Я стану зимой...

Я стану зимой...
х х х
 
Я стану Зимой, бесшабашной и светлой,
На вид - ледовитой, румянцем - в зарю.
Хочу - снегирей буду стряхивать с веток,
Хочу - заметелю, хочу - завихрю!
Кого - обогрею , кого - обморожу,
Кого - сногсшибательно с горки скачу,
И дети - седые, и бабки - моложе,
А я... Я такая, какая хочу!
Я - воздух и свет.
Ни почета, ни денег,
Ни даже из собственной пряжи - пальто...
Хоть белого света мне чище не сделать,
А светлого дня не заметит никто...
 
1959
 
 
х х х
 
Смотрите, - снег! Вот это снег!
Снежинки - врассыпную!
Как птицы? - Нет... Как дети? - Нет...
Как ноты? - Нет... А ну их...
 
А снег идет, слепит глаза,
Юлой вертеться начал.
Как сто, как тыщу лет назад,
И всё-таки - иначе...
 
На счастье или на беду
Голубя все земное,
Идет. И я за ним иду...
А кто идет за мною?..
 
1959
 
 
х х х
 
Мандарины зимой удивительно пахнут
С первой ёлки твоей – до последней отдышки...
Вот лежишь, и зрачок ожиданьем распахнут,
И щека согревает ладошки-ледышки,
Потому что на вкрадчивых ёлочных лапах,
Расщепляясь и в каждую щёлочку юркнув,
И висит, и течёт, и баюкает запах,
Беззащитный, щекотный, щемящий, уютный...
Словно горькие губы лишь в лоб целовали,
Извиняясь как будто за каменный привкус,
Если сказочным замком сквозит в целлофане
Мандаринного детства оранжевый призрак...
Словно где-то в дали моросит мандолина,
К пробуждению тоньше, протяжней и глуше...
Ты послушай, как пахнут зимой мандарины,
Как зима мандаринами пахнет, - послушай:
Вся, от ропотной, робкой улыбки снежинки,
Мимолётом угаданной (было и нету),
До остриженных веток, скребущих с нажимом
В аккуратной тетради начального неба...
Излучают витрины зарю мандаринов,
И смягчаются щёк зачерствелых горбушки, -
Словно всю эту зиму тебе подарили,
В новогоднюю ночь положив под подушку.
И мерцает она в серебристой обёртке,
И нельзя на неё надышать – наглядеться,
Потому что зима, что сегодня обрёл ты,
Протянула –
метели –
от самого-
детства...
 
1968
 
 
ВЕТКА ВО ЛЬДУ
 
Сухая сосновая ветка –
Обглоданной рыбы скелет.
А, может быть, – живопись предка,
Скучавшая тысячу лет?
Не знаю... Бывает, но редко.
Фантазии мелок полёт.
Всё кажется: корчится ветка,
Живьём замурована в лёд...
1977
 
 
х х х
 
Как на синем снегу – удлинённость любого штриха:
От сосновых теней – до крыла промелькнувшей пичуги,
Отчего перед сном обнажается чувство греха
И пронзает, хоть мы родились в серебристой кольчуге?
Но иронии блеск измочален как ёлочный дождь,
Рядом с лифчиком он провисает на стуле скрипичном.
И под звёздным драже на душе или мятная дрожь,
Или страха росток пробегает как пламя по спичкам...
И скрипит простыня, и слепит, как мерцающий наст,
И клубящийся сон поневоле замыслишь пристрастно...
Или снег – это совесть всех тех, не дождавшихся нас?
Оттого так тревожно, и стыдно, и, в общем, прекрасно?
Или, свет отключив, и движенье, и органы слов,
Вдруг задержишь дыханье...
У воздуха – привкус хмельного...
И почувствуешь, что еженощное таинство снов –
Даже страшно подумать – прообраз чего-то иного...
1977
 
 
х х х
 
Чем пахнет лес? Морозной остротой...
Щекотным сном... Рождественскою тайной...
Опавшей грустью, блекло-золотой,
И золотистой просекою талой.
Вхожу, робея... Медленно... Без лыж.
И без друзей. Без умысла и кисти.
Мне нужно всё – мне нужен воздух лишь.
Мой возраст вновь как детство бескорыстен.
Не оттого, что мается душа,
Всё примеряясь, в чём бы раствориться –
Игольчатой свободою дыша,
Ещё труднее с этим примириться...
Но оттого, что в памяти несу,
Как на весу, как в домыслах и втайне,
Всё, что томит, как запахи в лесу,
И смутно сохраняет очертанья...
1977
 
 
х х х
 
Этот робкий ледок поутру,
Обморозивший голые ветки...
Прохрустеть через двор, прозвенеть на ветру,
Протереть побелевшие веки.
А в глазах слюдяная висит стрекоза
Сувениром из летнего плена...
Этот хрупкий ледок,
застекливший глаза,
Не растопит и солнце Гогена.
1977
 
Фото Алексея Кузнецова