Забрезжил свет. Редкие лучи пробились сквозь ветки деревьев и ударили в стены комнаты, пронзая насквозь муть стекла маленького окошка. Его голова лежала на крепком деревянном столе, находившемся толи в предбаннике, толи келье, толи мастерской. Пыль кружила в лучах молодого, некрепкого солнца. Его лицо скрывали густые, длинные, растрепанные , окрашенные сединой волосы. Борода не была слишком большой, она курчавилась и создавала впечатление старой копны сена, перевязанной прошлым летом и забытой на поле, оставленной под дождь снег и вечный ветер. Холщовая рубаха посерела скорее всего не от старости, а от пыли, которая при малейшем сквозняке, порывалась сорваться с ткани, но под тяжестью дней своего пребывания тут же укладывалась на давно пригретое место.

Он приоткрыл глаза. Не окрепшее зрение заметило движение, уцепилось за него и стало прикладывать силы на придании четкости того, что привлекло его внимание. Это что-то постоянно меняло свою форму. Растягивалось, собиралось, растекалось. Потом неожиданно увеличивалось, лопалось, из остатков собиралась похожая масса и снова начинала свой путь.

Он закрыл глаза, крепко зажмурился, собрался с силами и открыл снова.

Это была молекула или бактерия, которая стремилась двигаться, но не могла, она хотела соединиться с себе подобными, породить себе подобных, но все усилия были тщетны. Она лопалась и лопалась, и с каждым разом в общую массу стекалось все меньше и меньше субстанции, пока бактерия не исчезла совсем.

"Что-то не так" - подумал он, и немного приподнял голову со стола. Его взгляд поймал гусеницу, которая недавно приобрела свою форму из личинки. Она ползла и пыталась найти себе питание, но слабые клешни и кислотный сок, который она выделяла, не позволили ей растворить ни крошек, не древесины стола. Так продолжалось совсем не долго. В конвульсиях гусеница еще раз дернула тельцем и остановилась. Пробегающий мимо жук, с большими усами быстро проломил ее своими клешнями и понес куда-то к себе. Но попав под луч солнца, который проламываясь сквозь муть стекла, все таки становился сильнее, задергался. Панцирь жука оказался совсем слабым, практически прозрачным. Тонкий хитин не выдержал даже небольшого изменения температуры, жук задергался, попытался убежать в тень, и ему это удалось. Но сила тепла уже сыграла свою роль, и попав в спасительную серость, его дернуло несколько конвульсий и тельце осталось лежать неподвижно.

"Сколько же я спал", - подумал седовласый. Он приподнялся над столом, но неловким движением руки задел глиняную бутыль стоявшую рядом. Бутыль отскочила, упала на бок и покатилась, гудение катящегося сосуда из совсем еле слышного становилось все громче и громче, она набирала скорость, столешница не заканчивалась, уже казалось, что огромный паровоз несется где то далеко за поворотом. Посуда разлеталась по столу в разные стороны. Падала на пол, и рассыпалась на осколки. Осколки впивались в пол, и в каждом месте приземления образовывались трещины. Они соединялись между собой, создавая неправильный узор, их становилось все больше и больше. Они начали подниматься с пола по стенам. И уже через мгновение пол, стены, потолок были покрыты редкой паутиной крупных, разрастающихся трещин.

Гул катящейся бутылки дорос до своего апогея. Она всё таки домчалась до края стола, подскочила на блюдце, лежащем на краю и со всей скорости пробила стену находящуюся у нее на пути, образовав сквозную дыру, через которую во внутрь сразу ввалилась осязаемая масса света.

Свет в миг наполнил все пространство , потом собрался в центре фигуры седовласого и резким толчком во все стороны разметал границы дома, его стены, потолок и пол превратились в щепки разлетающиеся во все стороны серого, голого поля, на котором стояло это сооружение.

Те щепки которые были больше похожи на пыль, ложась на землю мигом становились травой и цветами разной расцветки. Из щеп покрупнее начинали вырастать деревья. Березы, дубы, хвойные, тополя.

Щепки ложились так, что создавали собой картинный пейзаж из цветов, травы, деревьев. Все было гармонично и прекрасно, как в первозданные времена.

Но как только цветы начинали распускать свои бутоны, их листья по краям желтели и губительная старость охватывала цветок до момента его полного открытия. Деревья начинали желтеть, их стволы принимали грубый вид возрастных исполинов. Только что родившийся пейзаж сразу же становился призраком молодости и впускал в себя серые цвета старения и смерти.

Небо ультрамаринового цвета, с редкими белоснежными облаками, стали затягивать тучи с серостью производственной гари, яркость затуманилась и уже не радовала глаз.

Седовласый недовольно посмотрел вокруг и увидел асфальтную проезжую часть. Сделав несколько широких шагов, уже по жёлтой мертвой траве, он оказался на середине дороги и зашагал в сторону квадратных объектов растянувшихся на горизонте.

Широкие шаги поглощали километры, а с шагами рос и седовласый.

Когда он был рядом с первыми постройками, то понял что это город. Он осмотрел его с высоты высокого сооружения. И медленно пошел по улицам.

Множество людей шли в разные стороны. В центре неслись машины разного размера и форм. Все упорядочено, все слажено. Где то пробегали дети или целый отряд детей дружно шел за вожатым с красным флажком.

Седовласый улыбнулся. "Жизнь" - пробежала сладкая мысль.

Он начал приглядываться. Одежда которую носили люди на глазах меняла свой цвет и свою форму. Футболка купленная родителем и одетая на юного сорванца, излучавшая яркие краски и блеск от пришитого бисера, уже через несколько минут становилось вытянутой, серой тряпкой, которую старались сменить на новую. Плащи натянутые перед выходом на улицу, уже на углу второго дома теряли свой лоск и висели как столетнее тряпье на вешалке. Туфли, ботинки, сандалии менялись так часто, что обувные работали не останавливаясь. Шляпы как-будто были из соломы, и от сильного ветра их разносило в клочья, на что владелец шляпы тянулся в сумку или внутренний карман и доставал новую.

Да и сами люди менялись. Вот по улице бежит парень, а завернув за угол идёт взрослый мужчина. В мгновение ребенок становился взрослее, а взрослый в старца. Те кто курил менялись вообще с каждой затяжкой.

Седовласый потёр виски и немного нажал на глаза. Открыв их он видел нити, много разных нитей, разной толщины и цвета. Нити связывали людей, от каждого тянулось по несколько - это и любовь, и дружба, и товарищество, и неприязнь, и зависть, и верность. Сосредоточив на них взгляд он дернулся и закрыл глаза с гримасой ужаса на лице. Нити лопались не успевая набрать своей силы.

Стальная нить дружбы синего цвета только начинала сплетаться и обрастать, образуя канат из стали, как тут же покрывалась эрозией ржавчины, которая быстрее её роста разносилась от начала до конца, съедала податливую основу, образовывала дыры и рушила на мелкие части ржавчины, которые упав на асфальт превращались в песок. А асфальт под такими ударами получал новые и новые трещины, образующие ямы.

Красная как кровь нить любви, которая была похожа на большую артерию, пульсирую стремилась стать мощным руслом для этого великого чувства. Но стенки артерии не выдерживали очередного толчка и разрывались. Любовь ручьями, огромными каплями и мелким дождем падала на треснувший асфальт, превращаясь в черную жижу ненависти и стекая в трещины и ямы, тут же прорастая черной, мокрой болотной травой. Мелкой как мох, но опутывающей все на своем пути.

Только нити материнской и отцовской любви сражались дольше. Но и их постигала та же участь.

И так происходило со всеми сплетениями.

С каждой порванной нитью человек становился старее, скрюченее, болезненней.

Нити злых эмоций пытались питаться остатками добрых, впитывая летящие остатки. Но и их постигала та же участь.

И от шедших по улице стариков и старух уже не исходило нитей, они болтались на ветру серый и безжизненные как и сами эти люди.

Судьба машин и других предметов на улице была не менее трагична чем у одежды. Конечно за счет крепости материала они менялись не так часто, но три четыре мгновения и улицы были уже с новыми дребезжащими авто. А старые успевали выехать за край города и столпившись на его окраине в большие кучи медленно превращались в пыль.

Седовласый, закрыв глаза, сделал очень глубокий вдох и стал еще больше. Но выдыхая, его пробрал страшный кашель. Воздух вокруг испорчен испарениями, испражнениями, газами машин, электростанций, добывающих заводов и мельчайшими остатками мертвых материалов. Только тут он понял, что не видел ни одного дерева, ни одного куста, ни одной клумбы в этих стекло-бетонных трущобах.

С высоты птичьего полета он оглядел здания.

С виду крепкие и красивые сооружения, один другого выше, стояли вдоль дорог и создавали собой интересную картину. Седовласый на миг залюбовался, но что-то треснуло.

Обратив свой взгляд в сторону треска, он увидел трещину проходящую по одному из небоскребов и кусок стекла начал отваливаться.

И тут же он увидел трещины на других зданиях они росли. Стекло и бетон как штукатурка начинали крошиться и падать. А те здания что были гораздо ниже уже были похожи на скелетов теряющих плоть. Быстро тлеющих и превращающиеся в пыль. На их месте сразу начинались стройки и новые здания выше предыдущих устремлялись в высь. Но как только были сняты последние строительные леса с красивыми, с виду, крепкими сооружениями начинала происходить та же история.

Он поднял взгляд в надежде на голубое чистое небо, с ясными белыми облаками. В надежде на чистый воздух и летящих птиц. Но вокруг была только серость. И не та серость что бывает зимней порой, а грязная искусственная.

Чистоты не было над крышами домов и жизни здесь тоже уже не было.

Злость начала пронзать все бытиё седовласого. Брови сгустились над глазами и он стал выше этой грязной планеты.

Теперь он видел всё и везде. Он видел в общем и в частности. Он был всё.

Ни зелени, ни голубизны океанов, ни ослепительной белизны северных льдов не было. Здесь все краски были серые с какими-то оттенками, указывающими на их первоначальный цвет.

Не было над землей расцветов любви и добра, радуг счастья и радости. В серой пелене вырастали атомные грибы страха, злости и ненависти.

Страх седым грибом начинал расти как раковая опухоль выпячиваясь и нарастая друг на друга, красные тона злости как вены расползались по всему его пространству заполняя его целиком, окрашиваясь черным цветом ненависти.

Когда гриб достигал кульминации он был темно бардовым с красными и черными разводами.

Он взрывался и новые седые перья страха рассыпались вокруг него, начиная вырастать в новые грибы.

Их постоянно становилось больше. Они заполнили все пространство, скрывая силуэты материков и водных пространств. Смешивая их в своём темном тумане, придавая черно-коричневый цвет всему шару планеты.

Седовласый схватил в пучок сверху пелену окружающую землю и отвел от своего лица.

Пучок сверху кулака напоминал зажатый пакет, а снизу грязно мутный коричнево черный шар оттянул этот пакет превращая его в огромный презерватив.

Бушующие процессы внутри съели все, что оставалось от контуров планеты, теперь в презервативе плавала куча дерьма, периодически выпуская пузыри с газами и всплывающими более плотными частицами.

Дно презерватива зашипело и начало пропускать вонь.

Седовласый быстрым движением перенёс кулак в другую сторону и в тот же самый миг презерватив лопнул издав трескучий водянистый звук и окатив комнату едким неприятным запахом.

Дерьмо полилось в мусорный контейнер, который был там куда Седовласый перенес руку.

Он разжал кулак и порванный презерватив с остатки мира упали на кучу таких же презервативов разного цвета и разной степени наполненности.

Тьфу! Громко сплюнул седовласый в тот же контейнер и включил вытяжку.

Развернулся к столу в своей келье и отодвинув локтем кухонную утварь достал из под стола огромную старую книгу в кожаном переплете.

Раскрыл её дальше середины, перелистнул еще несколько страниц ища конец записи.

Увидев чистые строки повел пальцем сверху по номерам пересматривая однообразные, похожие на друг друга записи. Остановился на последней строчке. Достал перо и чернила.

Обмакнул и сделал еще одну похожу запись:

"Мир Номер 2019 - эксперимент не удался. Одноразовый мир. Дерьмовый одноразовый мир."

 

(Июль 2019)