Июнь
ИЮНЬ
Сыну Денису
Голубые дожди омывали землю,
По ночам уже начиналось тайно
Мужественное цветенье каштанов.
Разогретой солью
дуло с берега...
Эдуард Багрицкий.
«Февраль»
От дома моего неподалёку
Есть здание старинное, в котором
Почтовый двор когда-то находился;
И декабристы хмурые проездом
В далёкую Сибирь в былые годы
Бывали в нём; из самовара пили
Горячие, но жидкие чаи;
Подолгу лошадей свободных ждали
И в окна заметённые смотрели,
Где лишь сугробы виделись.
Но нынче
В старинном этом здании почтовом,
Подстроенном и сильно обновлённом,
Бескупольная церковь разместилась
С крестом пока что скромным, деревянным,
Умельцами на крыше прикреплённым,
И с воротами той особой кладки,
В которой совмещаются колонны,
И крыша островерхая с карнизом,
И кованые створки навесные,
И лёгкие железные цветы
Входной калитки.
Под её карнизом
Висит квадрат иконы обрамлённой
Христа Спасителя.
И всякий раз
Ему молюсь я трижды и с поклоном
Вхожу в старинный двор, преображённый
Большим строительством епархиальным.
Когда-нибудь на этом самом месте,
Где ссыльные мятежные дворяне
Смотрели на уральские сугробы, –
Паломники из окон современных
Гостиницы своей высококлассной
За жизнью храма будут наблюдать;
За тем, как ярко купола с крестами
Сияют в небе и чудесным светом
Рассеивают тучи над собой;
Как колокол на стройной колокольне
Удары гулким звоном рассыпает
И на вечерню прихожан зовёт...
Пока же всё здесь скромно;
ветхой дверью
Вхожу в притвор на первом этаже.
Здесь на прикрытом тканью аналое
Лежит икона в рамке деревянной,
И на иконе той изображён
Святитель Иннокентий, наш небесный
Строитель церкви сей, митрополит
Московский и Коломенский, апостол
Сибири и Америки.
Я тихо
И с трепетом к иконе подхожу,
Крещусь прилежно и оклад целую,
И кланяюсь митрополиту в пояс,
И в глубине души своей и сердца
Молитву сокровенную читаю:
«Святитель Иннокентий! Наш Владыка!
Прости меня за все грехи земные,
Великие и тяжкие грехи.
У Бога испроси мне умиленья,
Смирения, терпенья и любви.
За всё Ему, Всесильному, признанье.
За всё Ему, Всезнающему, слава.
Но слава, наш Владыка, и тебе –
За то, что нам в юдоли помогаешь,
За то, что сыну нашему в Канаде
Поддержку и уверенность даёшь...
Когда-то в те края ты Слово Божье
Принёс и белым людям, и индейцам,
И им глаза открыл на Правду.
Ныне
Открой глаза и сыну, и невестке,
И внучке нашей милой.
Словно семя,
Взошедшее на почве незнакомой,
Их укрепи и дай во всём удачи,
И помоги пустить живые корни
В земле, что ты учением Христовым
С апостольским усердьем освятил...»
В один из дней осеннего ненастья,
Когда из туч нависших, как из сита,
Уныло сыпал дождь, я шел проспектом
Из церкви Иоанновской.
Так вышло,
Что я ходил туда на дню два раза,
А то и больше – старая болезнь
Опять ко мне вернулась;
беспричинно
Звериный страх, неподконтрольный воле,
Легко и быстро мной овладевал,
И мне бежать, бежать, бежать хотелось
Куда угодно, лишь бы только дома
Мне не сидеть, не видеть домочадцев,
Не слышать, как за стенкой телевизор
О чём-то нестерпимо говорит.
И я спешил в Предтеченскую церковь,
Подолгу Божьей Матери молился
И все подряд иконы целовал,
И лишь когда болезнь моя сдавалась,
Домой я возвращался, шёл проспектом,
А в тот осенний день шагал устало
Ещё и под назойливым дождём...
Вдруг старый особняк моё вниманье
Привлёк своею вывеской неясной,
Которая загадочно вещала,
Что этот особняк есть храм во имя
Святителя такого-то...
Вот странно!
Я мимо проходил десятки раз,
А этого названия не видел,
Да и святителя не знал такого,
Который бы апостолом считался
Родной мне по рождению Сибири
И ставшей вдруг Америки родной
Из-за того, что сын живёт в Канаде...
И я вошёл в старинный особняк.
По лестнице, крутой и деревянной,
Поднялся в храм, купил в киоске свечку
И подошёл тихонько к аналою,
Стоявшему напротив алтаря.
И лики вкруг дверей иконостаса,
И на стенах висящие иконы,
И еле свет теплящие лампадки,
И свечи с огневыми языками
Смотрели на меня без любопытства,
Но так тепло и ласково, что сразу
Мне мысль пришла, –
наверно, этот храм
Передо мною дверь открыл недаром,
Ведь сто шагов от дома – и спасенье,
Обитель Бога и Святого Духа
Поймёт грехи и горести мои...
И я с тех пор сюда хожу молиться,
И даже после, как болезнь угасла,
Нашлись другие веские причины,
Чтоб приходить в простой и тихий храм...
В те дни, закончив институт канадский,
Наш сын искал работу программиста,
Но старые ванкуверские фирмы
Уже в такой услуге не нуждались,
А новые пока ещё позволить
Себе больших, хоть, в общем-то, и нужных,
Расходов не могли, –
и проходили
Недели за неделями у сына
В бесплодном, нудном поиске работы,
В которую так искренне влюбился
Ещё со школы и которой ради,
Возможно, и страну свою покинул,
Хотя, наверно, были и другие
Немалые причины –
всероссийский,
Всё возрастающий с годами кризис,
Война в Чечне, людская мясорубка,
Обман народа, наглый и жестокий,
Презренье к людям – до уничиженья,
До полного сведенья их к никчёмной,
Несуществующей первооснове,
Лишь мыслимой сознаньем, из которой
Когда-то Вседержитель мир создал...
Да что бранить оставленную Богом
Страну, направленную Промысленьем
На самые жестокие страданья
За страшные Иудовы грехи!
Полезней нам раскаяться всем вместе,
Признать свои паденья и ошибки,
А за страну лишь искренне молиться,
Чтоб Бог простил её и вразумил...
Но думали тогда мы по-другому,
И как её, несчастную, ругали,
И как её сурово отделяли
От наших душ, конечно, непорочных,
И как её покинули б, наверно,
Когда бы денег подкопить могли...
Но не смогли...
А сын наш – вот премудрость! –
Тихонько с бабушкой договорился
О том, что та продаст свою квартиру
И денег им займёт, молодожёнам,
На дальний перелёт, на проживанье,
Пусть скромное, пока они не встанут
С женою на ноги...
И вот встают,
Встают, встают, да всё никак не встанут,
И мы ничем не можем им помочь,
Вот разве что молитвою...
В соседний,
Так сказочно возникший рядом с домом,
И, как назвали мы его, – домашний,
Храм Иннокентия, митрополита
Московского, я зачастил с тех пор.
Почти что каждый день я поднимался
По лестнице и в небольшом киоске
Недорогую свечку покупал,
И перед Троицей Святою ставил.
Да вот беда! – Никак мои молитвы
С земли, видать, насквозь чужой и грешной,
До благостных Небес не доходили.
Но всё же с затаённою надеждой
Я, помолившись, шёл к себе домой.
И вот однажды светлая решимость,
Как радостный поток, во мне возникла,
И понял я – лишь стоит помолиться
Мне Господу сейчас, как тут же просьба
Исполнится моя.
Я помолился.
Удач переселенцам попросил.
И, хоть нельзя, а всё же обещался
На радости свечу купить в киоске
Побольше и ценою подороже,
Рублей за двадцать или пятьдесят...
День пролетел в нахлынувших заботах,
В которых закрутился и забылся
И от которых так заснул, как будто
Я в пору детства был перенесён.
А утром вдруг звонок! Такой счастливый!
Такой раскатистый и неуёмный,
Какой давно с ванкуверской земли
До наших грустных душ не доносился!
Звонил Денис. Он заключил сегодня
(А мы, понятно, в это время спали)
Контракт на постоянную работу
С одной престижной фирмой...
Вот ведь как!
Я птицей к Иннокентьевскому храму
Лечу и покупаю подороже
Свечу витую, возле аналоя
Креплю её, и краем глаза вижу
На нешироком столике наклонном
В стекле и в тёмной рамке деревянной
Лик незнакомый благостного старца,
С чуть поднятою вверх рукою правой,
Другою же держащего Писанье
Священное...
Кто это?
Почему
Иконы этой я не видел раньше?
Церковной, как бы сжатой, старой вязью
Написано: «Святитель Иннокентий» –
«Митрополит Московский» – а пониже:
«Апостол» – и с разрывом, с переносом:
«Аме-рики» – «и» – чуть правей – «Сибири»...
Так вот он, храма нашего создатель!
Так вот в какой я день его увидел!
Так вот он – скрытый покровитель наш!..
И вправду, очень странные случились
События в тот день.
Вдруг настоятель
Домашней церкви нашей предложил мне
Купить святого редкую икону,
Которую сегодня привезли
И на которой жизнь его с рожденья
До самой смерти в сане высочайшем
Показана.
Икону я купил
И, извинившись за своё незнанье,
Спросил у батюшки, как понимать,
Что этим днём лежит на аналое
Святителя икона.
Пастырь наш
Так радостно и просто улыбнулся,
И в пояс мне почтенно поклонился,
И так ответил:
– Нынче годовщина
С тех пор, как церковь нашу освятил
Преосвященнейший архиепископ
Викентий... –
Вот ведь славный день какой!
Но и на этом не остановились
Чудесные мои познанья...
Дома
Открыл я книгу «Русские святые»,
Нашёл о житии митрополита,
И снова величавая догадка
Меня и потрясла и осенила.
Шестого октября, сегодня то есть,
День прославленья нашего святого,
И, может быть, в честь этого святитель
Решил послать своё благодеянье
Пришельцу из России, а точнее –
С Урала-батюшки, отца Сибири;
Решил помочь скитальцу молодому,
Пришедшему в Канаду с доброй целью –
Познать её виликую культуру
И привнести в неё хотя бы каплю
Славянской добродетельной души.
Кому и знать, как не тебе, святитель,
Насколько это трудно и непросто
Войти с крупицей пользы в жизнь чужую!
Однажды двадцать восемь дней подряд
Ты к острову Америки далёкой
В байдарке утлой всё подплыть пытался.
Но только лишь гряда камней прибрежных
Средь бурных волн осенних возникала,
Как шторм крепчал,
всё злее ветер шквальный
Меж страшных волн носился и метался,
И к берегу пристать не позволял.
И ты в конце концов взмолился Богу:
«Коль угодил Тебе епископ здешний,
Поставленный сюда моей рукою,
То эту злую бурю укроти!» –
И только ты Благому помолился,
Как ветер стих, как будто не бывало,
И волны незаметно улеглись,
И жители с епископом сердечно
Тебя в великой радости обняли
Уже на безопасном берегу...
Потом, читая житие святого,
Я обратил внимание на то, что
Его другие памятные дни:
Одно – ко дню рожденья моему,
Другое же – ко дню рожденья сына
Так близко подходили.
Да к тому же
(Конечно же, и это что-то значит),
Что он слова Писания Святого
Донёс в Канаду до племён туземных,
Чтоб так же, как во всём крещёном мире,
Здесь купола церковные тянулись
Крестами в голубые небеса.
И, видимо (и это что-то значит),
Что через полтора с немногим века
С далёкого-далёкого Урала
Принёс в Канаду сына и невестку
По небу голубому самолёт...
А между тем, мой тихий храм люднел,
Всё больше мимохожего народу
В нём появлялось. Книжки у киоска
Разглядывали. Крестики, цепочки,
Иконки покупали. Свечи брали
И узким нецерковным коридором
Шли в храм, перед иконами молились
И свечку ставили тому святому,
Которого ценили больше всех.
И батюшку как будто подменили,
И вправду неземное вдохновенье
В него вселялось. Дивный свет очей
Дарил прихожим радость. То советом
Он подбодрял людей. То поясненьем
Постигнуть Божье Слово помогал.
То быстро вёл к киоску и икону
Показывал, рассказывал о ней,
И посетитель доставал заветный
Свой кошелёк, отсчитывал рублёвки,
Икону покупал и благодарно
Её домой с собою уносил...
А вот уже и первое крещенье! –
В купель святую трижды погружённый,
Кричал младенец, мир оповещая,
Что он уже не грешник, не язычник,
А представитель веры православной,
Преображенный благодатным Духом.
И видел я, как в сильной благодати
Ходил по храму радостно и смело
Вот-вот прошедший таинства крещенья
И каждому, кто шёл ему навстречу,
Рассказывал со счастьем и улыбкой,
Как нынче небывало-несказанно
На сердце у него.
И, грешным делом,
Я позавидовал и так подумал:
«Вот и ещё один крестился смертный,
А я всё собираюсь, собираюсь
И всё никак собраться не могу...»
Так жизнь моя привычно протекала,
И в вечной суете её неброской
Я позабыл о том осеннем чуде,
Как обо всём на свете забывает,
Увы, неблагодарный человек.
И о забытом вспомнил лишь однажды,
Когда под осень в гости к нам нагрянул
Денис с женой и дочкой, и Катюшу
Решили мы крестить.
Тогда о храме
Я рассказал и о моей молитве,
И чудном исполнении её.
И вот тогда, по общему согласью,
Мы в церкви Иннокентьевской крестили
Четырёхлетнюю малышку нашу.
И как она вела себя достойно!
Смиренно и с великим довереньем,
Как будто бы почувствовала тайно,
Как Дух Святой вселяется в неё...
Ну что ж! – и снова годы пролетели.
И снова из забывчивой текучки,
Как зимний колокольчик, монотонной,
Меня неординарный случай вывел,
Вернее, два неординарных факта,
Которые в дни осени погожей,
Как сущности несхожего порядка,
Нежданно и таинственно сошлись.
Моё хожденье частое в домашний,
Соседний храм мою подвигло веру
Идти по лествице, – и я крестился,
И хоть не здесь, а в деревенском храме,
Но приобщаться к таинствам и службам
Мне всё же в нашей церкви предстояло,
И я с каким-то трепетом и страхом
Готовился к воскресной литургии
И первому причастию...
Признаюсь,
Моя душа сопротивлялась им,
Как наступающей большой работе,
Нет, не большой, а просто беспредельной,
Ведь я читал – в духовном восхожденьи
Пределов нет...
Вот так и ты, святитель,
Наверно, испытал и страх, и трепет,
Когда тебе в числе других собратий
Священником к далёким алеутам
Поехать предложили.
Ни один
Не дал тогда согласия.
Но после,
Когда письмо от Крюкова Ивана,
Духовного сподвижника и чада,
Ты получил из северной Аляски,
Задумался и строки, торопливо
Написанные у коптилки в чуме,
Перечитал не раз.
Иван писал:
«Когда б ты, отче, знал, с какой любовью
Любое наше слово алеуты
В молебном доме слушают! Как тихо,
Внимательно стоят они на службе!
А ведь стоят они на босу ногу.
И смех и грех, как будто наши гуси,
Которые из полыньи выходят
На первый лёд...» –
«Уж этот мне Иван!» –
Подумал ты, святитель, и семейству
Вдруг объявил решительно за чаем,
Чтоб собиралось в дальнюю дорогу,
До самых Алеутских островов...
Конечно же, мои простые сборы
Твоим, Владыка наш, далёким сборам,
Апостольским, вселенским, – не чета.
Но всё же, всё же, всё же...
Я собрался
И храбро на причастие пошёл,
Громадный и нелёгкий начиная
Духовный труд...
Дай сил мне, Иннокентий,
Митрополит Московский, –
сил и воли
С открывшейся дороги не свернуть...
И тут же электронное письмо
Пришло от сына:
«Добрый день родные!
Мне вам приятно сообщить сегодня,
Что нынешний не очень лёгкий год
Чудесным и счастливым оказался
Как для меня, так и для Нади с Катей.
Я убедился в православной вере,
В Христа поверил и в Его ученье.
Меня моё семейство поддержало.
Мы православный храм неподалёку
Нашли, и вот уже четыре раза
Туда сходили всей семьёй на службы.
Катюша наша трижды причастилась
И трижды исповедалась. А мы
Готовимся с женою к испытанью
Со всей серьёзностью. И вас попросим
Нам подсказать, что вы сочтёте нужным...»
Куда как делись все мои тревоги,
Куда-то закатились, растворились;
По образу жены несчастной Лота
В столп соляной я тут же обратился.
Счастливее, желаннее известья
От сына мы еще не получали.
И, прихватив пальто своё и шапку,
Я в храм привычно побежал молиться...
Но вот ведь непокорный грех людской!
На высоте духовной удержаться
Воистину не можем мы, и часто
Куда-нибудь да склонит нас лукавый,
Куда-нибудь с тропинки да собьёт...
В церковные я службы так втянулся,
Что за зиму с холодною весною
Почти что ни одной не пропустил.
И вот уж, право, стало мне казаться,
Что все мои болезни друг за другом
Меня тихонько стали оставлять.
И благодать в душе моей подольше
Уже гостила, свежих сил давая
Для песен и других житейских дел.
И, словно по какому-то закону,
С другой земной округлой половины
Пришли от сына радостные вести,
Что фирмой, где он стал совсем недавно
Ведущим программистом, то есть завом
Опорного отдела стержневого,
Заказ получен важный из соседних
Соединённых Штатов, и все силы
Придётся бросить, чтоб работу к сроку
Назначенному сделать.
Так что, если
Он письма будет нам писать пореже,
Чтоб мы его за это извинили...
Какое же родительское сердце
От новостей подобных не сожмётся
И лучшего всего не пожелает
Наследнику фамилии своей!..
И снова озарённо я отметил,
Что сообщенье сына получил
В июньский день –
чуть раньше дня рожденья
Дениса и дня памяти святого,
Который отмечается совместно
С Собором всех святых сибирских...
Вот же
Еще одно свидетельство немое,
Но превышающее силу грома!
А тут – о чудный миг! – пошли грибы...
Вдоль просеки и в сосняках прогретых,
Недалеко от бывшей нашей дачи,
Вослед за благодатными дождями,
Как будто бы поклёпки золотые,
Усыпанные каплями росы,
Рассыпали свои литые шляпки
Июньские маслята. –
А потом
В осиновых пролесках затаённых
И в светлых, даже хмурым днём ненастным,
Березняках среди лесов сосновых,
И в шёпотных осинниках тенистых
Пошли красноголовики, как будто
Их кто-то выстругал, покрасил шляпки
И в землю врыл старательно. –
А после,
Когда дожди округу промочили
И солнцем всё прогрело, просушило,
В тиши едва приметных хвойных кочек
Пунктирные невидимые тропы
Наметили таинственные грузди.
И, взяв с собой пакетов целлофанных
И малость самую еды дорожной,
Да ножик свой грибной, давно уж верой
И правдой мне служивший, на маршрутке
Я уезжал в берёзовые дали,
Родные и знакомые места.
Какою радостью, какой отрадой
Меня одаривали встречи эти! –
Но службы все, моленья, литургии
Шли в позабытом храме без меня,
И к аналою со святой иконой
У лестницы крутой и деревянной
Другие люди подходили...
Вскоре
И жизнь моя напомнила об этом –
Намёком на минувшие смятенья
Вернулась отступившая болезнь,
И сын прислал письмо –
с американским
Заказчиком дела совсем заглохли,
И он, пожалуй, знает почему –
Всё лето просидел над разработкой
Программы срочной, сделать торопился
И в храм, увы, ни разу не сходил...
Ах, слава Богу, что он это понял.
Но я-то, я, как мог забыть о главном,
Что трижды пропустивший в церкви службу
Уже язычник – не христианин.
И как я мог об этом, самом главном,
В письме родному сыну не напомнить,
По телефону не предупредить?!
Ведь можно было, можно было, можно...
Ведь нужно было, нужно было, нужно...
Да так легко попал я нынче в сети,
На страсти на грибной попутал бес...
И вновь спешу я в церковь.
Ветхой дверью
Вхожу в притвор на первом этаже,
Где на прикрытом тканью аналое
Лежит икона в рамке деревянной,
И на иконе той изображён
Святитель Иннокентий, наш небесный
Строитель церкви сей, митрополит
Московский и Коломенский, апостол
Сибири и Америки.
И снова
Я с трепетом к иконе подхожу,
Крещусь прилежно и оклад целую,
И кланяюсь митрополиту в пояс,
И в глубине души своей и сердца
Молитву сокровенную творю:
«Святитель Иннокентий! Наш Владыка!
Прости меня за все грехи земные,
За старые и новые грехи.
У Бога испроси мне умиленья,
Смирения, терпенья и любви.
За всё ему признание и слава.
Но слава, наш Владыка, и тебе –
За то, что нам в юдоли помогаешь,
За то, что сыну нашему в Канаде
Поддержку и уверенность даёшь.
И уж прости его, что за работой,
За вихрем вдруг нагрянувшей текучки
Не вырвался ни разу в Божий храм.
И я немало тут ему напортил, –
Не устояв перед грибной охотой,
Не подсказал, что можно было сделать,
Ошибки первой не предупредил...
Прости мою забывчивость, Владыка,
Прости и детям нашим легкодумность,
И вместе нам наш тяжкий грех прости...»
