После просмотра кинофильма о детях.
Александр Миронов.
После просмотра кинофильма о детях
Перед глазами, он перед глазами…
Ещё живой, беспомощный, больной,
Его глаза покрытые слезами
С недоуменьем следуют за мной.
В них крик души беспомощности детской,
Немой вопрос − нам всем живой укор:
"В чём виноват я, за что мне зверский
Такой был уготован приговор?!."
Лишь только в мир доверчиво вступил
Дитя, родившись три-пять лет назад.
Не доброту, а зверство он сносил,
В кошмар с пелёнок помещённый, в ад.
Ручонки слабые он тянет к солнцу,
Что за решёткой чёрной в небесах.
− За что? За что?!.. – немой крик к небу рвётся,
И каменеет в страхе на устах.
Он давится полусырой картошкой,
Жуёт еë полу беззубым ртом.
− За что?!. – кричит голодный вид Алёшки…
По горлу спазмы ползают ершом.
Ножонками он, свесив с нар, болтает,
Из обуви – обмотки на ступнях.
− За что?!. – кричат они, и продирает
Мороз и мрак казарменный меня.
Они жестокость должным принимают,
Сосед по нарам не вернулся вновь.
− За что?!. – кричит малыш, изнемогая,
Под шприцами теряя силы, кровь.
Лежит в бреду, температура, кашель,
И некому помочь, друзья так мáлы.
− За что?!. – кричит бессильная Наташа.
В одном порыве с мест поднялись мамы!..
Неужто солнца мало, тесен мир?
Вкусней картошки нет для них гостинца?
Неужто не нашлось одежды им
Штанишек или платьица из ситца?..
У тех зверей, фашиствующих немцев,
Не верю я, чтоб не было детей.
Но этот лагерь, памятный Освенцим,
Мне отнял сон на много-много дней.
Пройдут когда-нибудь кошмары эти:
Освенцим, Саласпилс и Бухенвальд…
Пусть в нашей детской веселятся дети.
Какое счастье − слышать детский гвалт.
После просмотра кинофильма о детях
Перед глазами, он перед глазами…
Ещё живой, беспомощный, больной,
Его глаза покрытые слезами
С недоуменьем следуют за мной.
В них крик души беспомощности детской,
Немой вопрос − нам всем живой укор:
"В чём виноват я, за что мне зверский
Такой был уготован приговор?!."
Лишь только в мир доверчиво вступил
Дитя, родившись три-пять лет назад.
Не доброту, а зверство он сносил,
В кошмар с пелёнок помещённый, в ад.
Ручонки слабые он тянет к солнцу,
Что за решёткой чёрной в небесах.
− За что? За что?!.. – немой крик к небу рвётся,
И каменеет в страхе на устах.
Он давится полусырой картошкой,
Жуёт еë полу беззубым ртом.
− За что?!. – кричит голодный вид Алёшки…
По горлу спазмы ползают ершом.
Ножонками он, свесив с нар, болтает,
Из обуви – обмотки на ступнях.
− За что?!. – кричат они, и продирает
Мороз и мрак казарменный меня.
Они жестокость должным принимают,
Сосед по нарам не вернулся вновь.
− За что?!. – кричит малыш, изнемогая,
Под шприцами теряя силы, кровь.
Лежит в бреду, температура, кашель,
И некому помочь, друзья так мáлы.
− За что?!. – кричит бессильная Наташа.
В одном порыве с мест поднялись мамы!..
Неужто солнца мало, тесен мир?
Вкусней картошки нет для них гостинца?
Неужто не нашлось одежды им
Штанишек или платьица из ситца?..
У тех зверей, фашиствующих немцев,
Не верю я, чтоб не было детей.
Но этот лагерь, памятный Освенцим,
Мне отнял сон на много-много дней.
Пройдут когда-нибудь кошмары эти:
Освенцим, Саласпилс и Бухенвальд…
Пусть в нашей детской веселятся дети.
Какое счастье − слышать детский гвалт.
