Дашенька
Дашенька ночью не спит и пишет себе письмо:
Мол, "Привет, ненаглядная, я не писал давно,
Времени не было у меня, и не хватало сил...
Я, ненаглядная, позабыл, о чём вчера говорил".
Дашенька ночью рыдает тихо и лихо строчит ответ:
"Да, мой хороший, мы ведь не виделись много десятков лет.
Может, ты бросишь всё и просто рванёшь ко мне?"
"Милая, знаешь же, не могу", - ответит сама себе.
"Но, ненаглядный мой, отчего?" - этот вопрос звучал
Много десятков лет, он словно весь спор зачал.
Мигом распавшись на множество витражей,
Дашенька пишет так просто: "Ладно уж. Не болей,
Нам ведь здоровый папаша нужен, сын же большой растет.
Кажется, он как ты, возьмет под начальство взвод...
Впрочем, не будем об этом, в армию не пущу,
Я, мой родной, второго Афгана точно не допущу.
Все же, закончим с этим, было - и в миг то прошло.
Кстати, письмо предыдущее точно к тебе пришло?
Ты мне смотри не ври, знаешь же, всё пойму".
"Милая, можешь представить, - доходят по одному!"
Дашенька вдруг вздохнет и три года будет молчать -
Всё потому, что ей от боли хочется закричать,
Только вот толку нет - в квартире она одна:
Сын уж четвертый год спасти пытается острова.
"Надо же", - пишет она себе через застойный год,
"Все говорила: Афган-Афган... сын всё же нашел обход
Он ведь совсем как ты: командовал и курил
Милый, за что же мне две войны? Никто их не заслужил.
Годы летят сквозь нее стрелой, все острова молчат,
Дашенька в школе ведёт урок - растит молодых волчат,
"Главное," - пишет она, "успеть помереть до войны,
Я уж о вас с Олежкой устала смотреть все сны".
«Сын мой — такой герой, наверно, в тебя пошёл!
Я тут в архивах рылся, письма твои нашел...
Как там Олежка, кстати?» - пишет себе ответ
И отправляет: «Олежки, знаешь, года уж три как нет».
Дашеньке лет так под пятьдесят, стены проели плешь,
Дашеньке страшно, когда «смерть — обычная вещь»,
Говорят в телевизоре. У Даши переворачивается нутро:
«То, что война — навсегда внутри, вам, видимо, все равно».
Дашенька пишет: «Это — последнее, знаешь, моё письмо,
Может, кому-то дано с таким горем жить... мне же теперь дано
Только смотреть на раны свои и усмехаться вслед.
Знаешь, таких, как ты... в мире уж точно нет».
Дашенька письма жжет, жжет всю свою тетрадь.
И улыбается на прощанье, молча ложась в кровать:
«Господи-Боже, пусть не проснусь никогда,
Господи-Боже, я тридцать лет не спала».
Мол, "Привет, ненаглядная, я не писал давно,
Времени не было у меня, и не хватало сил...
Я, ненаглядная, позабыл, о чём вчера говорил".
Дашенька ночью рыдает тихо и лихо строчит ответ:
"Да, мой хороший, мы ведь не виделись много десятков лет.
Может, ты бросишь всё и просто рванёшь ко мне?"
"Милая, знаешь же, не могу", - ответит сама себе.
"Но, ненаглядный мой, отчего?" - этот вопрос звучал
Много десятков лет, он словно весь спор зачал.
Мигом распавшись на множество витражей,
Дашенька пишет так просто: "Ладно уж. Не болей,
Нам ведь здоровый папаша нужен, сын же большой растет.
Кажется, он как ты, возьмет под начальство взвод...
Впрочем, не будем об этом, в армию не пущу,
Я, мой родной, второго Афгана точно не допущу.
Все же, закончим с этим, было - и в миг то прошло.
Кстати, письмо предыдущее точно к тебе пришло?
Ты мне смотри не ври, знаешь же, всё пойму".
"Милая, можешь представить, - доходят по одному!"
Дашенька вдруг вздохнет и три года будет молчать -
Всё потому, что ей от боли хочется закричать,
Только вот толку нет - в квартире она одна:
Сын уж четвертый год спасти пытается острова.
"Надо же", - пишет она себе через застойный год,
"Все говорила: Афган-Афган... сын всё же нашел обход
Он ведь совсем как ты: командовал и курил
Милый, за что же мне две войны? Никто их не заслужил.
Годы летят сквозь нее стрелой, все острова молчат,
Дашенька в школе ведёт урок - растит молодых волчат,
"Главное," - пишет она, "успеть помереть до войны,
Я уж о вас с Олежкой устала смотреть все сны".
«Сын мой — такой герой, наверно, в тебя пошёл!
Я тут в архивах рылся, письма твои нашел...
Как там Олежка, кстати?» - пишет себе ответ
И отправляет: «Олежки, знаешь, года уж три как нет».
Дашеньке лет так под пятьдесят, стены проели плешь,
Дашеньке страшно, когда «смерть — обычная вещь»,
Говорят в телевизоре. У Даши переворачивается нутро:
«То, что война — навсегда внутри, вам, видимо, все равно».
Дашенька пишет: «Это — последнее, знаешь, моё письмо,
Может, кому-то дано с таким горем жить... мне же теперь дано
Только смотреть на раны свои и усмехаться вслед.
Знаешь, таких, как ты... в мире уж точно нет».
Дашенька письма жжет, жжет всю свою тетрадь.
И улыбается на прощанье, молча ложась в кровать:
«Господи-Боже, пусть не проснусь никогда,
Господи-Боже, я тридцать лет не спала».
