Предыдущая часть: https://poembook.ru/poem/2152831

__________________________________________________________________________________

 

Происходящее не трогало меня от слова совсем: ни то, как войдя в дом, Катя разрыдалась, ни то, как долго и, похоже, действительно искренне ревела в голос, прося у всех прощения, ни то, как положила на стол конверт с деньгами… Мне приходилось видеть подобное столько раз, что достучаться крокодильими слезами до моей души уже вряд ли кто-то сумел бы. Тем более, она… И я не то, что бы не верила ей — нет. Скорее, не верила в то, что она, извините за тавтологию, до конца верит самой себе. А в дом позвала только лишь из вежливости и христианского милосердия: не бросать же человека на улице под дождём!

 

Однако, устав от излияний покаянной души, я тихонько фыркнула и ушла, оставив Катерину в компании отца и брата: они-то ей верят, вот пускай и послушают весь этот бред. А я и в комнате у себя прекрасно посижу, подожду, пока участникам действа всё это, наконец, не наскучит.

 

Но и в собственной комнате мне не дали покоя и уединения: едва войдя, я обнаружила горящий ночник и… Стаса: он валялся на моей кровати, подперев голову правой рукой, и снова бесцеремонно листал мою драгоценную рукопись. Но на этот раз, пережившая за день слишком уж много эмоций, я лишь бросила на увиденное и на его участника усталый взгляд, прошла мимо и уселась на Васькину кровать.

 

— Положи, — тускло попросила я. Как-то неубедительно, словно рекомендательно это, наверное, прозвучало, и потому в ответ мне лишь отрицательно помотали головой.

 

— Положи, говорю! — попыталась я изобразить сердитую, грозную тётечку, но, кажется, снова не преуспела.

 

— Дочитаю — положу, — пообещал Стас, не поворачиваясь.

 

Я вздохнула. Ну вот, что прикажете делать? Не отбирать же, в самом деле!

 

— Как ты там хоть что-нибудь понимаешь? Невозможно ж разобрать ничего! — недовольно спросила я, заходя с другой стороны. Это было правдой: мой почерк, если я пишу быстро и увлечённо, расшифровать потом трудно даже мне самой.

 

— Да всё я понимаю… Не отвлекай, интересно же! — отмахнулся Стас.

 

Пришлось снова глубоко и тяжело вздохнуть и умолкнуть на время.

 

— Вот зачем ты взял это? Мало тебе, что ли, книг? Я вообще-то раньше никому свою писанину читать не позволяла, — призналась я Стасу.

 

— Скажи лучше: раньше никто и не просил, — прозорливо уточнил он.

 

— Да кому оно надо-то? — вздохнула я, разваливаясь на кровати и уставляясь в давненько не мытый, оклеенный дешёвой пластиковой плиткой потолок. — Мама когда-то пыталась читать, не это — другое кое-что, да недосуг всё было. Потом Галка, подруга моя, интересовалась — так в почерке моём увязла. А Васька как над стишками моими однажды постебался, так я и прибрала это всё от посторонних глаз. Но ты прав: Джо неуловим только потому, что он нафиг никому не сдался…

 

Стас помолчал, перелистнул страницу и поднял на меня глаза.

 

— Ну как — никому? А то, что я заинтересовался, тебя ни на какую мысль не навело? — спросил он.

 

Я фыркнула.

 

— Да думала, что тоже хочешь поржать…

 

— С чего бы вдруг? — Стас отложил тетрадку, улёгся удобнее и прожёг меня своим коронным взглядом удава. — Я хоть что-нибудь плохое тебе про написанное сказал? — спросил он спокойно.

 

— Нет, — смутилась я.

 

— Тогда отчего такие мысли?

 

Я смотрела на него, не зная, что ответить. Ну, а ведь правда, Стас говорил мне лишь то, что написано неплохо, сказал это сразу, к тому же, судя по тому, что в руках у него последняя тетрадка, все остальные он прочёл. Так отчего ж я, в самом деле, так подумала? Опять чешу одной гребёнкой? И получается, что заранее обижаюсь на комментарии, которых ещё не было и уверена, что они будут негативными?

 

— Именно, — подтвердил Стас. Во взгляде его читалась тень обиды.

 

— А я не знаю, как у меня такое получается, — закинув руки за голову, проговорила я. Извиняться не было ни смысла, ни желания: что толку, он же слышит всё. — Просто… не доверяю я мужикам, не доверяю — и всё, ибо не видела от них хорошего в этой жизни никогда.

 

— Понимаю. И даже верю, — кивнув, ответил Стас. — Но ты должна с этим бороться.

 

— Да ничего я не должна! — фыркнула я. — Большинство мужиков другого, как это ни прискорбно, не заслуживает.

 

— А ты это и не мужикам должна, и даже вообще — не окружающим, — глядя в рукопись, продолжал Стас. — Не отцу, не брату, не мужу и не мне. Даже не сыну, — «разжевал» мужчина, снова посмотрев мне в глаза.

 

— Так кому же тогда? — раздражённо буркнула я.

 

— Себе самой, — просто ответил Стас.

 

— В смысле? — нахмурилась я. Такой ответ поставил меня в тупик. Себе!.. Себе я и простить могу, если что!

 

— Ну так ты и простила, — согласился Стас, и я в очередной раз диву далась: ну никакой разницы между словами и мыслями! — И вот теперь пожинаешь результаты, — заключил он.

 

— Да какие, нафиг, результаты? Чего ты хочешь сказать, никак не пойму! Совсем меня запутал! — я села на кровати, уставившись на него.

 

— Я хочу сказать, — с расстановкой начал Стас, — что такое отношение к мужчинам и вообще к людям у тебя не само по себе сформировалось — оно следует из отношения к самой себе. — он на несколько секунд умолк, — видимо, чтоб убедиться, что до меня доходит сказанное. — Да и вообще, всё следует из этого отношения: не доверяешь другим — значит, понимаешь, что и сама вполне способна на подлость, считаешь окружающих жопорукими — сомневаешься в собственных способностях, относишься к мужчинам как к неразумным детям — значит, либо самой мамка нужна, либо потребность материнства так и осталась неудовлетворённой. В итоге же выходит, что сама ты несчастлива и загнана, ненавидишь себя — ну и другие тебя такую тоже вряд ли полюбят! Вот и получается замкнутый круг — этакое уравнение с одними неизвестными, или даже угол, из которого нет выхода — как хочешь назови. И вот живёшь ты в этом углу, тыкаешься в стену, тыкаешься, выхода не видишь и думаешь, что его нет. А ты вот возьми однажды и попробуй иначе, — ну хотя бы самую малость! Поверни голову и поймёшь, что стены-то только перед тобой были, позади их нет, а ты просто не туда смотрела!

 

Я во все глаза смотрела на Стаса — наверное, прям как на ту самую эфемерную стену! В начале его речи я только насмешливо хмыкала, потом прислушалась, а теперь буквально силилась не разрыдаться: мой красавчик попал в яблочко, проще говоря, вытащил на свет божий все мои грехи и комплексы и ярчайшим образом проиллюстрировал их прямую связь с грехами и комплексами других людей.

 

— Да как я попробую, Стас? Кругом же одни сволочи… — тем не менее, с придыханием начала я.

 

— Не кругом: людям просто свойственно притягивать к себе либо то, что они видят, либо то, во что уверовали, либо, — уж извини! — нечто, себе подобное. А чтоб изменить ситуацию, выбери, что притягиваешь ты и постарайся изменить — нет, не тех, кто тебя окружает! — саму себя! — жёстко, не позволяя сбить себя с толку, проговорил он.

 

— Да кому это нужно? — вскричала я. — Хоть сто раз себя измени — никто не увидит! Все двери закрыты!..

 

— Ты сама закрыла все эти двери, — всё в той же манере, жёстко и безжалостно ответили мне. — Но тут же и ответ на твои вопросы: открой их! Просто открой.

 

— Да чего открывать-то? Я не вижу даже… — Чёрт! Ну, кажется, всё: скатилась слезинка! Если срочно не изменить хоть что-нибудь, не взять себя в руки, я точно зареву, и это будет очень и очень плохо, потому что, наревевшись, я становлюсь страшнее атомной войны. К тому же, сестрица ещё не свалила, нельзя доставлять ей удовольствие видеть мои слёзы.

 

— Ладно… Мне хотя бы открой, — облегчил Стас мою задачу, при этом на миг фокусируя взгляд на моём лице и мгновенно отворачиваясь, словно для того, чтобы дать время справиться с подступившими слезами.

 

— Как открыть? — взяв себя в руки, через некоторое время спросила я.

 

— Очень просто: услышь то, что я хочу тебе сказать. Заметь: именно ЭТО услышь, а не то, что ты надумала и развила сама, — он снова повернулся и как будто гипнотизировал, а до меня медленно доходило, что именно нужно услышать.

 

— Поверить, что тебе интересно читать мою писанину? — недоверчиво спросила я.

 

— Ну да!

 

— Стас, я не могу! — Я затрясла головой. — И соврать не сумею: ты же всё услышишь…

 

— Ну и что? Полезная практика, кстати: пообщаешься со мной — и привыкнешь со всеми людьми так общаться, словно они мысли твои читают.

 

— Изощрённей врать, что ли, научусь?

 

— Да не только: по большей части, придёшь к тому, что станет нечего скрывать, — усмехнулся Стас. — Но сейчас не о том: сейчас я просто прошу тебя поверить мне. И чтобы было проще, иди от противного: спроси саму себя, для чего я стал бы тебе врать?

 

— Нуууу… не знаю. Мало ли? — задумавшись, забормотала я. — Может, для того, чтобы подольститься ко мне и… — я покраснела, но собралась с духом и таки договорила: — поиметь!

 

Стас пару секунд, не понимая, смотрел на меня, и вдруг буквально разразился хохотом и рухнул на подушку. От души смеясь, перекатился на спину и долго не мог остановиться.

 

— Знаешь, — проговорил он, уже успокоившись и отдышавшись, — после того, что ты думала сегодня утром за столом, я сильно сомневаюсь, кто из нас кого в итоге поимеет, так что, это однозначно неправильная причина.

 

А я вдруг разозлилась: ах, значит вот как? Значит то, чего ещё не случилось, для него уже решённый, малоинтересный и даже смешной вопрос? Ну, держись!..

 

Схватив с Васькиной кровати подушку, я зашвырнула ею в Стаса, но он легко от неё увернулся. Зато и вернул её мне обратно тут же, и вышло это у него куда более метко, нежели у меня: прилетело прямо в голову, хотя и вскользь, едва задев, а не так, как обычно кидал мой муж — с настоящей, нескрываемой яростью, чтоб аж зубы брякнули.

 

Однако такая перепасовка меня здорово раззадорила и я, чтоб больше не промахнуться, взяла подушку в руки и уже пошла на Стаса сама, собираясь устроить этакий шутливый, но жёсткий бой. Однако оружие моё у меня как-то уж очень быстро и легко отобрали, да и меня саму без проблем захватили в плен, на это самое оружие и завалив, и как ни пыталась я сопротивляться, побеждена была на раз — почти, на сколько позволяли приличия.

 

— Всё, всё, сдаюсь! — хохоча, признала я, и Стас отпустил мои руки, до этого тщетно пытавшиеся забраться под его футболку и устроить ему вероломную, но всегда и со всеми действенную щекотку. Почувствовав свободу, я с наслаждением расправила конечности, потянулась, забросив одну руку на Стаса и уже беззастенчиво погладив его по груди.

 

— Вот скажи, — спросила я его наконец, — откуда ты взялся на мою голову? Приехал, порядки свои наводишь, в комнату мою без спросу переселился, диктуешь, что мне готовить, вещи мои берёшь, поучаешь, как жить, гимнастикой своей занимаешься, поишь меня вусмерть на последние деньги, когда захочется?..

 

— Ты главный вопрос задай, — погладив меня по руке, прервал он моё перечисление этого бесконечного списка.

 

— Какой? — переспросила я, повернув голову, после чего его глаза оказались совсем близко.

 

— Почему тебе это нравится? — проговорил он, заглядывая, как мне показалось в самую душу.

 

— Я не знаю, — кротко ответила я и… не удержалась: обхватила его руками, уткнулась в грудь, прильнула всем телом. Да, я состояла из недостатков и комплексов, да, не заслуживала того, что так неожиданно свалилось на мою бедовую головушку. Да, я не знала и не могла знать, что будет у меня с этим человеком дальше, но этот миг хотела сохранить в своей памяти до самой смерти, и потому, наверное вот так обняла, растворяясь в нём и упиваясь этим.

 

— Ты, кстати, к сестре пойти не хочешь? Она ведь к тебе приехала и по тебе соскучилась, ждёт тебя, а ты тут на меня любуешься, — вдруг напомнил мне Стас, и пришлось возвращаться в привычный мир.

 

— Не хочу, — резко помрачнев и отлипнув от него, ответила я. — Неискренняя она. Явилась — не запылилась, и врёт как всегда, что пипец как раскаивается. Уж лучше тут побыть, пока не уедет. — Я попыталась высвободиться из его объятий и уйти.

 

— Ну вот опять ты!.. — досадливо вздохнул Стас, ослабляя хватку. — Вот она, дверь! И к тебе стучатся, а ты не хочешь открыть. Какого же тогда отношения к себе ты ждёшь?

 

— Да ты хоть понимаешь, о чём речь идёт? — вскакивая с кровати, взвилась я. — Она нас тут всех едва ли не по миру пустила, отца с братом вообще бомжами оставила! Сколько по её милости судов у нас было и сколько на адвокатов потрачено, сколько нервов моих и седых волос! А теперь вон она деньги привезла и говорит: простите!

 

— Ну так и простите, — пожал плечами Стас, снова выуживая из-под кровати мою тетрадку и располагаясь с ней поудобнее, — всем от этого только лучше станет.

 

— Облезет она! — выдала я. — Мне её покаяния сто лет никуда не упёрлось!

 

— Тебе собственное спокойствие нужно, а не её покаяние, — уже перелистывая рукопись, верно заметил Стас. — И… ты же давно ждала, когда она приедет, надеялась, переживала, даже гадала. А сейчас — вот она, только руку протяни! — и ты упустишь такой шанс?

 

В груди у меня снова зажгло от подступающих слёз: ну надо же так метко в болевые точки попадать! Так или иначе, душа моя уже плакала по бездарно потраченным годам, а разум в кои-то веки был солидарен с сердцем: пойти и всё же поговорить с сестрой было и правильно, и до боли желанно.

 

— Ну, если она врёт… — я покачала головой, уже заглядывая в зеркало: если и выходить из комнаты сейчас, то не встрёпанной же после катания по кровати!

 

— Она не врёт, — не отрывая глаз от прописного текста, рассеянно проговорил Стас. — Поверь, на душе у неё сейчас то же, что и у тебя. — он поднял глаза и добавил: — И она правда, правда очень сильно раскаивается.

 

— Да она всю жизнь так: рыдает, изображает несчастную, на жалость давит, а потом добивается своего и снова сруливает, — обрисовала я вкратце портрет сестрицы. До ужаса хотелось согласиться уже со сказанным, но и знала я её слишком давно и хорошо.

 

— А сейчас — нет, — стоял на своём Стас. — Я понимаю, что поверить ей тебе трудно, но ты мне поверь — большего пока не требуется, — произнёс он веско. Помолчал и добавил: — Кстати, я хотел бы ещё сообщить, что не смотря ни на какой Макдональдс, кушать мне очень даже хочется, и думаю, что не мне одному.

 

Договорив, Стас таки погрузился в чтение, а я осталась переваривать услышанное.

 

Поверить ЭТОЙ? Правильно, я не смогу, ведь сколько её помню, с самого детства кидалово — это её второе имя, а совесть у этого человека попросту не предусмотрена конструкцией. И если для папаши Катенька — самая любимая из детей, а с Серёгой они вообще близнецы, то у меня взгляд намного прагматичнее, и потому, чего бы она там ни сказала, нет и не будет ей веры и нет и не будет прощения.

 

Но с другой стороны, Стас сказал просто поверить ему, а это, как ни странно, для меня намного проще: он меня пока не подводил, а людей видит насквозь, следовательно, и Катьку тоже.

 

Я посидела ещё немного на Васькиной кровати и поднялась. Вот ведь охренительный напрашивался вывод: получалось, что я не доверяю родной сестре — и слушаю того, с кем знакома всего месяц! Воистину, этот мир сошёл с ума. Или это я сошла, и от того мне кажется сумасшедшим всё и все.

 

На выходе я снова задержалась и бросила взгляд на увлечённого чтением Стаса, посмотрела пару секунд и пошла дальше, ощущая где-то внутри гремучую смесь из теплоты и тревоги, хотя… теплота всё же перевешивала! И из-за этого всё в мире было иным — как и я сама.

 

Ещё совсем недавно, чуть меньше месяца назад, жизнь моя была серой и обыденной, не приносящей и тени какой-либо радости, и я уже даже стала считать это нормальным, а теперь… теперь всё изменилось. Всё преобразилось, а я стала больше улыбаться и иногда, нечасто готова полюбить весь мир. И неужели всё оттого, что у в небольшом мирке обычной женщины появился этот человек, умеющий видеть насквозь и называть вещи своими именами? Человек, что и по сути-то просто какой-то белобрысый мажор — способен так круто всё перевернуть?

 

Я вздохнула. Стас для меня давно не белобрысый мажор. А кто же тогда? Думаю, что… Впрочем, как он сам же и сказал, не надо громких слов: всё понятно и так.

 

Что до Катьки, врёт она или нет — тут, конечно, Стасу намного виднее, чем мне, но только вот как же распознать ложь, в которую сам лжец истово уверовал? Думаю, с таким видом лжи намного сложнее, чем с обычной.

 

А откуда я всё это знаю? Ясное дело, откуда: я ведь сама мазана тем же мирром.

 

Замерев на месте с открытым ртом, я вдруг всё и сразу поняла, и, кажется, это было то самое, что имел в виду Стас. Я никогда, никогда не поверю своей сестре и в жизни не сумею простить её до конца — за такое не прощают, но… разве это имеет сейчас значение? Да конечно же, нет! Я просто, как и все мои домашние, безумно рада видеть её и всё, и не может тут быть больше никаких отговорок: нужно просто прямо сейчас пойти и обнять её, — никто ведь не знает, сколько кому и чего осталось на этой планете.

 

Знаете… мне тогда отчего-то показалось, что где-то скрипнула, открываясь, дверь — наверное, та самая, долгое время закрытая моими собственными руками.

 

***

 

 

 

Тучи ушли, негромко порыкивая громом откуда-то из-за горизонта. На небе, кажущемся особенно чистым и ясным после целого дня бушующего ненастья, ярко светили звёзды. Иногда вспыхивали зарницы, напоминая, что гроза по-прежнему близко, и что в любой момент может вернуться. А мы сидели рядом на ступеньках, и я не могла поверить, что такое возможно… Не то, что вчера — сегодня утром я послала бы далеко и надолго любого, кто сказал бы мне, что вечером я буду сидеть рядом с сестрой и смотреть в звёздное небо, а теперь всё вдруг стало как в старые, добрые времена, когда ещё была жива мама…

 

— Какого ты парня отхватила! Просто блеск! — тихо, предварительно обернувшись и убедившись, не подслушивает ли нас кто, проговорила Катя, — намного лучше, чем был твой Вася.

 

— С чего ты взяла, что он мой? — задумчиво спросила я.

 

— А чей же? — Сестра на хитро улыбалась.

 

Наверное, подумалось мне, и правда со стороны виднее. Вон и отец странно косится, качая головой, и Сашка ухмыляется, да и спал Стас предыдущей ночью в моей комнате, и вряд ли кто-то поверит, что на другой кровати… Короче, кажется, нет смысла скрывать, хотя и рано ещё о чём-либо говорить.

 

— У нас… деловые отношения, — скромно сообщила я. И, похоже, тут же покраснела до ушей, вспомнив некоторое детали этих «деловых отношений», к примеру, сегодняшнее утро… Но у нас ведь ещё даже ни разу не было ничего, хотя мы оба страстно хотим этого!.. Однако, мне почему-то кажется, что от того, каким будет этот самый первый раз, всё дальнейшее и зависит, и потому мне предстоит очень важный момент… Или же я совсем ни хрена не понимаю ни в жизни, ни в людях, и этот раз сразу же станет и последним.

 

— Да хватит тебе, Надюх, будто я слепая! Сашке это всё расскажи, — хохотнула Катька. Помолчала и добавила: — Кстати, Сашка такой взрослый стал! Я прямо не ожидала… Это ж ему уже четырнадцать лет?

 

— Да, — рассеянно подтвердила я. — Дети растут, а мы стареем… Ты сама-то как? — ухватилась я за возможность кардинально сменить тему.

 

— Да у меня всё без изменений, — отмахнулась Катя, но от меня даже при свете тусклой лампочки, что горела у нас на веранде, не укрылась пробежавшая по её лицу тень, и тут же вспомнилось, где я такое видела: вот так же реагировала мама на подобные вопросы своих подруг и родственниц. И означало это, что всё терпимо и приемлемо, но далеко, далеко не прекрасно, все всё понимают, но обсуждать тут нечего. А впрочем — это ведь и есть жизнь.

 

— А дочку твою как зовут? — задала я более интересный для себя вопрос.

 

— А не догадываешься? — серые глаза уставились в упор, словно пытаясь подсказать мне имя малышки, заставить угадать, но ничего не вышло: я лишь пожала плечами. — Маргарита, — проговорила сестра, — она в тот же день рождена, что и наша мама, и через три недели ей два годика.

 

— Зачем ты так с нами поступила, Кать? — не удержалась я от весь вечер терзавшего меня вопроса. Мне показалось, что момент именно тот, и спросить об этом пора.

 

Катя отвела глаза, еле слышно вздохнула.

 

— Я уже сказала: потому что я дура. И другой причины тут нет, хотя я могла бы сказать, что напрасно послушала своего придурка и всё такое, но нет: это я во всём виновата. Это мне хотелось дорогую тачку, которую не потянула бы даже в кредит, но… ничего это не принесло радости. Зато совесть загрызла… если хочешь, можешь не верить. Но имей я возможность повернуть всё вспять, клянусь: повернула бы, но так не бывает, — она помолчала. — Если когда-нибудь сумеешь, прости меня. Поверь: я жестоко расплатилась за то, что совершила, да и вообще… Мы ж в этом мире мало кому нужны. Только родным своим — и больше никому, понимаешь?

 

Я лишь вздохнула на это. Давно, давно всё это знаю… Это до тебя, Катеринушка, только что дошло, а я давно в курсе, поэтому, наверное, и держусь за своих, хотя они и надоели мне хуже горькой редьки.

 

— Ладно уж, — поднимаясь с порожек, уронила я. — Кто я, в самом деле, такая, чтоб судить других?.. Пойдём в дом. Надо уже что-нибудь на ужин сообразить.

 

— Помочь? — обернувшись через плечо, спросила сестра.

 

— Обязательно!.. — улыбнулась я в ответ.

 

***

 

 

 

Ужин вышел на славу, хотя и не было в нём ничего такого уж особенного: я просто потушила на сковородке молодые кабачки и залила их омлетной смесью. Вышло простенько, легко, но очень вкусно. Да ещё картошки пришлось отварить и колбасы на стол порезать, — всё же, кроме нас с Катькой, за столом было четверо мужиков, их таким блюдом не обманешь. Пока я кружилась у плиты, Катя, сидя за столом, нарезала салат и рассказывала, рассказывала, рассказывала… Ей было, что рассказать. Мне, наверное, тоже, да вот не стоило вести такие беседы, ибо ушки-то у всех на макушке! В другой раз всласть посплетничаем.

 

Редкий вышел вечер: за столом даже никто ни с кем не поругался, зато над учинённым Серёгой разгромом и свидетельствующей о нём дыркой в стене по разу пошутили все, даже сам Серёга.

 

— Да починю я всё, починю, — сварливо отвечал он каждому, кто пытался поднять его на смех, но на начало скандала так и не было даже ни единого намёка.

 

Провожать Катьку до машины мы вышли всеми. Стас, как будто это само собой разумелось, вышел с нами. Конечно, он почти ничего не говорил — я даже толком не видела его, потому что он держался за моей спиной, но… но я чувствовала, что он рядом. Рядом со мной.

 

Катька, уже не скрывая, поглядывала на него с ухмылкой, но съязвить, как она это любила делать раньше, так себе и не позволила. А вот лёгкую зависть с её стороны я отчётливо чувствовала, — но только лёгкую, здоровую, на уровне некоего инстинкта самки, всегда старающейся выбрать наилучшего самца. А впрочем, я продолжала себя одёргивать: ещё ни одного слова по поводу совместного будущего со Стасом сказано не было, хотя и против этого — тоже. Ай, ну он же, разумеется, всё слышит!..

 

— Ну всё, спокойной ночи. Поехала я, — дойдя до машины и оглядев собравшихся, проговорила Катя.

 

— Приезжай ещё, дочка, — улыбнулся папа и в который раз за вечер обнял её, — Господи, спасибо тебе! Как же, наверное, радуется сейчас на небесах покойная мать! — произнёс он с улыбкой, и на этот раз настолько искренне, что у меня даже слёзы к глазам подступили.

 

Катя обнялась и с Серёгой, и с Сашкой, а потом подошла и ко мне. Помню, на душе у меня было настолько легко и светло, как не было, наверное, с самого детства.

 

— Когда ещё приедешь? — спросила я.

 

— Как только смогу, — пообещала она.

 

— Племяшек бери с собой. Владику там сколько уже? — спросила я риторически: ведь прекрасно знала, что он на семь лет младше Сашки и даже в своё время стала крёстной мальчика.

 

— Семь лет. В этом году в школу идёт, — тем не менее, словоохотливо ответила сестра.

 

— Вези к нам, мы давно не видели его. И Риточку тоже — нам всем хочется на неё посмотреть.

 

— Хорошо, — пообещала Катя, а затем обняла меня и направилась к машине. И вдруг остановилась, хлопнула себя по лбу, вернулась. — Ой, Надь, я чуть не забыла! Мы же на юг завтра едем.

 

— Ну и? — не поняла я.

 

— Отпусти с нами Сашку! — попросила сестра.

 

Я оглянулась на сына. Держать-то его я не собиралась, а вот узнать, что он сам по этому поводу думает, не помешало бы.

 

— Поедешь? — спросила я.

 

— Да-а! — радостно подпрыгнул он. А мне-то, зараза такой, говорил, что там акулы, и вообще, он боится моря. Эх… всё экономия моя проклятая, въелась даже в ребёнка.

 

— Тогда, разумеется, отпускаю, — кивнула я Кате.

 

— Ну и хорошо. Завтра я за ним приеду, ближе к обеду, — пообещала сестра, метнув быстрый взгляд куда-то за моё плечо, и снова меня обняла. — Твой Стас классный, так и знай! — успела она шепнуть мне на ухо.

 

— Я знаю, — уже не скрывая, улыбнулась я в ответ.

 

Я знала… действительно, знала. И дело было даже не в том, что он был молодой, красивый — и при том этакий настоящий мужик, каким я настоящего мужика представляла. Дело было в том, что с его приходом в наш дом вся жизнь изменилась и продолжала меняться в лучшую сторону, а это дорогого стоит.

 

Окрылённая, как никогда всем довольная и радостная, я оглядела родных и вдруг поняла: не такие уж они и плохие. И я люблю их… Да, люблю. Всех вместе и каждого по отдельности. Ни на кого не держу зла, и никогда не держала. Я готова заботиться о них всегда, лишь бы были живы и здоровы. Лишь бы, как и сейчас, всегда улыбались.

 

А почему я не понимала этого раньше? Да видимо только лишь потому, что меня убивало одиночество. Одиночество, которого больше нет.

_______________________________________________________________________

Следующая часть: https://poembook.ru/poem/2155463-glava-21