Опубликовано в журнале:

«Знамя» 2017, №5

Елена Колесниченко

Имеющий успех

Андрей Мансветов. Дюралевые ласточки

 

 

Андрей Мансветов. Дюралевые ласточки. — Кыштым: Евразийский журнальный портал «МЕГАЛИТ» («Только для своих»), 2016.

 

 

 

За плечами у Андрея Мансветова довольно-таки весомый литературный багаж, но недавно изданная книга — особенная. Это книга о войне. Дюралевые ласточки — это самолеты.

 

На обложке — взрывы и руины зданий, оголенных после бомбежки, и тянутся сверху вниз бесконечные строки стихов: «стояли звери около двери в них стреляли они умирали…». В этих строках отражен образный ряд всего сборника: почему, например, не люди, а звери? Потому что в ХХI веке человек слаб и беззащитен перед «воинским долгом», как заяц под прицелом охотника? Стояли около двери и не убежали — потому что некуда бежать. В них стреляли, они умирали — все предельно буднично и просто, такая вот страшная детская считалочка. И повторяется этот расстрел, как в ночном кошмаре, снова и снова, раз за разом, будто на карусели: «стояли звери около двери в них стреляли они умирали стояли звери около двери в них стреляли….» Война и детство, навеки изуродованное ею, война человека с собственными страхами, война человека и государства, гражданская война на Украине и операция в Сирии, третья мировая, которая не за горами… Все это есть в стихах Андрея Мансветова. Он будто спрашивает нас между строк: если весь мир — театр военных действий, то кто тогда в нем мы? И отвечает: статисты («Индульгенция»).

 

Мансветов, безусловно, сын своего поколения. Во вступительной статье Сергей Ивкин пишет: «…южноамериканские певцы, объединявшие население против военной диктатуры, сплелись с джедаями Джорджа Лукаса и подарили нашему с Андреем поколению сознание вечной оппозиции, которую воспел чуть старший нам Егор Летов». Не знаю, повлияла ли «Гражданская оборона» на поэтические тексты Андрея Мансветова, но «дюралевые ласточки» отсылают к цоевским алюминиевым огурцам — тем, что посажены на брезентовом поле...

 

Когда стихам не хватает подлинного трагизма, автор пытается вставить туда какие-нибудь «красивости», и возникает ощущение, что иногда он просто не может вовремя остановиться. Стихотворение «Что-то долго нет писем с девятого этажа…», на мой взгляд, одно из самых удачных в книге — емко, лаконично, образно, я бы добавила модное слово «атмосферно»:

 

 

 

Зло заходит в гости, твердит

мол, дался тебе тот девятый этаж

писем до невостребования и без адреса пруд пруди

коты, канарейка, кухня, за стенкой наш

спокойно спит провокатор

с орденом на груди

 

 

 

Масоны жгут книги, матросы громят кабак

вид из окна на Сенатскую площадь умильно нов

я забыл, какой мне вчера показали знак

чтоб выходить спокойно на улицу

суп готов

 

 

 

 

 

Казалось бы, тут и стихотворению конец, но нет. Появляется заключительная строфа, которая перечеркивает все впечатление:

 

 

 

А на девятом осенью взорванные мосты

ветер носит по комнатам письма и пустоту

капли воска на подоконнике — это ты

жгла свечу

на стене картина — девушка на мосту

 

 

 

Почему-то автор не видит, насколько эти строки недотягивают до его таланта: капли воска, свеча, девушка на мосту — что ни слово, то поэтический штамп. Хотел сказать красиво, а вышло снова про огурец.

 

Крайне затрудняет восприятие стихов авторская пунктуация. К полному отсутствию каких-либо знаков препинания все мы уже давно привыкли от безысходности. Что поделаешь, модная тенденция — о том, насколько этот прием уместен в каждом конкретном произведении, авторы задумываются редко. Ничего, мы умеем разгадывать ребусы, скоро можно будет без букв писать — публика натренированная... Но Андрей Мансветов ставит знаки препинания выборочно — там, где посчитает нужным, то есть, очевидно, в тех случаях, когда сомневается в нашей догадливости. Где не посчитает — мы должны разбираться сами. Все это поначалу сбивает с толку и сильно отвлекает от содержания стихов, поскольку глаз то и дело находит «ошибки». Боюсь, все же, что издательство просто сэкономило на корректоре. В предисловии Сергея Ивкина можно отыскать и орфографические, и грамматические, и какие угодно ошибки.

 

 

 

Книгу открывает раздел «Чебурашка и другие воспоминания». Но это не просто ностальгия по детству — это попытка осознать себя в болезненном процессе взросления (болезненном, потому что, как известно, в глубине души мы всю жизнь остаемся детьми). Попытка осознать смерть. Так, Чебурашка однажды понимает, что «тоже умеет стареть»:

 

 

 

(…)

 

 

это окажется очень страшно, даже страшнее чем

через океан в ящике с апельсинами тогда давно

страшнее, чем одиночество. Впрочем, старость это тоже оно

 

Чебурашка перебирает в памяти детские имена

единственное занятие в пустом и промозглом Доме Друзей

или читает словарь. Там на букву «т» теперь тишина

и ему кажется, что нет ничего страшней

 

 

 

Чебурашка однажды умрет. Нет… Наверное, нет

просто уедет домой, в пустом апельсиновом ящике

на тот свет

 

 

 

Чебурашка — это вообще, если вдуматься, символ одиночества. У Чебурашки нет ни друзей, ни родителей, ни дома, ни даже родины, потому что он ее не помнит, — какая-то райская страна, где растут апельсины, вместе с которыми он и прибыл... Каждый из нас немного Чебурашка — сказка разбивается о реальность. Страшно впервые осознать свое одиночество — но, оказывается, старость еще страшнее. Одиночество — это когда не с кем разделить апельсины, старость — это когда ящик с апельсинами пуст. Дальше смерть — и тут, казалось бы, ужас должен достигнуть предела, но смерть — это, оказывается, совсем не страшно. Это все тот же ящик — только без апельсинов, да и неважно, ведь он доставит тебя, Чебурашка, туда, где апельсины свисают с каждой ветки, где их тысячи и миллионы, туда, где ты родился, — в детство — в рай… Интересна ритмическая организация стихотворения: после двух катренов неожиданно идет терцет с очень короткой, усеченной третьей строкой — стихотворение обрывается словами «на тот свет». Дальше — смерть. Но мы ее уже не боимся.

 

Совершенно иначе тема смерти раскрывается в стихотворении «Индульгенция». Расправа над мирными людьми описана с изрядной долей цинизма, с горькой издевкой — поэт хочет передать состояние тех, кто наблюдает за происходящим сверху, тех, кто, словно в кинотеатре, смотрит блокбастер «Расстрел бунтующей черни»:

 

 

 

Интересно, если б на Триумфальной

не было прикормленных властью шавок

 

 

фараоны стреляли б на поражение

 

 

 

Там солдатики идут и стреляют

а человечки падают и корчатся

еще колясочка катится вниз по лестнице

 

 

 

Наверное, пуля попала в мамашу

интересно, хороша ли на Триумфальной

ливневая канализация

 

 

 

Это же так красиво на цветном экране

когда красная водичка на тротуаре плещется

давайте, братья, снимать современное кино

 

 

 

 

 

В заключительных строках стихотворения президент «отпускает грехи» своим приближенным:

 

 

 

Каждому из «наших» — по крепкой бейсбольной бите

и индульгенция всех грехов в новогодней речи

 

непогрешимого президента.

 

 

 

Те же, кто находится «по ту сторону баррикад», чувствуют причастность всему происходящему, они не могут заглушить голос совести и потому вечно будут нести на себе страшный груз вины. Тему личной ответственности каждого за все, что происходит в нашей стране, Андрей Мансветов поднимает в стихотворении «Война, приходящая в дом…»:

 

 

 

Блокадная пайка

ложится на плечи стакана

за нас, мужики, и за тех

кто сегодня не встанет

за побатальонно, поротно

здесь в рифму — погост

холодные звезды

спускаются над Разгуляем

я в третьем ряду под березкой

семнадцатый с краю

 

 

 

В этом стихотворении ряд зрительных образов образует сюжет. Лирический герой смотрит на себя со стороны, так, как души разглядывают с небес оставленное тело — и вот картинка переворачивается в иную плоскость, и человек с фотографии, стоящий под березкой в толпе солдат, превращается в один из трупов, лежащих вповалку в братской могиле (семнадцатый с краю…).

 

 

 

Второй раздел сборника назван «Электричка Пермь — Голованово» — это прямая реминисценция на «Москва — Петушки» Вен. Ерофеева. У Мансветова названия стихотворений также совпадают с названиями станций («Пермь II», «Славяново», «Мотовилиха» и т.д.) Его лирический герой, подобно герою Ерофеева, кочует по неуютному, враждебному миру, чувствуя себя беззащитным перед ним и пытаясь понять: «Кто я такой?». Различными реминисценциями переполнены все стихи заключительного раздела книги — если можно так сказать, это своеобразная «постмодернистская солянка». Так, стихотворение «Пермь II» перекликается с «Назиданием» Бродского:

 

 

 

Покидая дом, который построил нас

 

не забудьте выключить свет, перекрыть газ

 

проверить окна, каждый их шпингалет

 

присесть на дорожку, перечитать билет…

 

/Мансветов/

 

 

 

Путешествуя в Азии, ночуя в чужих домах,

 

в избах, банях, лабазах — в бревенчатых теремах,

 

чьи копченые стекла держат простор в узде,

 

укрывайся тулупом и норови везде

 

лечь головою в угол…

 

/Бродский/

 

 

 

Как видно даже из этих небольших отрывков, Мансветов перенимает у Бродского стихотворный размер и интонацию (обилие глаголов повелительного наклонения, перечисление), строит фразы по той же синтаксической модели. В стихотворении «Я вдруг понял, что всем нам…» встречаем реминисценцию на знаменитое ахматовское «Когда б вы знали, из какого сора..»:

 

 

 

Я вдруг понял, что всем нам уже за тридцать, а то за сорок

стало быть, нефиг и объяснять, из какого сора

зато среди сора есть зерна, из них прорастут драконы…

 

 

 

Все эти реминисценции очень удачны, уместны и делают образ лирического героя сложным и многогранным. Это не усредненный «неизвестный солдат» на фронтах истории — это человек, несущий в себе всю мировую культуру, — он стоит перед лицом надвигающейся третьей мировой, подавлен и беспомощен, как ребенок. Несмышленыш — всего только пешка в огромных шахматах, винтик для атомного реактора, мясо для пуль. Не об этом ли финальные строки стихотворения «Империя [К Марциалу]»:

 

 

 

Детский сад, штаны на лямках

выбирай себе кумира

Ганди, Иисус, Бердяев

доктор Айболит

 

 

 

 

 

Если в город входят танки

слушай дядю командира

двигай эту хрень на рамке

наводи и пли

 

 

 

Завершает сборник короткое стихотворение «Молитва»:

 

 

 

Ну, есть же сказать что-то

Ну, есть же сказать

есть же сказать

что-то

еще

Господи

 

 

 

Не хватает слов, не хватает дыхания, не хватает сил выразить всю ту боль, что осталась в душе, между скобок, за кадром. Андрей Мансветов — поэт, и потому больше всего на свете его страшит собственная немота, невозможность высказать то, что обречено оставаться между строк. Но имеющий уши слышать — да слышит.