Когда нам в школе рассказывали про коллективизацию, раскулачивание, продналог и продразверстки, вряд ли кто из нас задумывался, а тем более болел душой за людей, живших в то время. Прочитал текст в книге по истории, рассказал, получил оценку - уф! Но вот уже произведение «Поднятая целина» Михаила Шолохова, а тем более фильм начинают царапать душу сомнениями:

«Неужели так жестоко и страшно жили наши бабушки и дедушки?» А потом произведения А. Платонова, В. Тендрякова совсем сбивают с толку. И все ближе, ближе к нам наше послереволюционное прошлое, и все больше противоречий возникает. Так ли правдиво нам в книжках и газетах прописывают, или иначе было на самом деле? И все сильнее желание самой раскопать достоверную информацию. А достоверная информация вот она рядом сидит: в белом платочке вяжет пуховый платок, или во дворе работает, в старой фуражке чинит порванные рыболовные сети. И вы угадали, это мои бабушка и дедушка. Начинаю приставать к ним с расспросами: « Как да как?» Бабушка рассказывает неохотно, то вздыхая, то слова подбирая для приличия - именно так начинает распутываться этот клубок еще совсем недавней прожитой ими жизни. И вот когда бабушка начинает мне рассказывать о пережитых в хуторе Прыдки голодных годах, я будто ныряю в холодное озеро и, хватая ртом воздух, выплываю гостьей из будущего, кожей своей и сердцем ощущаю физическую, душевную боль и страх. Хотя по прошествии времени, бабушка уже не так трагично повествует и о голоде, и о смерти своих детей, и о войне. Успокаивает себя: «Бог дал – Бог взял». Зато я негодую. Годы удаляются -то скрипучей телегой по вязкому песку, то птицей взмахнут крылом и вот уже не жарятся пирожки и карасики в русской печи в хуторе Прыдки, и не вжикает рубанок на улице возле ульев. Бабушки с дедушкой нет со мной. А мама, то ли не все знает, то ли не все помнит – мала была. Тут и спохватываешься, а что же будут знать о прошедших годах ХIХ-ХХ веков мои дети, мои внуки? Когда-то я записывала голоса своей бабушки и деда на магнитофон, расспрашивала их о прожитой жизни. Нахожу записи на кассете, но магнитофонов таких уже давно нет. С большим трудом смогла преодолеть и это препятствие. Ура современным технологиям!

От тембра любимых голосов, от быстротечности дней, которые нужно бы запомнить, ощущаю соленые слезы на щеках и мурашки по коже. Говор бабушки и дедушки был с украинским акцентом, говорящий об их малоросском происхождении. Вновь слушаю. Обыденно звучат слова, произносятся фразы, и опять в душе моей целый вихрь -нет ураган возражений: А почему люди не сопротивлялись, почему, почему? Почему молчали? И наивные мои восклицания упираются в беспомощность маленького человека перед властью, в страх за своих детей, за свое существование.

В 1919 году в хуторе Прыдки, да и в близлежащих селах Орехово, Лобойково еще кипели страсти по установлению Советской власти. То выбирали Советы, то через три месяца их вновь переизбирали. В Советы выбирали в основном бедняков, реже середняков. В хуторе Прыдки середняков было много, это были крепкие семьи с большим хозяйством, у которых было много детей, на лето они брали работников косить, овец пасти. Атмосфера в хуторе и районе была напряженная, власть менялась, как тот флюгель. Вот шумят соседи: « Беда, комиссары в Совет собирают», а на следующий день набежит банда вакулинцев из Михайловки и начинает грабить да красноармейцев искать. Искали, конечно, по доносу своих же, местных. Пришла такая шайка из пяти озверевших бандитов в разношерстной одежде, но с ружьями и пистолетами к Мирону Таможникову.

«Где тут Михайло Пустынников?»- заорали они еще с порога. Испуганная Мария стояла, как вкопанная. Михаил был её сын от первого брака. Оттолкнув Марию, банда ввалилась в хату. Стали искать везде, перерыли весь дом, лазили на чердак, искали в кухне, на печи, в конюшне шурудили, даже в омшаник спустились.

«Найдем –расстреляем!» Но не нашли. Уходя, один белогвардеец с черными пагонами на тужурке толкнул Марию в грудь.

«Ох!»- только и сказала она, и осела на пол. А Михаил сразу, как увидел бандитов в окно, так и спрятался на чердаке за брусом. Как они не нашли его, одному Господу известно. Мария долго еще после этого события лежала на кровати слабая и бледная, но потом ей стало легче, хотя часто она стала жаловаться на боль в груди, ей как будто воздуху не хватало. Губы синели, голова кружилась, тогда Мария тяжело садилась на скамейку у дома, положив натруженные руки на передник. А ведь ей было всего 38 лет.

У Мирона с Марией родились совместные дети: Иван старший и Василий. Иван был молчаливым хлопцем, более похожим на мать, он быстро определился: сам женился, и сам стал строить дом неподалеку от отцовского. Василий был любимым сыном Мирона. Василий вырос высоким статным хлопцем с копной кудрявых волос. У него был хороший слух, он самостоятельно научился играть на баяне, и был незаменим на всех деревенских посиделках. Девчата засматривались на него. Да и в хозяйственных делах руки у него были золотые, он во всем помогал отцу, и работа у них спорились. А как-то Мирон принес деревца, два саженца груши.

«Ось Василь посади перед домом, як памьять про мене» Память сохранилась, деревца дожили до прапраправнука с именем Мирон.

Декабрь 1924 года выдался снежным и теплым, а в январе неожиданно так потеплело, что к концу января случались и оттепели. Утро декабря выдалось пасмурное, Мирон запряг свою лошаденку в сани и начал собираться в путь. Зашел в хату, сел рядом с Марией:

«Поеду з Василем в Лобойково, Федор Куделин обищяв выручити з зерном, в минувшем году я йому допомиг в цьому у нього надлишки. Треба б муки змолоти та й поговорить треба про свадьбу. Василя оженити треба на ихней старший дочки Анисье. Та в дивках засидилася. В конце декабря, як двадцять перший годок стукнуло. Федор каже, справна дивка-така нашому хлопцеви якраз и буде. Шо скажешь?»

И не успела Мария и рот открыть и руками всплеснуть, как Мирон уверил:

«Ось и сладимся. Оженимо Василя, туди - сюди февраль, нехай притираются один до одного, та онукив нам народять. Вот Иван отделился и хату новую построил, и дитьми обзавився, так и Василь нехай обустраивается, поки ми живи» Мария, вытирая руки о фартук, покачала головой в знак согласия

«Оно - то так батько», а Мирон сказал, как отрезал:

«Поидим к Федору в Лобойково» - он взял котомку, положил туда пышек, кусок сала, еще бутылку самогонки, бросил на телегу пучок сена, пустые мешки, и они тронулись в путь. Снег был уже мягкий, оставляя от полозьев четкие голубые следы. Собака Жулька еще долго бежала за ним по мокрому снегу, лениво гавкая.

С Федором Мирон встретился дружески, три года вместе работали в артели в Лобойково, обнялись сели за стол. В хате было тепло, топилась печь, и слышался девичий смех. Анна жена Федора была дружелюбна, улыбчива, но глаза с холодным отливом. Она поставила самовар на стол, стала носить чашки с картошкой, солеными огурцами. Василий в светлой косоворотке сидел за столом, положив руки на колени, и напряженно смотрел на дверь. Вот она старшенькая Анисья вышла, неся в руках обернутый в полотенце горшок со щами. Поставила, и смело посмотрела на Василия. От растерянности он отвел глаза. – Така соби коротышка – только и подумалось ему, еле от стола и видно. Анисья была действительно маленькая, но фигуристая, как кувшинчик, девушка, волосы на голове росли мысиком. А коса-то, коса - ниже пояса! Принесла хлеб на доске укрытый вышитым полотенцем Ирина. Ирина была младше Анисьи, но выше ростом и вся голова в легкомысленных кудряшках, но глаза смотрели сердито. Вышла и лобастенькая девчонка подросток Раиса, она с любопытством смотрела на Василия, присев на краешек табуретки. Девочки были одинаково одеты в темно-зеленые кофты из плотного сатина навыпуск, с длинными рукавами и с белыми полукруглыми вставками-застежками на груди. Юбки были расклешены и шуршали при движении. А у Анисьи возле маленькой стойки у кофты был завязан белый бантик.

Посидели, ели картошку руками, хрустели огурцами, пили самогонку, а когда девчата вышли стали сговариваться о женитьбе Василия на Анисье.

«Не пожалиишь Мирон, що таку невистку береш, вона мала, но трудолюбива. Весь дом на ний держится-помичница, хоч куди» - густо говорив Федор. На том и порешили. К вечеру Мирон с Василием уже вернулись. Мирон, зайдя в дом, прошел в кухню, выпил квасу из глиняного кувшина и крикнул:

«Ну, готовься Мария, ось в феврале и оженим Василя с Аниськой! А ты Василь, съездишь завтра в Орехово в сельсовет, да узнаешь, разрешат чи ни вам ожениться, ведь тебе 18 тильки в августе исполнится»

Василий вернулся на следующий день радостный, с порога и выпалил:

«В сельсовете сказали до августа и потерпите»- и вышел их хаты во двор.

«Ах, ты же черт!» -Мирон бросил шапку на стол. Пошел в амбар, насыпал муки полмешка, налил меду в бидон и опять в Орехово. Вернулся на следующий день, заночевал у дочери Прасковьи. Покачивая головой и улыбаясь в усы, Мирон весело уселся на табурет возле печки.

«Вот и порешили Мария, в феврале поедем в Орехово оженим Василя с Аниськой» Не успели оглянуться, а февраль уж на носу. Небо засинело, неожиданно стал таять снег, будто весна красна.

9 февраля 1924г выпало на субботу, приехали из Лобойково Федор с Анной и Анисьей. Выгрузили из саней тяжелый сундук с приданым и стали ждать Мирона. Мирон вышел, деловито усадил Анисью, и поехали. Анна Куделина и Мария остались в хате хозяйничать.

Сани с трудом двигались, особенно в гору. А гора-то была крутенькая, сразу как хутор заканчивался и начинался подъем. Пришлось Мирону даже с саней встать, чтобы помочь лошадке при подъеме. Вот уже и купола Ореховской Николо-Сретенской церкви показались. В сельсовете быстро расписали молодых, и вся компания поехала обратно.

Шумно зашли в хату, уселись за стол. Печь была жарко натоплена, и пахло пирогами. За столом только свои. Анисья с вечера напекла пирожков с капустой, а Мария испекла в русской печи каравай из кукурузной муки -свадебный. Годы были не очень чтобы сытные, но хотелось, и порадоваться – свадьба же. Достали из погреба соленья, Мария сделала тюрю из вареного пшена с квашеной капустой и луком, заправленную подсолнечным маслом, и на сладкое медовые пышки, поставили на стол компот из груш. Василий вышел в кухню и открыл твердую зеленого цвета пахнущую краской корочку «Свидетельство о браке», где было написано: 9 февраля 1924г Ореховским сельским советом Даниловского р/п Сталинградской области зарегистрирован брак.

«Ех, и погуляти-то не успел, вот батько оженить заставил» - Василий грустно смотрел на маленькую Анисью, сидящую за столом.

«А де ж коси?»- удивленно спросил Василий, когда Анисья сняла платок. Она опустила глаза, но потом резко сказала:

«Орина, сестра моя, обризала вночи, позавидовала, що я замиж вихожу за тебэ». Василию стало жаль Анисью, и он ласково прижал ее к себе.

«Ну що ж сладимся, може и злюбимося»

А через год родилась Дуся, Евдокия, да такая славная, да такая кудрявая, да такая симпатичная, что Василий стал смотреть на Анисью с радостью.

В 1928 родилась Маруся -Эх, не дождусь сына - сокрушался по этому поводу Василий, Мирон тоже что-то бурчал себе в усы. Июнь месяц был на радость теплый и дожди чередовались с жаркими солнечными днями, так что трава наросла хорошая, да сочная. Сено нужно заготавливать. В 4 утра Мирон Василий Мария и Анисья взяли косы и уложили их в телегу. Мария собрала котомку, налила молока в кувшин, положила краюху хлеба, и снарядились в лес на свою делянку сено косить. Да куда ж Марусю? Оставлять с Дусей не стали, мала еще нянькой быть, вот и пригласили на подмогу соседскую Варьку

- Нехай послидуе за малою, та пограеться на трави поки ми косимо - сказала Анисья. Варьке дали лепешку хлеба та и согласилась. Вжикали косы, и разливался по утренней зорьке острый запах свежескошенной травы.

Румяная Маруся долго сидела на росяной траве, смотрела, пока Варька плела веночки она и Марусе веночек надела – девчушка была, как с картинки. Солнце стояло высоко - жарко и душно, а луг не кончался. Уж синело, как вернулись Таможниковы домой. На след день Маруся как огнем загорелась и закашлялась. На третий день Василий съездил за фельдшером в Орехово, Фельдшер, старый Устин Иосифович, присел на табуретку у постели Маруси, поставил градусник.

«Эх, температура 40» -глядя на градусник, он покачал головой. Потом достал стетоскоп, долго слушал, поворачивал девочку спиной, вздыхал и сказал, что, наверное, воспаление легких, достал из сумки и дал таблетки аспирина. Потом развел руками и вышел в кухню. В кухне Мирон завернул ему хлеба и шматок сала. «Ранише треба було мени приихати, може и помиг бы»-сокрушался Устин Иосифович с виноватой улыбкой.

Анисья не отходила от дочки даже ночью, делала отвары, поила Марусю, но та часто дышала, и надрывно кашляла. Температура не спадала. Марусю знобило, она лежала вся в поту, Анисья прикладывала ей на лобик мокрое полотенце. Но ничего не помогало, Маруся только смотрела на нее умоляющими синими глазами, Мария плакала в кухне, Мирон выходил из дома и долго сидел во дворе с Василием. Через 6 дней Маруся умерла.

Дуся недоуменно смотрела на Марусю, та лежала ровно, она вытянулась и была похожа на большую куклу с белым лицом с черными завитками волос, на лбу Маруси лежал венчик. Руки Маруси с маленькими пальчиками были сложены на груди. Ангел! Это была первая смерть, которую Дуся увидела в своей маленькой жизни. «Почему Маруся не открывает глаза ,почему?»- долго не могла она понять

Наступил 1930 год. Всех коров отбирали в колхоз. Свою коровку Анисья твердо решила в колхоз не отдавать. А кто сдал, ревели потом в голос. Кормов не заготовили, доить никто не шел - коровы мычали на весь хутор, да так и не выжили - подохли. Председатель совхоза необразованный Яков Козлов то кричал в правлении, то грозился, что всех расстреляют, но дальше крику дело не пошло. Зато пошло с выселением зажиточных крестьян.

Деды Высочинских когда-то приехали с Западной Украины. Они были отличными плотниками и построили большой дом на улице Ерзовка. Это был первый дом, крыша которого была покрытый кровельным железом. Окна дома, с резными наличниками, покрашенные голубой краской, смотрели строго на восток. Дом был похож на красивую птицу среди серых уточек –хат с соломенными крышами. Раскулачили и Высочинских - описали имущество - вывели из хлева корову, коня, забрали кур и уток, вывезли все запасы зерна из амбара и выселили из дома. Но Федор Высочинский был мужик грамотный, он поехал в район и написал заявление в Окружную комиссию и обжаловал выселение. Дом вернули, а запасы нет, оставили в колхозе. Председатель совхоза Яков Козлов затаил обиду, и как только братья Федор и Андрей Высочинские уехали в другой район на заработки, выгнали бедную Анну Высочинскую с дочерью Настей и двумя мальцами в маленькую хатку на окраине хутора. А сам заселился в их красивый дом. Через некоторое время дом подожгли. Братья Высочинские, вернувшись уже на пепелище с заработков, не выдержали этой трагедии и умерли один за другим, с горя умерла и сама Анна Высочинская, дети остались сиротами.

В дверь сильно забарабанили, и на пороге возникли две фигуры. Максим- маленький и злобный в серой рубахе, подпоясанной узеньким кожаным ремешком и в коротком пиджачке, а с ним робкий и сгорбленный Григорий, оба были членами сельсовета.

«Як би бы не красноармеец у вашей семье, выслали бы тебя, кулака Таможников Мирон!»- Он хитро прищурился, глядя на Мирона и стоящего за его спиной Василия.

«Та який же я кулак Максим? Коровка одна, та куры так сами и косимо и на пшеничку миняемо. Так малая же у нас»

«Ты капиталист Мирон, у тебэ мельница!»- не унимался Максим.

«Да якаж це мельница - ветряк, разом с братами сами и строили, да и ты приходил до нас муку молоть, забул Максим? Так и мельница в хуторе нужна»

«Е мельница колхозная покрепче твоей, хватит и одного ветряка в хуторе. А ты, я що разоришь мельницу, не раскулачимо - ось постановление» - и он вытянул руку к глазам Мирона и нервно затряс бумагой.

«Разоряй, не те выселим, давай по хорошему, Мирон» Григорий стоял рядом, он не сказал ни слова. Оба повернулись, и важно ушли.

Мирон долго сидел неподвижно на лавке около печки, смотрел в глубину печи, на горящие угли, будто хотел там увидеть какой -то ответ на свои вопросы или ждал видения. Мария пошла в хату и долго и страстно молилась и отбивала поклоны перед иконой Богородицы. Но разорить -таки ветряк пришлось. Долго еще лежал на холме большой жернов от разобранной мельницы. Никто так и не забрал его. Как муравьи облепили свой ветряк братья Мирона, да сыновья их, разбирали по бревнышку сруб. Молча перевозили они бревна, а когда стали отпиливать крылья от центральной оси ветряка, они неожиданно обломались и упали на землю, осталось одно крыло, и мельница стала похожа на раненую стрекозу. Все деревянные детали перетащили во двор, а маленький жернов положили у крыльца, где он и пролежал до рождения правнуков.

Во дворе как разбитая избушка на курьих ножках лежала куча из бревен, досок, осей, шестеренок, клочьев парусины, а сверху этой горы оказалась нетронутая лестничка. Мирон долго смотрел на это чудовище, зачем-то взял в руки кусок доски с отверстиями от гвоздей, повертел и кинул обратно. Потом молча ушел в хату, лег на кровать и отвернулся к стене.

Закрыл глаза и щекам стало горячо. Перед его глазами возникли веселые молодые лица братьев Ивана, Андрея, Федора, сына Василия вот они пилят бревна, связывают их, крепят крылья мельницы, привязывают плотное полотно. Вот они везут из Даниловки жернова. А как мудрено Василий придумал поворотное устройство для крыльев, если ветер поменяет свое направления. В нос ударили запахи свежей стружки, которые вырывались из-под рубанка Ивана. А вот они нетерпеливо ждут ветра, и Василий поднимает мокрый палец к небу, и счастливые все орут, когда посыпались в сусек тоненькие струйки муки.

А к колхозной мельнице позвали работать Матвея, но он так и не смог освоить ремесло или не захотел работать, слабый был. Он плюнул на эту голодную жизнь в Прыдках и уехал из хутора на заработки в город. Мельница осталась без мельника.

«Мироныч, йди мельником работать, ты мужик надежный» -опустив глаза, уговаривал Максим Василия.

«Ти ж нас до кулакив причислил, и виселяти сбирался?»

« Хочешь жити – вмий крутитися» - слабо улыбнулся Максим

Посоветовавшись с Анисьей, Василий стал работать на колхозной мельнице, -куда деваться? Однажды ночью раздался тихий стук в дверь дома, Мария всполошно вскочила с постели, схватившись за сердце. Перед ней стоял их сосед Михаил Приходько Он был худой и бледный. На лице блестели только глубоко посаженые темные глаза. Михаила выселили со своей хаты вместе с женой и пятью маленькими детьми, признав его кулаком. Хату тут же занял бедняк Санька, славившийся своей ленью и скверным характером. Все запасы семьи Приходько вывезли из хлева: и муку, и зерно, забрали яйца, и даже капусту квашеную в кадке увезли.

«Мироныча поклич, - шепотом сказал Михаил,- дуже потрибно» Василий спросонку настороженно смотрел на Ивана.

«Миронич, помремо же, хоч трошки муки дай. Добре октябрь теплий, ходив на озеро, чилим орехив набрав. Груня, жинка моя пече коржи з пирией и лободи, животи у дитей спучило, а тут недавно малой синочок наився жолудив, та й помер в страшних муках» -глаза Михаила заблестели.

«Не можу Михаил, побачат, посадят обох» -Василий опустил глаза.

«Сам знаешь Мироныч, мы с Груней работали с утра до вечера, а ось же, записали в зажиточные, старшему только 12 лет» - голос Михаила задрожал

«Знаю Михаил, знаю. Ладно, договоримся так» - Василий глубоко вздохнул

«Ты приший карманы всередини штанив, и приходь до мене на мельницу ночью без всяких сумок, и дивись языком не трепли» Все обошлось - Михаил потихоньку приносил муку домой, пекли лепешки, выживали потихоньку.

А однажды пришел на мельницу осунувшийся Микола – член сельсовета.

«Ну, все, -подумал Василий,- донесли, заберут и расстреляют» - и холодок побежал по спине и руки стали мокрыми.

«Чуешь Мироныч, насыпь мене трошки муки в сумочку, голодаем мы, Манька моя родила некстати, дитя кормит». Василий насыпал, а сам подумал:

«Може провирка?» Но наутро все было спокойно.

А соседи Михаил с Груней с четырьмя ребятишками зиму пережили а, весной дождавшись теплых дней, уехали в Баку. Там у Михаила какие-то родственники были, звали его давно.

Да уж дело было после войны, в сентябре, как подъехала к дому Таможниковых машина. Из нее вышел Михаил Приходько, он долго выгружал из багажника пакеты и мешки. Зашел в хату. «Ой! ёй, ёй» - всплеснула руками Анисья. Вышел и Василий. Обнялись, всплакнули.

«В ноги тебе Мироныч кланяется вся моя семья, дети. Не забудем твою доброту, спас ты нас от голодной смерти все выжили, дети выучились, трудолюбивые» Иван стал выкладывать на стол и разворачивать бесконечные свертки и коробки.

«Вот вам сладости наши: курага, халва, пахлава, печенье курабье, орехи» Иван торопливо развязал мешок и по хате разлился сладкий запах дыни. Вытащил бутыль виноградного вина. Сидели долго, пили вино, пели украинские песни, поминали умерших своих родных. Вспоминали войну, оказывается, воевали-то рядышком: и из Курской дуги удалось выбраться, и под Сталинградом переправлялись через Волгу - могли бы и встретиться. Помянули и своих погибших прыдковских товарищей. Потом Василий взял баян в руки, наклонил свою кудрявую с сединой голову. И звуки любимого Василием грустного вальса разлились в густой синеве маленького хутора Прыдки.