Чужой, такой роднущий дед

Я утром вышел с пёсьей вязью –

И рыжь, и чернь отборных сук, -

Смазнул червя рыбацкой мазью,

И в ярь, - не смыв навоза с рук, -

 

Слетел с горы, как с сковородки!

Червь нутряной грызёт – тоска!

Мы рухнули к реке. Вразноску

Летят собаки вслед. Река

 

Как скатерть. Рань. Чуть розовато.

Тишь, мерный стрекот кузнецов.

Собаки воду рвать азартно

Пошли, подняв всех праотцов.

 

И … хрен с ней, трепетная свора,

Все молодые на грызню,

Как тварь не ведает позора,

Я б засчитался им в родню.

 

- Беситесь! – Взял под их азартом

Песню о топленой княжне,

И в этом сумасшедше-жарком

Хотелось сгинуть как в вине.

 

Буза! Но посмотрел налево –

Стоит, как перст судьбы, как знак, -

Снесла ли Пресвятая Дева

С небес? – ведь не было! – рыбак.

 

Старик стоит и смотрит бучу

Собачью, выперт, будто перст,

Лицо несёт грозу и тучу,

На сердце – деревянный крест, -

 

Так рядом! Вправду что ль спустился,

Седой, нездешний, с облаков?

Я хмыкнул – вроде извинился,

И посадил своих коров.

 

Притихли, смотрят на похлёбку

Реки, на действия чудес.

Я навинтил на крюк поклёвку,

Как маг, пришепточки не без…

 

Пырнул крюк в воду, сел как смирник,

И затянул глаза на дно,

Но грыз червяк внутри – могильник,

Что мне рыбалка – всё равно…

 

И поплыли кругами думы,

Клевала память на живца,

Перетасовывал кануны,

И перещупал козырца –

 

Мои-то праздники!.. Извёлся,

Полынным пеплищем пылюсь,

Чего я не удался в солнце?

Весь выгорел в тупую грусть…

 

Смотрю на деда – стройный посох.

В темечке плешь, не красовит,

Но крепок, скроен как из досок,

И жизнесмертью не разбит.

 

А лет под сто лицо изрыто,

А тело – на тебе! – не дрябь,

Быть бабкина текла молитва,

Чтоб деда на небо не брать.

 

Дед сметкий, видит, что я зарю,

И что по рыбу – растуды,

Что дымом часто горло парю,

Наверно понял: нелады.

 

И мне нелюбопытно рыбье,

Что он наваливал в садки,

Он как портрет: «Белоулыбье»

На синем полотне реки.

 

И я подался на улыбку,

Что он мне кинул, - сам не вняв,

Зачем я лезу, как в побывку,

В чужую душу, мягким став.

 

Он хлопнул по плечу, и взвизгло,

Как ругань, крикнул: - Отошла! –

На рыбью стаю, - кинул криво

Мою уду, - чтоб не нашла. –

 

И прямо в сердце мне вцепился,

Без баек, и без пошлеца:

- Я тоже жить с тоски бесился,

Всерьёз, - как гром, - без подлеца, -

 

Сказал и сник. И полувялой

Начал речьбу, что и почём

Искал, и как хватило малой

Судьбы, не сахарной причём,

 

Чтоб успокоить несмирьяна,

Не в ширь смотреть – по существу,

Как выпрямила жизнь барана

Башки по сердцу – естеству.

 

За крест вцепился: - Правой силы

Обрёл я как сама нашла,

А много было мне потравы

От затаённого грешка.-

 

Руку отнявши с откровенья,

Он стал спокойней, - как река

Текли его души реченья,

И не была она мелка.

 

Я думал, смучит канителью,

Моральным мне казался дед,

Дрожал, боясь, что ахинею

Поповью выдаст за секрет.

 

Но дед не погрешил на правду,

Непогрешим был в правде дед,

Он рвал с себя слова как август

Срывает с яблонь зрелый цвет.

 

Он говорил мне не о Боге –

О людях, в коих был Господь,

- А Тот… - затих он – так высок,

Что не видать достойно многим.

 

Не всех возьмёт в свою качалку –

Райскую тишь… - побагровел

И песню влажную запел, -

Нашёл себе в ней кнут и палку.

 

- А я вот, вон куда подамся,

Меня не пустят, - в острога!

А что, не вишь, на мне рога,

Мы с чёртом матами бодамся!

 

И пьём с им вместе, и валимся,

И шалопутим, стерветня!

И до утра в аду дымимся,

Пока работа не взошла, -

 

Вот-те и рай нам! Валим руки

На всё, что без призору – сгнить.

За то и держит меня жисть

Ещё на лодочке-ветрухе.

 

А глянь-ка! Парус! Барин бесит!

Яхта, сказал ты? Хороша!

Вчерась, в саду он девок месит,

Слыхал, не мягче петуха.

 

И, хороша! Узка – поделка!

Глаза крошит на кружева.

Гляди, к тебе идёт копейка! –

Дурак ты што ль, - клевать пошла! –

 

И затянулся, как гадюка,

С грудинным шипом, п-с-с-ш-и… – махрой,

П-с-с-ш-…, - удочку вздрочни, - без звука

Почти сшипел мне, - хрен-герой! –

 

И вот затих. Завистлив дядька

Охотой, или дурит лоб?

- На полноги тебе стерлядка! –

Хихикнул, - тут же: - Сердце жжёт, -

 

Сказал, и вздёрнулся, - от боли –

Подумал я, а он, лиса,

Рванул уду, и громче воли

Знобит мне: - Щука в два ведра! –

 

И впрямь, вытягивает рыбу

С ехидной рожей, - она, тварь! –

Сопливую, острую глыбу,

Изрубишь – в два ведра, – как царь

 

Сидит уже на кочке старый.

Во, показал мне ловизну,

И дух свой, с старорусским паром,

И сметку верную свою.

 

- И чё прокис? – как мятой, позже

Обдал, - ну молод, не хитёр, -

Я же сказал: меня негоже

В раи-то, жизнью я остёр! –

 

Былинный дед, как диву дался -

Вздохнул я, плача по себе.

Умрёт лишь так, как сам старался,

Не помешает смерть душе.

 

К таким и гроб плывёт ладьёю,

Вались-пожалуй, - доплывём.

Я тут, с заветною стариною

Сижу на кочке нипочём.

 

Ну, дед, уславил мою душу,

И разговором, и учбой,

Дай поцелую – обнаружу,

Как чую, будто сын я твой.

 

Эх, старый, ломовой, лобатый,

Святых народов плешный дед

Мой милый… - я сглотнул, объятый

Корявым веником из бед

 

И радостей, - объят руками,

Которые как свет родны.

Дед улыбался – табунами

Самнастоящей старины.

 

Я вздёрнул удочку на плечи,

Сорвал из сыр-реки садок,

И клал поклон внутри на вечный

Земли, людимый всё ж, раёк.

 

Собаки ветром полетели

До дома, где я гнул ковыль

Тоски, и радости-метели,

Всей жизни несусветной быль.

 

Дышалось Волгой, маяками,

Свет-изумрудною травой,

И ныло сердце стариками:

Что я вот их, но не такой.

 

А к полдню душу ублажило

И петь ей волей дай да дай,

И стало рисовать чернило

Всесуществующий тут рай.

 

2002