пограничникам Валаама.
На Доброва нисходит
красноречие
шамана/дракона/ли/дипломата.
Комиссарову отпускают.
- Знаешь, это было совсем не трудно,
могила нашлась, и было безлюдно.
Я хотел было могилку поправить.
Она сказала:
- Не надо. Иди.
***
Дело было в доме для инвалидов.
ТАСС не уполномочен сообщать МИДу:
- что у Серафимы в груди
венок из бумажных цветов на гвоздике,
- что на острове есть причалы,
- что валаамские "самовары"
стоят там оплавленными свечами,
- что отражения вода качает,
качает пустая вода.
Это сейчас ты ушел в интернет,
а тогда ушел в интернат
солдат
без рук, без ног.
Свободен, как бывший бог.
Непослушен.
Контужен.
Не нужен.
Как венок на кладбище.
Или?
Все-таки ищут?
Слушай, Ладога, слушай,
запоминай эти лица,
водица.
