Теперь, с высоты своего возраста, в сытости, лености, комфорте и перманентном удовольствии, достигнув желаемого, в часы длительного досуга оглядываюсь я назад и вспоминаю сложные годы своей юности, дни испытаний и становления личности. Как мудро заметил Цицерон еще две тысячи лет назад, наиболее желанным является постоянное благополучие, но оно не дает тех ощущений [эйфории], когда к благополучию приходишь после тяжелых поражений или жестоких бед. В этом изречении заключен глубокий смысл: чтобы понять уровень своего счастья и благополучия, человеку необходимо сравнение, т.е. ему следует побывать в состоянии несчастья, неблагополучия и лишений некоторое длительное время, лучше в раннем возрасте, чтобы в зрелом достичь своими силами уровня комфортного существования. Сформировавшиеся взрослые люди, прожившие рафинированные детство и юность за мощным щитом состоятельных и успешных родителей, не понимают и никогда не поймут своего счастья, ибо никогда не были в несчастье, не испытывали неудовлетворенных потребностей и не делали того, что хотели. Именно поэтому мы часто слышим, как отпрыск какого-нибудь знатного семейства покончил с собой, умер от передозировки наркотиков, совершил тяжкое преступление или сломал шею, катаясь на лыжах в Альпах, восполняя нехватку адреналина. Если развить тему и углубиться в размышлениях на уровень ниже, то оказывается, что человеку, чтобы достичь мудрости, необходимо также разнообразие, а это и вовсе недоступно, как правило, разным стратам общества, ибо верхи не желают и в силу воспитания и догм, а низы не обладают соответствующим ресурсом. Правило это универсальное, касается всех ипостасей человеческого бытия: если о еде – надо кушать когда черную икру, фуагра и омаров, когда черный хлеб и селедку с луком; если о сексе – надо спать когда с холодной красавицей с точеной фигурой, когда с полноватой, но энергичной дурнушкой; если об отдыхе – надо останавливаться когда в шикарном элитном отеле с суперсервисом, когда в демократичной недорогой гостинице; etc. Только в этом случае человек способен воспринимать жизнь и мир полно, глубоко и критично.

 

Что может быть приятнее размышлений о былой тяжелой жизни и реминисценций о прежнем инфернальном быте, когда пребываешь в состоянии счастья и комфорта? Нормальный индивидуум всегда стремится к улучшению своих условий существования в этом мире, и некоторым это удается почти абсолютно. Личности глубокие, живущие по принципам сравнения и разнообразия, всегда достигают некоторого определенного, индивидуального для каждого, уровня благосостояния, после чего прекращают стремление вперед, но таковых немного, а подавляющее большинство всю свою сознательную жизнь гонится за накоплением материальных ресурсов, титулами, званиями, орденами и медалями от никчемных правителей и не могут остановиться до самого конца.

 

В наше время служба в армии крайне непопулярна и низведена до уровня моветона. Сейчас на срочную службу идут разве что неудачливые студенты, чьим родителям не удалось купить липовую справку о слабом здоровье своего сына, или дети из неблагополучных семей. Основная масса здоровых и успешных молодых людей пытается всячески избежать принятия присяги и потери целого года жизни, в итоге пополняя армию слабовольных грушевидных мужчин. Но так было не всегда. До развала СССР в армию призывались не на год, а на целых два (а во флот на три!) все представители мужского пола страны поголовно. Наиболее крепкие и сильные пополняли ряды элитных подразделений. Больные, хромые, слепые, идиоты отправлялись служить в стройбат. И это было правильно. И грушевидных мальчиков двадцати лет в стране не было. И обороноспособность страны находилась на надлежащем уровне. И правили армией многоуважаемые заслуженные маршалы, а не полуграмотные купцы.

 

Иной раз, возвращаясь мысленно к тем давним временам конца 80-х годов прошлого века, я удивляюсь, как много удавалось делать за один лишь день жизни, как медленно текло время, какую радость доставляли незначительные приятные моменты, и какая свежесть эмоций освещала рутинное времяпрепровождение. В ту пору я был курсантом младших курсов Военно-дирижерского факультета при Московской консерватории имени Чайковского (аббревиатура – ВДФ при МГК). Сейчас это заведение сокращено по штату в несколько раз и переименовано в неудобоповторимое название, полное тавтологии. Ни тогда, ни сейчас военный факультет не имел никакого отношения к консерватории и располагался в Москве на улице Поликарпова близ станции метро Беговая. На ВДФ (в просторечии, на факе) в течение пяти лет готовили будущих военных дирижеров для нужд Советской Армии и Военно-морского Флота СССР. Готовили, надо сказать, очень системно и на высоком идейно-художественном уровне. Программа была весьма плотной и составлена таким образом, что цикл общего высшего образования искусно перемежался с собственно музыкальным и военными циклами. Хотя бывали такого рода казусы, когда после первой пары усиленной физподготовки с силовыми упражнениями курсант приходил на вторую пару – фортепиано – и пугал преподавателя дурным запахом пропитавшихся потом портянок и квазипаркинсоническим тремором рук, уставших от турника.

 

В общем говоря, система обучения была построена от простого к сложному в плане обучения, жизни и быта курсантов: от мрачного, полного забот, частых нарядов и чистки туалетов первого курса до вполне сибартского, почти офицерского существования четвертого и особенно пятого курсов. Причем первые три курса находились как бы в состоянии срочной службы со всеми вытекающими следствиями – жизнь в скученной казарме, армейский быт, подъемы-вечерние поверки-отбои, хождение строем, редкие увольнения в город и тому подобные прелести, а последние два жили на служебных квартирах (если курсант успел жениться) или вполне сносных комнатах по несколько человек. Мне не удалось испытать сладости и покоя старших курсов, а вот первые два с половиной года суровой жизни я отхватил сполна, после чего, одним из первых на курсе почуяв ветер перемен в стране и рассорившись жестко с факультетским начальством, покинул заведение, предпочтя получать гражданское образование. Достославный маршал Язов, прославившийся после членством в ГКЧП, а в ту пору бывший министром обороны, издал приказ, что ренегаты-курсанты военных ВУЗов, за дерзкое оставление военной системы, обязаны направляться в войсковые части и дослуживать до очередного приказа об увольнении в запас. Таким образом, мне пришлось после ухода из факультета еще четыре месяца пребывать в военном оркестре отдельной бригады, затерянной в глуши Архангельской губернии. Надо отметить, что эти четыре месяца в армии были раем и санаторием после жизни на ВДФ.

 

Согласно Уставу Вооруженных Сил СССР, военнослужащему положена помывка и смена белья один раз в неделю. Столь редкие водные процедуры для людей с активным образом жизни сложно представить, особенно женскому полу, но дело обстоит именно так. Курсантов военных заведений правило еженедельной помывки касалось соответственно. Предполагаю, что большинство военных институтов Москвы, например, небезызвестное Высшее Общевойсковое Командное Училище (ВОКУ), обладают необходимыми для помывки душевыми комнатами, но, к сожалению, ВДФ, несмотря на довольно обширную территорию в несколько гектаров, несколько трехэтажных корпусов, обширный плац и многочисленные хозяйственные постройки, столь необходимого ресурса был лишен. А курсанту раз в неделю положено мыться! И оригинальный выход из такого circulus viciosus военными чиновниками был найден, и, конечно, за счет здоровья и личного времени молодых курсантов – помывка ночью. А что – это же не в атаку к эпицентру атомного взрыва ходить и даже не в подводной лодке три месяца плавать. Как это было – в нашем дальнейшем повествовании.

 

Итак, банным днем для курсантов первого курса был избран вторник. Каждый вторник молодые организмы испытывали повышенный стресс и излишнюю нагрузку на сердечно-сосудистую систему, каждый вторник у курсантов смыкались глаза на занятиях, каждый вторник будущие дирижеры превращались в зомби с красными глазами, но зато были чистыми и в свежем белье. Многие представительницы слабого пола, а теперь уже и молодые люди, чьи плечи провалились в талию, сделав их похожими на грушу, не представляют себе, как выглядит классическая казарма для рядового состава сухопутных войск. Я вам сейчас поведаю. Представьте себе коридор метра четыре в ширину и метров двадцать в длину. По бокам коридора с каждой стороны по три отдельных отсека по сорок квадратных метров каждый. Отсеки почему-то назывались кубриками, словно это не здание, а линкор. В двух кубриках размещался целый курс – восемь отделений человек по десять. Таким образом, в каждом отсеке селилось по сорок человек. Разумеется, кровати были двухъярусными, старыми, скрипучими, с ужасной железной сеткой и скомканными матрацами. Да в наши дни квартира чиновника средней руки или купца второй гильдии (по- нынешнему, бизнесмена, владеющего средним бизнесом) больше помещения, где ночью гнездились две сотни человек в шуме и смраде. Вы спросите, почему в шуме и смраде? Потому что из многих десятков человек не все могут сразу успокоиться: кто-то болтает с соседом, кто-то ворочается на скрипучей кровати, кто-то бормочет и ахает, просматривая дурной сон, у кого-то случается сфинктеральный резонанс (все бывает), у кого-то проблемы с ногами и висящие на табуретке портянки издают специфический запах. Вроде бы заснуть невозможно нормальному человеку. Но так считает гражданский, проведший обычный день в обычных условиях. А курсант, проживший этот день в трудах и заботах, заснет при любых условиях, хоть из пушки пали или сортир рядом устрой (он как раз и размещался в конце коридора).

 

Таким образом, через некоторые время две сотни человек на двухстах квадратных и шестистах кубических метрах засыпали, и момент перехода в сон являлся самым сладким и долгожданным моментом суток. Сейчас мне достичь этого особенного состояния эйфории невозможно, как ни пытайся устать за день, однако я помню, как это было, хотя и на уровне ощущений или эмоций, но на уровне суперэго. Распорядок дня для курсантов был составлен таким образом, что отбой объявлялся в 22:30, а подъем наступал в 06:30 утра. Если самым приятным в жизни курсанта было время перед сном, то самым неприятным был момент пробуждения утром, когда дежурный внезапно включал свет, громко кричал команду подъем, и прервавшие сладкий сон молодые люди, спешно одевшись, выбегали на улицу на зарядку. Так было в обычные дни, но не в банный день, которым был вторник. Вторник был особенно нелюбим, потому что подъем наступал не в полседьмого, а в пять утра. Зарядка в этот день не проводилась, вместо нее курсантам отводилось двадцать минут на утренний туалет, умывание, чистку зубов и заправку постели, после чего молодые люди строились на улице у входа в казарму с белыми вафельными полотенцами наперевес и ровно в 05:20 отправлялся на помывку в Рочдельские бани. Это заведение располагалось в одноименном переулке поблизости от Трехгорной мануфактуры, в пятнадцати минутах средней скорости шагом от станции метро «Улица 1905 года». Я побывал в тех местах спустя пятнадцать лет, и никаких бань не обнаружил: в том здании организовали фитнес-центр или что-то в этом роде.

 

Особенно мрачным и жутким поход в баню был зимой. В пять утра на улице еще темно, холоднее, чем днем, ветрено. Организм препятствует помывке с перепадом температур, и хочется оставаться грязным, даже если не мылся неделю. А ведь многие имели удовольствие помыться в увольнении в воскресенье, иные даже в комфортабельных ванных в домашних условиях. Но порядок есть порядок: мыться должны все курсанты, и именно во вторник ранним утром. Строй двигался мимо корпуса №2 факультета, где на втором этаже находились помещения для занятия дирижированием, и иногда, в особенно мрачные ночи, я не выдерживал нестерпимого желания заснуть на месте и в теплых условиях: подговорив приятеля, с которым мы занимали общий класс, мы тихонько покидали процессию и устремлялись в здание второго корпуса. Надо сказать, что классы для занятия дирижированием имели прекрасные условия для сна: в каждом из них располагались по два больших черных концертных рояля, чтобы курсанты под руководством преподавателя управляли двумя концертмейстерами, имитирующими звучание оркестра. Эти музыкальные инструменты мы с приятелем временно и использовали ранним утром в качестве кроватей. Сняв сапоги и подложив под головы шапки вместо подушек, два нарушителя дисциплины сладко растягивались на роялях (а их длина вполне позволяла полностью вытянуть ноги) и немедленно погружались в вожделенный сон, продолжавшийся почти до восьми утра, после чего воссоединялись с несчастными, вернувшимися с бани, и следовали на завтрак. Теперь, лежа на брендовой итальянской кровати Volpi Venere, оборудованной дорогим ортопедическим матрасом, я не могу передать словами тех сладостных ощущений, когда мое тело опускалось на жесткую крышку рояля, а голова на кургузую овчинную шапку.

 

Риск обнаружения отсутствия в бане был весьма велик: в половине случаев или более того старшина курса или начальник курса – наш офицер-воспитатель, покинувший теплую постель с женой часа в четыре утра ради контроля процесса помывки подопечных, – обычно после выхода курсантов из бани проводили поверку по списку, и, горе оставшимся спать на роялях – за злостное нарушение им объявлялось по пять нарядов вне очереди! Как правило, нарядов по столовой. А наряды эти были очень и очень пренеприятным делом – на целые сутки жизни ты попадал в настоящий ад. У курсантов первого курса было принято считать наряды по столовой. Особенно отличившиеся плохим поведением или строптивостью курсанты за календарный год (с сентября по май) умудрялись попасть в наряд по столовой по 50 раз или даже более. Насколько я помню, за первый курс меня ставили в наряд по столовой 54 или 56 раз, и я точно входил в тройку рекордсменов по данному испытанию. Солженицынский Иван Денисович отдыхает, друзья мои. Не буду здесь описывать ужасов мытья плитки, выноса французских туш из морозильника, отдраивания котлов от комбижира «Беларусь», розлива компота с бромом и мытья вручную 2 000 тарелок из-за выхода из строя полупромышленной посудомоечной машины. Остановлюсь только на одном из самых неприятных моментов – поломке картофелечистки. Для тех, кто не знает, этот аппарат представляет центрифугу с абразивным покрытием, которое обеспечивает истирание кожуры вращающихся овощей. В наряд по столовой назначалось по десять курсантов, назначенных на разные участки работ, но, если картофелечистка ломалась, по исполнении закрепленных задач по мытью посуды, плитки, пола, цехов и котлов, уже после отбоя, часов в одиннадцать вечера, доблестная десятка в полном составе усаживалась с ножами чистить вручную десять стандартных 50-килограммовых мешков картофеля. Первые пару мешков удавалось почистить более или менее сносно, ровно срезая кожуру и обходя неровности клубней, как это делают примерные домохозяйки. К часу ночи и четвертому мешку скорость чистки резко возрастала, неровности уже никто не вырезал, а к трем часам и седьмому мешку переходили к «кубированию»: быстрые движения ножом по шести граням, четыре-пять секунд – и готовая к термической обработке картофелина отправлялась в чан с водой. Еще через час-полтора оставался один мешок, но всем хотелось спать нестерпимо. В этом случае оставались два варианта: продать последний мешок, либо «зачелентанить» его. Мой приятель, с которым мы делили класс дирижирования, также будучи не слишком законопослушным, часто попадал в наряд по столовой, причем в одну смену со мной. Но коммерческими способностями обладал немалыми: резво переместив мешок с картошкой через забор территории факультета, он оказывался в Хорошевском районе Москвы и продавал целый мешок отборного картофеля загулявшему ночному прохожему, когда за рубль, а когда за три или даже пять. Если подходящего негоцианта в смене не было, оставшийся картофель приходилось «челентанить». Тот, кто смотрел начало фильма «Укрощение строптивого» поймет, о чем речь: итальянский актер и певец Адриано Челентано смачно давит ногами виноград на собственной винокурне. Мы не могли взять и выкинуть целый мешок картошки в помойку: прапорщик-молдаванин по прозвищу Дубан, строгим взглядом проверяющий состояние мусорных баков, наутро не простил бы нам такого луддизма и нездорового отношения к социалистической собственности. Поэтому, вывалив содержимое мешка на покрытый дешевой плиткой пол, десять отчаянных парней в кирзовых сапогах принимались давить ни в чем неповинный овощ в непотребное месиво, с тем чтобы через десять минут отправить квази-очистки в контейнер с помоями, тем самым удовлетворив взор ответственного за столовую прапорщика поутру. Около четырех утра крайне уставшие курсанты отправлялись в казарму спать, с тем чтобы к семь утра явиться продолжать выполнения наряда. Иван Денисович у Солженицына ночью спал, а десять курсантов ВДФ, стоящих в наряде по столовой, почти нет. Судите теперь сами, чья жизнь была сложнее: зека сороковых годов или курсанта военного заведения восьмидесятых.

 

Все же в большинстве случаев прохождение мимо второго корпуса с вожделенным роялем удалось пересилить, и поход в баню продолжался. Метрополитен в те времена открывался в 05:30, как и в наше время, и курсанты спускались вниз по эскалатору станции Беговая, чтобы не пропустить первый поезд фиолетовой линии, следующий в центр. Ехать недолго, только до следующей станции – «Улица 1905 года». Выход из последнего вагона на улицу к памятнику восставшим рабочим. Снова построение в две колоны – и марш к Рочдельским баням по утренней Москве. В те годы дороги столицы были вполне приспособлены для комфортного движения днем 300 000 автомобилей, а в шесть утра машин почти не было, поэтому строй восьмидесяти курсантов беспрепятственно шагал по проезжей части Красной Пресни прямо к месту помывки. В наши дни, понятно, такой роскошный поход был бы невозможен, потому что теперь в Москве 4 000 000 машин, а дороги почти не изменились, разве что Третье кольцо построили, да МКАД расширили. Как известно, деньги на дорожное строительство в Москве осели в карманах чиновников. Недобрым словом я поминаю я наших государственных служителей, передвигаясь по нашей столице на автомобиле и бесславно растрачивая время в пробках, вспоминая многоярусные развязки Пекина и Шанхая и потому беспрепятственное передвижение по городу. Но такова нерадостная реальность: если в Китае укравших миллионы чиновников расстреливают, у нас повышают по государевой службе.

 

Рочдельские бани представляли собой небольшое строение пятидесятых или шестидесятых городов. Одноименный переулок извилист, узок и имеет уклон градусов в пятнадцать. Пятнадцатиминутный марш оканчивался, строй курсантов получал команду разойтись, и дружной толпой курсанты устремлялись в бани занять лучшие шкафчики для одежды и подсобные банные средства – шайки, мочалки и прочее. Многие мыться не желали, но отлежаться на лавке было невозможно: зоркий глаз начальника курса, а в его отсутствие старшины, заставлял грязнулю подняться, раздеться и отправиться в душевое помещение. Времени на помывку отводился один час – с шести до семи утра с некоторыми отклонениями. Бани были невелики для восьмидесяти человек, и приходилось занимать очередь в отдельный душ, но в целом тщательно помыться с мылом времени хватало всем.

 

Некоторые особенно уважающие общественные бани курсанты облюбовали парилку. Сотрудники бань, ожидающие появление молодых военных и понимая, что время их помывки ограничено, заранее подготавливали паровое помещение и доводили температуру внутри до довольно высоких значений. Иные мои однокурсники с вожделением устремлялись в парилку после двадцатиградусного мороза на улице и проводили там чуть ли не полчаса, выходя оттуда с красными физиономиями и испускающими пар от тела, словно паровозные трубы. Мне же идея дополнительной нагрузки на полусонное сердце всегда казалась сомнительной, и потому в охваченное горячим водяным паром помещение я не ходил, предпочитая спокойно помыться под душем, дождавшись своей очереди. Наблюдения показывают, что чрезмерные адепты парной, изводящие кровеносные сосуды экстремальными температурами, иногда не доживают до сорока лет, погибая от внезапного геморрагического инсульта – я знаю, по крайней мере, два таких случая и не рекомендую насиловать организм, особенно ранним утром.

 

Шкафчики для одежды в Рочдельских банях давно отслужили свой срок, краска на них облупилась, замков предусмотрено не было. Таким образом, в раздевалке было полное раздолье для нечистых на руку курсантов, а таковые всегда статистически найдутся в достаточной массе людей. И однажды неприятность с пропажей изрядной суммы денег случилась и со мной. Информирован ли был вор о наличии у меня денег или ему повезло случайным образом, но пока я мирно мылся под душем, он открыл дверь моего шкафчика, расстегнул пуговицу на внутреннем кармане кителя, извлек военный билет и вынул часть бумажных купюр. Всего денег было рублей пятьдесят (хорошая по тем временам сумма) в розовых десятирублевках и синих пятерках, но «добрый самаритянин» забрал не все содержимое моего «кошелька», а ограничился лишь половиной, думаю, не от избытка щепетильности, а из боязни быть изобличенным, если я подниму шум, и начнется проверка личных вещей. Рассудил он верно: я сразу почувствовал неладное, обнаружив, что пуговица внутреннего кармана расстегнута, проверил содержимое военного билета, огорчился, что часть денег пропала, но не стал никому об этом говорить, тем более докладывать начальнику курса. После этого случая крупные суммы денег я с собой в баню не брал, и ничего более не пропадало из моих карманов.

 

Баня окончательно разгоняла утреннюю сонливость курсантов, и, если на помывку строй шел медленно и печально, обратный путь у метро молодые люди шли веселым и бодрым шагом. К тому же уже наступал рассвет, и жизнь вокруг оживала: на улице появлялись прохожие, к продуктовым магазинам подъезжали грузовики, подвозящие товар, пекарни источали приятный запах горячего хлеба. Нам не возбранялось подойти к местам отгрузки и купить хрустящий батон за 16 копеек с тем, чтобы немедленно его съесть – баня способствовала повышению аппетита здоровых парней. Кое-кто умудрялся прошмыгнуть в только что открывшийся магазин и за 28 копеек осчастливить свое утро литром свежего молока. Один курсант небольшого роста и щуплого телосложения вошел в раж и каждый вторник отмечал помывку батоном хлеба и пакетом молока, и, надо сказать, через полгода такой диеты, формы его заметно округлились, а еще через несколько месяцев он и вовсе превратился в колобка.

 

К восьми утра курс возвращался на территорию факультета и отправлялся прямо к завтраку, и распорядок дня входил в свое обычное русло. Послебанная бодрость, однако, была обманчивой, и ранний подъем давал о себе знать уже к полудню вторника: на молодых людей нападала сонливость, истома и преждевременная усталость. На особенно тихих занятиях типа гармонии или истории музыки многие реально засыпали. Сначала самопроизвольно закрывались глаза, потом готова откидывалась назад, либо вперед к столу, и курсант погружался в сон. Некоторые доброй души преподаватели-гражданские лица с пониманием относились к сложному быту учеником и не тревожили их в такие моменты, но не дай Бог было заснуть на занятиях по тактике или ОМП (оружию массового поражения): злобный подполковник с военной кафедры немедленно выносил строгое взыскание поспать на занятиях. Помню, в один из вторников наш оркестр разучивал какое-то спокойное произведение, вроде бы переложение одной органной прелюдии Баха, – медленная, тихая, одухотворенная музыка. Я был солистом-валторнистом, длинная пауза в партии первой валторны подействовала на меня слишком умиротворяюще, и когда дирижер взмахнул в мою сторону палочкой, приглашая к исполнению соло, голова моя покоилась на пюпитре и грезились мне мощные свинцовые трубы органа Зильбермана, под которым восседал великий мастер полифонии в длинном седом парике.

 

С тех пор прошло немало лет, уже десятилетия отделяют нас от времени учебы и становления. Как море постепенно истирает прибрежные камни, выбрасывая иногда на сушу некоторые из них, так и человеческая память удаляет впечатления и эмоции давнего прошлого в свои дальние уголки, чтобы время от времени заставить нас вспоминать наиболее яркие события нашей юности. Уже давно нет Рочдельских бань, на месте Военно-дирижерского факультета расположился Пансион благородных девиц, а улицы Красной Пресни прорезало Третье транспортное кольцо, но бывая в этих местах Москвы, я иной раз останавливаюсь, закрываю глаза и на миг представляю себя шагающим в строю курсантов, следующих на помывку холодным февральским утром восемьдесят восьмого года.

 

Порто-Черво

июль 2012 г.