МОИ ПУБЛИКАЦИИ С СБОРНИКЕ "ЛОВЕЦ СЛОВ" № 8
международный литературный сборник "ЛОВЕЦ СЛОВ"
Я утверждаю, что любовь - цветение
Дерево расцветающих листьев...
Где-то тут плачет время, и мечтают ангелы.
Высеченное кончиками пальцев...
Вспышка погружения...
Когда тело становится цветением
В этих глаголах принадлежания.
Это тебе, раздевающая сердце моё
Послесловием словесным
Там, где звук произносит вечное,
Там, где лезвия твоих разведенных ног...
Весной в твои вены...
Это для тебя, мой бог.
Чтение безудержных откровений,
Где мы в любви признались этим листьям новым,
Чтоб нежностью напиться.
Где поэзия проливается в твои губы,
Где твоё тело становится обнаженной змеей
переплетающихся мгновений...
Диким плющом,
Пульсирующим в изящной лирике трепета.
Я лишаю твою весну повиновения...
Учи меня Совершенным Словам
В шепоте разбившихся вдохов...
Чтобы нежностью напиться,
Чтоб поменять местами день и ночь
И музыкой стекать по коже,
Подробно повторяя шепот линий...
Я утверждаю, что любовь - цветение...
Свеченье слов, спасенное из тишины,
Оплаканное Лоркой,
Великой терцией, не согласившейся со смертью.
Сказанье слов, вновь продолженья ждущих.
Я утверждаю что...
в вечности длятся строки свитков наших тел...
Когда коснется белый клевер рук,
Твои нагие стихи, в которых рождается молчанье
То, которое никто не вынесет –
Отголоски величайшего безумия.
Контраст лица, шрамированный столетьями…
Он выбрал тут не быть, чтоб стать заметней...
Единственный словарь исполнен в теле...
О, нежность, я тебя переведу, скрепив швы слов
От изобилия сиротства и любви,
шрифтом наклонным
Твоих обжигающих пальцев, любовь моя.
Я утверждаю, что любовь - цветение...
Levitas
Где лилия внимает многоточьям,
Где нежен шелк лилейного пореза,
Ажур гортанный в власти левитаций
Изяществом надышится твоим.
Кровь изойдет абсентовым гореньем,
Абсентовою влагой строчек...
Два шага, милая, сжимаю твои руки,
И распинаю их по недописанным листам.
Я - сердце слов. Слова, что над тобою,
Даруй им сок, чтоб напоить мгновенье,
Чтоб на струне, заласканной бемолем,
Тонуть в Саргассовом, забыв про берега.
Так в слово нас слагают снова слоги,
И ты горишь во мне как откровенье,
Как я хочу тебя перевести на вечный -
Великое безумство языка.
Порвется воздух всплесками молитв
Вдоль позвонков таинственных причастий,
Чтоб поклониться рифмам до небес
Вслух по ключицам пламенем всевластий.
Впуская жизнь согреться теснотой,
Входить в ветра и умирать от жажды,
Где лирика замедленна до «до»,
До дли-тельности в перевитых пальцах.
Читая «Аве» вдохам твоих губ,
Читая жизнь над каждым твоим «милый»,
Произносить дыханием «любить»
Чернилами подкожного прилива...
В тех голосах на грани языка,
Там, где все образы бессильны пред любовью,
Произносить ладонями тебя
Транскрипцией Саргассового моря...
Мне нравится, что можно быть собой...
А после за всё это расплатиться,
Не уместившись в форму, что вам сниться,
Не подписав смертельный договор
С тем, жрущим мир, позором отупенья,
Оплакивая пустошь смертно-лишних...
И с этой тусклостью не породниться,
И падший лист именовать строкой.
В граненых ледяных цветах ветров
Глубокой ласке их отдать порезы...
Боготворить постель влюбленных,
Благословляя ночь сиреневым вином...
Что раскрывает веер обладанью
В исповедальных руслах тесноты
На тонкой перекладине качелей...
Levitas (лат.) - легкость, легковесность
Фермата
Целую эту музыку плечей
И пальцы, что сплелись и расплескались.
Раскрытым знаком теснота свечей
Пьет невесомое глубокими глотками.
Возьми меня в огонь осенних снов,
Когда ладонь устанет жечь чернила,
В буквы, которыми нас говорил Господь,
За всё, что суета в нас не любила.
Власть и безвластие, ты кровь моя и плоть.
Я кровь ковал до встречи наших точек...
До запятой, что прочитала нас насквозь,
В побуквенных хорал слагая ночи.
За всё, к чему нас сон не ревновал,
За виденные лица вдоль дороги,
За говоримое, за день, что нас не знал,
Пока мы не столкнулись на пороге.
Где я не удержался в берегах,
Ожившей пластике развязывая руки,
Где я врастал в тебя, побуквенно читал
Все зашифрованные в твоем сердце звуки.
Мой нежный приговор, моя строка,
Оживших языков двойное пламя,
Вот линия потомства на руке -
мои стихи, пришедшие за нами.
Инициалы пламени дрожат
В седых портретах и утраченных эпохах.
Есть время, когда старые слова,
вдруг утончаются до выдоха и вдоха.
Ты - это день, родившийся во мне,
Что спрятан Богом был как самый белый,
На этом черном промежутке в букваре,
Израненном ветхозаветным тленом.
Где в переплётах кожи сменных тел
Жизнь вкладывала меч в объятья ножен,
Нас проверяла знаками покорность
На самой непокорной высоте.
Где время форму тела обрело,
Но оставались негасимы звезды.
Возможно, я когда-то был землей,
Той, на которой ты сажала розы.
Oracle
Когда строка спускается на шелест,
Шиповник вспомнит как искать весну,
Тростник заговорит, закрутит время,
Кольцуя птиц, кольцуя по кольцу...
Я утаю, чья то была молитва,
О том, чтоб мне тобою не спалось,
Где в хриплую гортань входила бритва
Строк, убивающих желанием насквозь.
Не пропусти вновь надо мною равноденствий
В готике губ у звонких позвонков,
Располосованного поцелуем сердца
В прозрачности уравновешенных весов.
За смерть в стихах небесное дыханье,
Пей, Королева, именной де'Сад,
Пей моё сердце и рифмуй, по краю
Смычком ведя виолончельно нас.
Пусть время нас перекрестит,
Так дерзко рассказав нам наши судьбы,
Где спины белые исчерчены безумьем
Всевластьем пальцев осмелевших рук...
И тень от тени в ножнах тонких «фа»,
Какая страсть живет в бутонах нашей кожи,
Навстречу выгибающийся звук,
Где жаждою наш трепет обезвожен.
Когда твоя спина в поклонном «да»
Исполнит танец повелительного наклоненья
Пронзительностью на одной струне...
Храни нас ночь в излучинах течений.
Храни нас день в песочном алтаре.
В тонах пастельных
Вновь сдаваясь взгляду,
Роняя тени рук на перспективу нот,
На клавишах безудержных касаний
Я захлебнусь тобой, мой древний бог.
В ночник долив и масло и огонь
Историй подлинности этой вечной встречи,
Где в кровь просящую
Ты входишь новой речью,
Где кровь просящая тобою расцветёт,
И вспомнит первый поцелуй в объятьях ветра...
Miserere
Упала скрипка в тени фонарей,
Минор был чутким, рукотворно - спелым...
Князь шелеста настроил мои вены,
И корень пряных трав пророс в восток…
Где всем вестям обетованных рук
Так утонченно отданы пределы,
Где тишину прощупывает слух
На перекрестке нас почтившей веры.
Рассыпанным по откровеньям «да»,
Входить в тебя, мой южный сон фиалок,
В покорность жестов, удлиняющих фавор
До равности, венчающей всех равных,
Влетевших в перекресток крестных слов…
Сожги меня, мне будет так светлее,
Сожги любовью, напои елеем,
Чтобы писать пыль и парчу у твоих ног.
Живая вечность пламенного плена
В том млечном воске, в этих всхлипах тела…
У глаз твоих, где ночевал огонь,
В той святости, что удлиняет ночь…
Где небо музыкою на груди распяв,
Молчание лакая акапельно,
Мне о тебе рассказывало время,
И я читал его от пустоты до строк...
Терновой вестью, artem;sia, плющом -
Там, где вода становится заветом,
Там, где мгновение с блефующим лицом
В глазах зверинца, упраздняющего лето…
В изяществе, воспетом сургучом
Мы нотно выше бренного сонета.
И впредь не поясняй мне свой приход,
Посмертность сноски
И земную опечатку
Вошедших букв в меня не по порядку,
Играющих со мной в святые прятки
И распинающих листа скупой проем.
Где трепетность дразнящего ключа
(Прирученного к тесноте ампиром)
По краю пальцами ласкает нежно лиру
До растворения, небес паралича.
Пересыпая на весах листву,
С листвой познавший все гримасы смерти,
У обреченного виска пророки - дети...
Перечить Лете лишь один рискнул.
Вдыхай со мною этот бренный ветер
Врастанием в ладонь упрямых скул.
19-ый сонет
Отзвуки, Отблески, Флейты
И кавалькады свечей...
Твои изысканные пальцы,
Трепет жестов...
И в них апрель...
В блеске бемольном,
В черных розах,
В скольженьи белых клавиш
Шах...
В тех пальцах, что вдоль музыки любили
Искать ветра,
Смотрящие в благоговейность ночи,
В всемирность снов,
В ту милость мимолетных строчек,
Летящих в шелк
При взятии бастилий бренных
И в звон границ...
О, бог мой, я тебя расслышал
В параде лиц.
Где тайна грани удлиняет
Изгиб огней,
Где так бессильно выдыхает
Усталый день.
Где в девятнадцатом сонете
Скрещенья рук.
За отзвук флейты, незаметным,
Тянулся Звук.
И медленно, еще почти не слышно,
Взлетал рояль...
Звенел псалтырь о невесомом,
И пела даль...
И грел я сны свои земные,
Сны о тебе...
Какой же тонкий путь от лиры
К твоей весне.
Где плыл Шопен в пробелы сада,
И сад горел...
Где нам с тобой так мало надо,
Безумный плен.
Где голубыми узелками
Письма небес,
Где губ твоих я знаю пламя
В безумьи вен.
Где диалог уже развернут
В сквозную синь,
Где, звуков встречность растворяя,
Нас Бог любил.
Мне в грудь стрелой влетевшая весна
Скажи мне, кто учил тебя сводить с ума
Восторженностью чистого вопроса
О том, что лук и что такое тетива,
Мне в грудь стрелой влетевшая весна...
В архитектонике, где стебли - шелест рук,
Скользящий глубже, выше, смертно дальше,
Где долго длинный полыхает звук,
Распахнутый на эшафоте клавиш.
Мы разберемся в титрах, в прописях зари,
Летя в стихи и долгое признанье,
В то равновесие, где мы легки,
Где слух направлен в ток исповедальный.
Ущербной вещью суеты модель...
Аорта жажды выгибает орхидеи,
Им зреет лезвие в точильне площадей,
Но и ему завещано цветенье.
О, проще, Боже! О, Шумливый мой,
В их флюгеры сонетами Шекспира...
И в стыд листвы, распущенной весной,
За всю любовь, которой ты любима.
Мольбертов уличных, где зодчий на ветру
Размазывает пальцами соблазны,
Я имя твоё вслух произнесу
На самой тонкой линии экстаза.
На ярмарке закостенелых нимбов
Мне рифмою кружить у твоих ног...
Канатоходцем по невидимым чернилам,
Поклон минору и мажору и... Христов!
Ночь распалив дотла, до искр звёзд,
С вешней звезды упавший на беду,
Искавший в этом мире растворенье,
Я в красное вино ронял прошенье
И запивал его вином из твоих губ.
И в первой ночи нет уже меня,
И нет в последней, я сегодня с нами.
И в губы наши я отважусь всей весной
Войти вновь благодарностью голодной,
Ручной звездой, распущенной на ноты,
Так нежно-тленно говоря в них шёлк.
В клубке давно запутанном в садах,
Где никогда мы ничего не говорили,
Где в скулах серебристой лунной пыли
Изгибы шрифта нас крестили на стихи
Из полусумасшедших глаз,
Из боли, крепче, чем объятья,
За сердце в верстах, за скупую скатерть
Роняли нам в тетради лепестки.
Дробя венки на мертвых пьедесталах,
Смятение оттенков временя,
О, ты ничья, пришедшая по ветру,
О, ты моя, качай-качай меня.
Посвящение
Цепляйся снег за клавиши, звучи...
Я дирижирую сегодня этим небом...
Меня приемлют Боги только в белом,
Вот в этом царстве строчной ворожбы.
Останься жить, о, голод спелых слов,
Шелк букв и читку душ с петель срывая,
Там задержись, где пауза хмельная -
Огонь и порох её верхних "до".
Где в лапах публики зажатая гортань,
Звучание твоей сердечной плервы,
Где голос твой, как поднебесной даль
На пересылочной платформе внутривенно.
Я лишь за Бога у тебя в крови!
Вдышись в повиновение и повели вдышаться
Тем косолапым, чьих оваций лживы пальцы,
Где сильной долей нас крестила соль земли.
О, Суламифь...
Нас не учили рифмовать,
Нас не учили угождать слепому мненью...
За рампою блаженных откровений
Без индульгенций мы пришли летать.
Где первым спазмом скерцо словаря
На качке площадей слезами внутрь,
Где молишься ты первозданною минутой,
На всех звучаниях и звуках говоря.
В весеннем, нежном приговоре верб,
Где первый голос открывающихся почек
Такой безудержный,такой построчный,
Как ключ в обьятьях нотного ключа.
Где музыки дословность - ты,
Вот в этих точных искрах изумлений,
Где голосом твоим восходит Зренье
Чего-то большего, что называют жизнь.
Где тишина, разбившись на шаги,
На паузы, на густоту признанья,
Пьет твоё вечное озвученное пламя
И просит у гортани ширь реки,
И замирает от её касанья.
