Дай Бог, живым узреть Христа-12

ДАЙ БОГ, ЖИВЫМ УЗРЕТЬ ХРИСТА

 

(Эссе о творчестве Евгения Евтушенко)

 

12.

 

Итак, стихотворение Евгения Евтушенко, которое он назвал «Попыткой богохульства». Посмотрим, о чём оно.

 

Обращаясь к вечному магниту

в час, когда в душе моей ни зги,

я всегда шепчу одну молитву:

«Господи, прости, и помоги!..»

 

И господь прощает, помогает,

разводя руками оттого,

что людское племя помыкает

милостями столькими его.

 

Видно, бог на нас глядит со страхом.

Как бы кто его ни называл —

Иеговой, Буддой и Аллахом, —

он один и богом быть устал.

 

Будь он даже некая бестелость

или портативный идолок,

как от попрошаек бы хотелось

спрятаться в укромный уголок.

 

Только ему прятаться негоже,

и, согбенный, будто в рабсте негр,

хочет бог поверить в бога тоже,

но для бога в мире бога нет.

 

И когда мы с просьбишками липнем,

забывая отдавать долги,

некому шептать ему молитву:

«Господи, прости и помоги!..»

 

Конечно, нет здесь того едкого богохульства, которым грешили молодые Пушкин, Маяковский и Есенин, но есть ирония над святынями Православия, Истины Христовой. — Слово Бог Евтушекно продолжает писать с маленькой буквы, стало быть, такое же и уважение поэта к нашему Творцу и Спасителю. — Само существование Господа воспринимается иронично, значит, по-прежнему опровергается. — Господь беспомощно разводит руками оттого, что люди помыкают его милостями. Но разве Всеведущий Бог будет удивляться извечно известной Ему человеческой неблагодарности? — Атеистически представленный поэтом Господь глядит на земное племя со страхом. Но разве Всемогущий Отец Небесный может кого-то бояться? — Господь в сознании нашего героя устал быть богом. И это разве не злая ирония? — Господь хочет поверить в то, что над ним ещё есть какой-то бог. И это, как видим, насмешка над всесилием Творца.

 

Всё в этом стихотворении атеистический вымысел, желание поставить Бога в положение, явно Ему не свойственное. Всё ирония, пусть не озлобленная, как, скажем, у Вольтера в «Орлеанской девственнице», но достаточно колючая, — кроме, пожалуй, двух неопровержимых вещей: истинно, что люди обращаются за помощью к Спасителю чаще всего тогда, когда у них в «душе ни зги». И вот это истинно — получая помощь от Бога, люди неблагодарно забывают о ней, забывают до очередного горя, до очередной темноты душевной.

 

Однако двух этих живых, действительно существующих в нашей жизни фактов, согласитесь, недостаточно, чтобы противостоять многочисленным ошибкам, допущенным по великому незнанию Истины Христовой. Попробуем эти ошибки перечислить, чтобы полнее представить, что поэту предстояло переменить, переломить в себе, чтобы прорваться — именно прорваться! — к Богу, потому что в наш постсоветский век приходится к вере предков пробиваться, прилагая немалые усилия. И это, к сожалнию, пока ещё и в наши дни далеко не выполненная нами задача.

 

Итак, ошибки, которые, как трухлявые пеньки, торчат из рассматриваемых стихотворных строчек. Всё ещё неискоренённое неверие в сущестование Бога. В то, что Господь до мельчайших мелочей продумал в вечности материально-духовный мир. Что создал его. Что всё в жизни совершается по Его непостижимому Промыслу. Что судьба каждого человека известна Богу от рождения до ухода в вечность. Что Творец наш бесстрастное, неизменяемое Существо. Что Он одновременно и Любовь, и Поощрение, и Наказание-Поучение. Что любой талант, данный людям, преследует две цели — неустанно идти к Отцу Небесному и всечасно помогать другим современникам делать то же самое. Что, если даже люди с талантом пока в Бога не верят, то Его замена в них — острая гражданская совесть. Что малейший позыв в людских душах начать постижение Истины, при посредничестве православной церкви, подкрепляется могучей энергией благодати Святого Духа, которая с каждым днём возвышает духовную жизнь. И что, если человек не идёт к Творцу, а уходит от Него, — даже великий талант останавливается в росте, а то и пропадает совсем.

 

Вот вам два примера по этому поводу. Гоголевский художник из повести «Портрет», погнавшийся за деньгами и, следовательно, забывший о Спасителе. И лучшая поэма Маяковского «Во весь голос», в которой поэт в свой полный творческий рост встаёт без всякой на то помощи Божьей — сам по своей воле и по своей силе. А Пушкин, считаемый «горланом-главарём» ровней себе, между тем, оценивал свой гениальный дар по-другому: «Веленью Божию, о муза, будь послушна». — Не забыл Александр Сергевеич Родителя Небесного и Помощника. Знал Поэт Истину. И Истина вела его тоже по весьма непростой, противоречивой жизненной тропе.

 

Не подумайте, что мы хотим как-то очернить громадный талант героя нашего эссе. Ни в коем случае. Мы только хотим подчеркнуть, насколько он был бы полнее, глубже и шире, если бы Евгению Евтушенко пораньше открылись Божественная Истина, Откровения Христовы. Но и здесь воля Господня — был поэт сыном народа, отвернувшегося от Создателя, и точно так же, как народ русский, мучительно и долго должен был идти к отчей вере.

 

В этом плане красноречиво другое стихотворение, сочинённое в конце шестидесятых годов и озаглавленное не случайно длинной, привлекающей к себе внимание строкой: «Монолог бывшего попа, ставшего боцманом на Лене». Попробуем цитировать его частями и тут же эти отрывки комментировать.

 

Я был наивный инок. Целью

мнил одноверность на Руси

и обличал пороки церкви,

но церковь — боже упаси!

 

От всех попов, что так убого,

людей морочили простых,

старался выручить я бога,

но — богохульником прослыл.

 

«Не так ты веришь!» — загалдели,

мне отлучением грозя,

как будто тайною владели,

как можно верить, как нельзя.

 

Но я сквозь внешнюю железность

у них внутри узрел червей.

Всегда в чужую душу лезут

за неимением своей.

 

О, лишь от страха монолитны

они, прогнившие давно.

Меняются митрополиты,

но вечно среднее звено.

 

И выбивали изощрённо

попы, попята день за днём

наивность веры, как из чрева

ребёнка, грязным сапогом...

 

Повествование в стихотворении ведётся от лирического героя, и, казалось бы, какие претензии могут быть к автору — душу изливает не он, а некий инок, разуверившийся в православии, покинувший монастырь и вернувшийся в мирскую жизнь. Его, так сказать, право высказать своё мнение о религии. Но, во-первых, мнение это не только ошибочное, но и насквозь лживое, отвергающее святая святых нашей отчей веры. Во-вторых, поэт явно сочувствует своему герою, никак не отделяя себя от него, а значит согласен с мировоззрением явно антирелигиозным. И в-третьих, автор сатиры не какой-нибудь третьестепенный стихоплётишка, а лучший поэт эпохи, и нетрудно представить, сколько читателей с этой ложью Евтушенко согласились.

 

Удивительно! В начале шестидесятых Евгений Александрович яростно защищал роман Пастернака «Доктор Живаго», который, с отрытой поддержкой властей, критиковала общественность, романа этого в глаза не видя. И вот герой-автор с неменьшей яростью раскритиковал веру Христову, ничуть не зная её, не понимая и упорно-атеистически не принимая.

 

Инок, герой Евтушенко, пробывший в монастыре несколько лет (что очень странно!), называет попами и попятами иеромонахов и иеродьяконов, путая мирскую лексику с лексикой монашеской. Нет там, в обителях, никаких попов. А потом, если даже в том монастыре и еретическая вера исповедовалась, от которой надобно было «спасать бога» (опять же с маленькой буквы), то какое право имел инок-«правдолюбец» критиковать всю веру православную, которая якобы отличается святого идеала, «одноверности», как грешная земля от безгрешного неба? — Но только ведь и святая вера у этого инока-автора какая-то «наивная», то есть личная-преличнная, таинственная-претаинственная, без всяких там посредников в виде церквей и попов — всенародных надувал-обманщиков. Прямо толстовщина какая-то с её смиренным боженькой! Но пойдём дальше по четверостишиям.

 

И я учуял запах скверны,

проникший в самый идеал.

Всегда в предписанности веры —

безверье тех, кто предписал.

 

И понял я: ложь исходила

не от ошибок испокон,

а от хоругвей, из кадила,

из глубины самих икон. —

 

Вот то главное, что никак не может принять бедный евтушеновский инок, а вместе с ним и передавший его мысли поэт. Ложь современной веры исходит не от ошибок попов и попят, а из самих церковных традиций, правил и порядка служений. И из ещё больших глубин — из предписанности веры, в которой, оказывается, заложено безверье того, кто предписанное предписал. Тут уже не толстовство, а нечто более опасное — богохульство наивысшей марки. Идеал-то христианства, а в итоге православия — творение не человеческое, а Божественное! А новоявленному боцману по нраву не эта правда высшая, а земная-преземная, то бишь греховная, человеческая. Сюда он и направил свои еретические стопы.

 

Служите службою исправной,

а я не с вами — я убёг.

Был раньше бог моею правдой,

но только правда — вот что бог!

 

Я ухожу в тебя, Россия,

жизнь за судьбу благодаря,

счастливый, вольный поп-растрига

из лживого монастыря.

 

И я теперь на Лене боцман,

и хорошо мне здесь до слёз,

и в отношенья мои с богом

здесь никакой не лезет пёс.

 

Я верю в звёзды, женщин, травы,

в штурвал и кореша плечо.

Я верю в Родину и правду...

На кой — во что-нибудь ещё?!

 

Живые люди — мне иконы.

Я с работягами в ладу.

Но я коленопреклонённо

им не молюсь. Я их люблю.

 

И с верой истинной, без выгод,

что есть, была и будет Русь,

когда никто меня не видит,

я потихонечку крещусь.

 

Эх, Евгений Александрович! В каком же вы ещё здесь заблуждении. Она придёт пора, настанет, грянет, как весенний, очистительный гром. И вы напишите самое своё сокровенное и кровно выстраданное: «Дай Бог, ну хоть немного Бога!» Но пока это за немалыми годами, как за горами. И нам с вами ещё идти да идти до вашего истинного откровения.