Дай Бог, живым узреть Христа-13
ДАЙ БОГ, ЖИВЫМ УЗРЕТЬ ХРИСТА
(Эссе о творчестве Евгения Евтушенко)
13.
Тепло вспоминается, как мы, сверстники поэтов-шестидесятников, радовались и какой гордостью за русскую поэзию наполнялись сердца, когда в журналах и газетах стали появляться первые главы поэмы Евтушенко «Братская ГЭС»! Силища этих строчек была необыкновенная. Щедрые грозди поэтических прозрений, глубинный лиризм, такой же глубины проникновение в жизнь нынешней России и России времён минувших. И великолепная самая первая строчка поэмы — «Поэт в России — больше, чем поэт», отражающая таинственную суть наших поэтических гигантов...
Поэт в России — больше, чем поэт.
В ней суждено поэтами рождаться
лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,
кому уюта нет, покоя нет.
Поэт в ней — обаз века своего
и будущего призрачный прообраз.
Поэт подводит, не впадая в робость,
итог всему, что было до него.
Сумею ли? Культуры не хватает.
Нахватанность пророчеств не сулит.
Но дух России надо мной витает
и дерзновенно пробовать велит.
И, на колени тихо становясь,
готовый и для смерти и победы,
прошу смиренно помощи у вас,
великие российские поэты...
В строительстве Братской ГЭС Евгений Евтушенко увидел образ России — вчерашней, сегодняшней и завтрашней. Но пока суть этого образа расскрывать не будем, а, следуя за рассказчиком, остановимся на как бы случайном его сне во время путешествия по осенней России с любимой женщиной.
Мне снился мир без немощных и жирных,
без долларов, червонцев и песет,
где нет границ, где нет правительств лживых,
ракет и дурно пахнущих газет.
Мне снился мир, где всё так первозданно
топорщится черёмухой в росе,
набитой соловьями и дроздами,
где все народы в братстве и родстве,
где нет ни клеветы, ни поруганий,
где воздух чист, как утром на реке,
где мы живём, навек бессмертны, с Галей,
как видим этот сон — щека к щеке.
Поэт просыпается, открывает дверцу «Москвича» — и красота утреннего мира вравается в его глаза и сердце, яростно и всепобедно.
Хотелось так же яростно ворваться,
как в ярость, в жизнь, ракрывши ярось крыл...
Мир был прекрасен. Надо было драться
за то, чтоб он ещё прекрасней был!
Вот идеал евтушенковского будущего, за который предстояло драться — опять-таки не бороться, а драться! — как, в понимании поэта, дрались, не жалея сил, за будущую, сияющую светом, Россию строители Братской ГЭС, люди всех национальностей тогдашнего Советского Союза — этакий «призрачный прообраз» будущего всепланетного братства.
Кстати, этот утопически-ложный идеал преследовал Евтушенко почти всю жизнь. Он заставлял его ездить с миротворческой миссией по разным странам — более чем в 80-ти из них он выступал с многочасовыми чтениями стихов и поэм. По этой, в основном, причине Евгений Александрович переселился в США, в Талсу, и читал лекции тамошним студентам о русской поэзиии, и объездил с концертами немало американских городов. Думается, эта древняя общечеловеческая идея давала ему сил исколесить с концертами буквально всю Россию — даже на протезе, иногда падая на сцене, он выступал и выступал, читал и читал песни сердца, пытаясь докричаться до каждого слушателя всё с той же надеждой на великое братство людей. А люди всё черствели и черствели духовно. И что же оставалось, как не драться за их одушевление? Так думал поэт и, всё ещё не чувствуя потребности прийти к Богу, дрался по-своему, яростно, безбоязненно — дрался поэтическим словом, небывалой энергией изумительно действенного чтения своих произведений.
Вот и поэму «Братская ГЭС» автор начал с главного, как он в то время считал, — с непримиримой Борьбы России за своё будущее счастье. Поэт оживил строящуюся Братскую ГЭС, символ активного, осознанного созидания завтрашней лучшей жизни, и Египетскую Пирамиду, олицетворяющую собой мещанскую осторожность ко всему новому, этакий духовный застой. Они остро спорят друг с другом, отстаивая свои убеждения. Симпании Евтушенко, понятно, на стороне ГЭС. Многие критики ополчились на поэта за сей фантастический приём. Но, на наш взгляд, и такой приём мог бы иметь место, если бы ожившие «героини» вели спор-разговор об истинной проблеме российской жизни, а не о «проблеме» просоветского свойства, которая опять же свелась к силовому строительству нового общества. А она, действительно, свелась к этому. И все первые главы поэмы посвящены раскрытию темы борьбы за коренную переделку «сгнившего самодержавного строя».
Лучшая глава из внутрипоэмного исторического цикла — «Казнь Стеньки Разина». Здесь и трагедия бунтовщика — разгром восстания, и сомнения — так ли вёл борьбу, и тайная надежда — что дело его не погибнет, а останется в людях, в народе. Горько думает один из первых революционеров Руси:
Голова моя повинна.
Вижу, сам себя казня,
я был против — половинно,
Надо было до конца.
Нет, не тем я, люди, грешен,
что бояр на башнях вешал.
Грешен я в глазах моих
тем, что мало вешал их.
Да, жестока судьба Стеньки Разина. Но силён царь тьмы! — целая цепочка яростных последователей протянулась по трудной судьбе России. Восстали декабристы. И они были разгромлены. Однако ничему это не научило нигилистов-революционистов. Они выходят на тропу войны. И поэт явно поддерживает сторону бунтарей. Глава «Декабристы» заканчивается так:
О, только те благословенны,
кто, как изменники измены,
не поворачивая вспять,
идут на доски эшафота,
поняв, что сущность патриота —
во имя вольности восстать!
Во имя вольности, в тогдашнем понимании, восстали петрашевцы. Под барабанный бой прошли они в знаменитой поэме Евтушенко:
Барабаны, барабаны...
Нечет-чёт, нечет-чёт...
Ещё будут баррикады,
а пока что эшафот.
Кадрами кинохроники мелькают на страницах «Братской ГЭС» герои предреволюционной страны нашей — «честь России — Чернышевский у позорного столба»; Степан Халтурин, склонивший голову на подушку, под которой «дышит грозно его крамольный динамит»; симбрский гимназист (догадываемся — молодой Ленин-Ульянов), поднимающий из грязи пьяную бабу. Гимназист поддерживает под локоть пьяную бабу, а поэт морально поддерживает сердобольного студента:
Нет, ты, Россия, не баба пьяная!
Тебе страдальная дана судьба,
и если даже ты стонешь, падая,
то поднимаешь сама себя!
Ярмарка! В России ярмарка!
В России рай, а слёз — по край.
Но будет мальчик — он снова явится —
и скажет праведное: «Вставай...»
И вот повзрослевший мальчик из Симбирска не только поднял Страну нашу из «грязи царизма», но и «на дыбы Россию взвил», используя динамит Степана Халтурина для мощнейшего социального взрыва. Позднее, когда Евгений Александрович, сделав не без помощи Духа Святого несколько шагов к Истине Христовой, усердно правил «Братскую ГЭС», пытаясь хоть как-то избавить её от засилия красного революционного цвета, — он задался праведным вопросом: «Но будет ли спасеньем взрыв?» Каков будет его ответ, мы рассмотрим в последних главах эссе, а пока... А пока ситуация в поэме сложилась таким образом. Египетская Пирамида в споре со своей оппозиционершей даёт вождю революции свою оценку:
Ты думаешь, Ленин — идеалист,
Христос под знамёнами алыми?
Ты, Братская ГЭС, к нему приглядись —
он циник, хотя с идеалами.
Но Братская ГЭС, самая мощная из всех гидроэлектростанций в мире, приглядыватся не хочет, у неё, у советской, понятно, собственная гордость:
Он циник? Он мир переделывать взялся.
Нет, я — за борцов, кто из лжи и невежества
всё человечество за волосы
тащит — пусть даже невежливо.
Оно упирается, оно недовольно,
не понимая сразу того,
что иногда ему делают больно
только затем, чтоб спасти его.
И вот на старый российский мир нагрянуло спасение. Правда, это спасение пришлось защищать с винтовками в руках, на бесчисленных фронтах и на севере, и на западе, и на юге, и на востоке. Но зато в часы, свободные от кровавых, смертоносных боёв с беляками, иногда выпадали удивительные, непривычные уроки, которые талантливо воспроизведены в главе «Азбука революции». Вслед за учителкой в серой шинели красноармейцы повторяли слова букварей тех лет, и они звучали нестройно и многоголосо, но гордо:
как зов борьбы,
врезаясь в умы:
«Мы не рабы...
Рабы не мы...»
Итак, используя известную строку Данте: «Земную жизнь пройдя до половины», а по-нашенски: прочитав половину поэмы «Братская ГЭС», мы отмечаем, что главы половины этой сочинены в высшей степени талантливо, ярко, по-евтушенковски самобытно, что дореволюционная жизнь России в аспектах, взятых автором, показана всесторонне, достоверно, но — только лишь в этих аспектах. По-прежнему поэт избегает стержневой, главной для нашей страны темы — веры православной. Одной строкой мелькнул в произведении Алёша Карамазов, светлый отрок, и больше из людей искренне верующих в Христа, — Евгений Александрович никого не вспомнил. А ведь без наших святых и самой бы России не было. К тому же, многие из этих святых задолго до революции предсказывали о великих гнусностях и безобразиях, против которых сам же поэт выступил с такой непримиримостью.
И тем не менее, написанная позднее, при переработке эпического сочинения вопросительная строка «Но будет ли спасеньем этот взрыв?» — во время работы над поэмой, а мы бы назвали её романом в стихах, чёткого ответа в душе поэта не нашла. Не могла найти. Чтобы выбраться из цепкого советского обмана, нужны были годы и годы, целая историческая эпоха. Евтушенко, действительно, стал «образом века своего». Это, наверно, самая сильная похвала для поэта.
* Материал написан для радио "Воскресение" совместно с Валентиной Ефремовой
