Вторая итальянская центурия

Кто не любим, любя, страшнейшую испытывает муку.

Данте

 

 

 

Как страшен и уродлив Дантов ад.

Как полон непрощённых и чудовищ.

Читаешь стих, и думаешь чуть дольше

о перспективах вынянченных Данте,

и понимаешь: буду догорать,

но не промолвлю скомканное "дайте!",

не попрошу Харона об отсрочке.

И коли там - разденут догола,

то голь не отличается от прочих.

 

 

 

Прощание - обычный ростовщик,

который не побрезгует угробить.

Стоял ли Данте, скорчившись, у гроба,

в момент, когда прощались с юной девой?

История не сможет растащить

тяжелых черт трагического дела,

мол, я был ей не люб и безразличен,

и, что любовь - есть меч, а жалость - щит.

Прости меня, родная Беатриче

 

 

 

за все мои претензии и быт,

что был весьма далёк от совершенства.

Во мне теперь - гнездится совесть жертвы,

и грубо разоряет плоть и душу.

Но, как известно, будучи избит,

да не помянет с горечью идущий

дорогу, что сулит потерю бедствий.

Все ангелы - у Данте! Мой извив

настырно посещают только бесы.

 

 

 

Как всё же неразборчив Дантов ад!

Круги вот-вот сомкнуться воедино.

Счастливец тот, кто ступит в ад кретином -

ему по силам выдержать все муки.

Сизиф устал катить и кантовать.

Его глаза, исполненные мути,

собой напомнят мшистые болота.

Ад углубляют - роют котлован,

без некогда привычного "бороться!".

 

 

 

Да, ад глубок. И эта глубина

уже несоразмерна с внешним миром.

Мне, помнится, как пел торговец мылом:

"Мы - черти в человеческих обличьях.

Нам нравится терзать и убивать.

Для нас убийство - маленький обычай".

Я не согласен. Ад - наследник рая.

Как хорошо - мятежный ум в бегах,

а тело постепенно выгорает.

 

 

 

Я крался к Беатриче, будто зверь:

"Мертва, но так естественна. Не троньте!"

Потом я часто мыкался по тропам,

ища, казалось, зверем, её запах.

Италия нелепа, ведь в казне

нет денег, чтоб купить простое завтра

для собственной жены. Для Беатриче.

Закат в тот вечер яростно краснел.

Но ночь была, пожалуй, без отличий.

 

 

 

Я был подавлен. Время похорон:

она была прекрасной, но бескровной.

Я предпочту промаяться без крова,

чем вспоминать подробности той ночи.

Твоя взяла, безумец. Пой, Харон!

Что люди? Что их чувства? Брать - толочь их,

с непринуждённо-вежливой гримасой.

Ад Данте по окружностям - хорош,

не плох и в перспективах - согреваться.

 

 

 

Она была прекрасна, но уста,

пожухнув, выдавали холод плоти.

Всё ж, Данте был! Средь челяди. Напротив.

Его глаза, как угли - чуть краснели.

Я был тогда под хмелем. Я устал

от слёз и одиночества, но с ней ли

ушло всё превосходное? Те ночи...

Единственно - я создал с ней устав

"Починки чувств и штопки одиночеств".

 

 

 

Две мелочи замыливали глаз:

прекрасная веснушчатость и жилки.

Как, Боже, всё неправильно: ведь жил ты

без этих мелочей. Ведь жил, и всё тут.

Когда в неровном сердце пролегла

пространственность твоих любовных взлётов,

а страсть пропела звонко "эй, скуластый!"?

Любовь, на самом деле, - пара гланд,

что подлежит расправе эскулапов.

 

 

 

Я убыл из Флоренции, как он!

Но так и не оправился от горя.

Больную совесть ангелы отмоют,

мою же - не по силам даже стражам

из Дантового ада. Есть канон -

чем глуше человечество, тем старше

эпоха безысходности и глупи.

Моя любовь - одна из тех колонн,

которая не выстоит, и гупнет,

 

 

 

как жуткий гром, окинув сонный Рим,

при этом породив такое эхо,

что человек, услышавший об этом,

невольно задрожит и посереет.

Сегодня я бедую. Пища - рис.

Живу в одном из старых поселений,

чьи нравы с каждым годом неприличней.

Я всё забыл, но всё-таки есть риск -

сойти с ума, промолвив: Беатриче...