Бронзовый трамвай

1.

Чудесный Город — он страдал, как все —

то там костёр, то здесь пожарище и пепел,

 

но некто шёл и на подошвах разносил огонь,

при этом сохранял ботинки и ступни

в почти что первозданной чистоте

и целости — не знаю, как,

хотя догадываюсь — впрочем,

догадки столь сумбурны — очаги

 

ползли навстречу очагам — и встретились —

 

смерч огненный зажал в огромном кулаке

все пламенеющие языки

невиданных чудовищ, устремлённых

напиться молока небесной матери —

вымеобразной тучи серой.

 

Чудесный Город пал —

 

2.

он спал,

но сон не вечен, пусть желанен,

кто ранен — не убит,

а кто убит — тот ранен —

 

всё зеркало,

всё рифма,

 

и трамвай

в Чудесном Городе теперь летел под небом —

 

нет, никаких чудес,

лишь торжество новейшей мысли инженерной —

тринадцать километров над рекой

и три всего лишь сухопутных километра,

но также — в высоте — на подвесной

дороге однорельсовой, держащей

трамвай за крышу — всё наоборот,

всё зеркало,

 

всё рифма.

Город жил,

 

3.

окрашенный трамвайным перезвоном,

который призван был к отпугиванью птиц,

не отличавшихся вниманием в полёте.

 

Но птицы столь упрямы! — и пришлось

назначить целый штат городовых —

речных и сухопутных — для зачистки

открытых мест от птичьих трупов. Люди

 

привыкли к чёрной неприметной форме,

украшенной нагрудным знаком в виде

двух белых крыльев, и к мешкам заплечным,

набитым чем-то угловатым. Птиц сжигали

 

на пустыре за Городом. Сверялись

с погодной сводкой, направляя дым

в другую сторону.

… Прошло полсотни лет —

 

4.

и ни одной аварии на монорельсе. К юбилею

пустили праздничный состав —

три бронзовых вагона, окна

из хрусталя изысканных пород

и золотые поручни в проходах.

 

Вот в головной вагон ввели слона,

второй и третий приняли людей искусства —

актёров, иллюстраторов — поэтов! —

на отправной платформе сыгран туш —

трамвай качнулся, зазвенел и побежал

 

в обычный путь по небу, отражаясь

в реке. День выдался на славу —

солнечный и жаркий. На слона

была надета красная попона

с нашитыми кусочками зеркал —

 

вагон качнулся чуть на первом повороте,

луч солнечный нырнул и оттолкнулся

от зеркальца слоновьего наряда —

и на мгновенье ослепил речную чайку,

летящую наперерез трамваю.

 

Птица провалилась

в хрустальное открытое окно —

и заметалась в панике, роняя перья,

отчаянно крича и заглушая

трамвайный перезвон. О бедный слон!

 

Он бросился бежать —

и первым же ударом ног могучих

слон вышиб двери юбилейного вагона —

и выпал в реку.

 

(Фотографии слона,

трубящего победный туш в реке,

ещё полсотни лет гулять по миру будут,

пока слон жив — потом его забудут —

 

всё зеркало,

всё рифма.)

 

Покалеченный вагон

сорвался было вниз, но удержался

за бронзовые пальцы близнеца,

несущего в себе поэтов именитых —

 

они метались в панике, роняли перья,

они кричали!

Так кричали,

что заглушали и слона, и перезвон

трамвайный, что никак не умолкал —

замкнуло где-то провода, взметнулась искра,

другая, третья — очаги

 

неслись навстречу очагам — и встретились —

 

всё зеркало,

всё рифма.

 

А трамвай —

уже без хрусталя и полный пепла —

 

5.

бежал по небу —

 

тринадцать километров над рекой

и три всего лишь сухопутных километра,

но также — в высоте — на подвесной

дороге однорельсовой, держащей

трамвай за крышу уцелевшего вагона —

 

и так за кругом круг,

и снова круг,

и снова —

 

без управления, без остановок. Резкий звон

не умолкал ни на минуту,

как будто колокол безумный отправлял

все ритуалы панихиды по искусству,

безвременно ушедшему в огне.

 

… Живые сдали Город без сопротивленья.

На заколоченных воротах побежали

слегка наискосок два лёгких слова —

 

«искусства нет» —

 

неподалёку от ворот

установили траурную стелу

по всем погибшим — и оставшимся — в трамвае.

И в память о виновнике событий —

слоне в его зеркальном одеянье —

на стеле закрепили зеркало, над ним

табличка бронзовела.

 

Ту табличку

пересекала главная цитата —

строка высокой, самой чистой пробы

любимого народного поэта

 

(он в списках празднующих был указан,

с тех пор его не видели — решили, что и он

погиб среди товарищей).

 

… Ещё полсотни лет прошло,

а следом — сотня,

 

6.

и уже никто

не вчитывался в надпись на воротах

и головы не преклонял у старой стелы,

но однажды,

 

в день ветреный, тревожный,

запах гари

и солнца ярые лучи принёсший,

к воротам подошёл старик —

 

в начищенных ботинках,

крепких, новых,

в поношенном плаще и ветхой шляпе,

с мешком пустым заплечным.

 

Он прочёл

чуть различимые два слова на воротах —

заплакал. На негнущихся ногах

он шёл по направленью к старой стеле

и прикрывал глаза ладонью, зная

что он сейчас увидит.

 

И увидел.

Смеялся, отводил глаза, и снова

смотрел в глаза себе,

не написавшему ни строчки

с тех самых пор, как получил по почте приглашенье

на празднество небесного трамвая

(в программе был заявлен слон).

Поэт покинул

Чудесный Город до начала торжества.

 

О да!

Те главные слова,

та эпитафия всему живому

сияла ослепительно на солнце и гласила —

 

«бессмертья тоже нет».

 

Старик ударил отраженье —

и хрупкое стекло пород изысканных

осыпалось —

 

всё зеркало,

всё рифма,

всё осколки слова.

 

А за воротами звенел трамвай —

 

 

7.

за кругом круг,

и снова круг,

и снова —

 

_________

 

Примечание:

Вуппертальская железная подвесная дорога благополучно функционирует и сегодня. Летом 1951 года из вагона действительно выпал в реку, но остался невредим слон по имени Туффи. Все остальные совпадения случайны, и по мнению автора, являются лишь доказательством тому, что вся литература есть преумноженный сюжет на входе, оборачивающийся уникальным сюжетом на выходе.