Предание о Серафиме Саровском-22

ПРЕДАНИЕ О СЕРАФИМЕ САРОВСКОМ

 

Роман в стихах

 

ЧЕРНИЛЬНИЦА, ПЕРО, БУМАГА…

 

(Глава пятнадцатая)

 

«Вот так всегда, мой друг Николка,

Ты Боголюбче никакой.

Тебя хватает ненадолго,

И нет стези тебе другой.

Уже давно бы надо было

Бумаге щедро передать,

Что старец с необычной силой

Через тебя для всей России

Успел до смерти рассказать.

Но ты тянул и не решался

Святые тайны воскресить.

И вот учитель твой скончался,

И некого переспросить». —

 

Так славный дворянин симбирский

Корил себя, когда узнал

Из ежедневной переписки,

Что душу старца Бог забрал.

Теперь разбейся, а не вспомнишь,

Во что наставник посвятил

Простого смертного всего лишь,

Без возносящих к небу крыл.

А рассказать о том бескрыло —

Бессмысленно. Но вот он взял

Перо, бумагу и чернила

И вспоминать беседы стал.

 

Припомнил снег. Припомнил утро.

И пень, на чём смешно и утло

Пришлось в ту зиму восседать.

А остальное было смутно.

Он говорил про благодать.

И речь его святым потоком

Пронзала чащи полутьму.

Но суть того, таилось что там,

Как даль в пути, за поворотом,

Была неведома ему.

 

Он в монастырь на тройке мчится

И на могиле чернеца,

Пророка, друга и отца,

Даёт своей душе излиться

До дна, до капли, до конца.

И видит облик рыжеватый,

И яркий свет вокруг него,

Который огненно и свято,

В день, словно зебра, полосатый,

Ему явило Божество...

 

* * *

 

Чернильница, перо, бумага

На мотовиловском столе

Вновь появились. Вновь отвага

Нежданным огоньком в золе

Затлела и воспламенилась.

И Серафимовы слова,

До одного, скажи на милость,

Взошли, как по весне трава.

С такой подробностью ужасной

Вставала даль грядущих дней, —

Трагической, как смерть опасной, —

О Николай, в душе твоей,

Что, лишь на трон земли российской

Взошёл Романов Николай

(О нём, о нём был сказ витийский!

Дней понапрасну не теряй!) —

Ты, ради жизни, а не славы,

Ломая строгий этикет,

Нашёл подход к отцу державы

И вот взволнованно, как бред,

Рассказываешь государю

Всё, что предвидел Серафим —

Какие страшные удары

Обрушатся на Третий Рим.

 

Но время шло, а предсказанья

Всё не являли норов свой.

Лишь только лёгкое касанье

К той страшной буре огневой.

Лишь только вспышка декабристов,

Предвестница грядущих кар,

Когда столетье будет рыскать

В стране вольтеровский пожар.

 

И Мотовилов спешно, скоро

Свой беспокойный век дожил

И только званье фантазёра

За все старанья заслужил.

Но труд его не затерялся…

 

 

* * *

 

Писатель Нилус был спасён

От смерти (вот как завязался

Духовный узелок времён!) —

Не кем-нибудь, а Серафимом

Саровским, за год до того,

Как православным высшим миром

В святых прославили его.

 

Как принято, спасённый Нилус

Отправился благодарить

Спасителя. И вновь случилось,

О чём по-светски говорить

По всем законам не пристало.

Но не такой у нас роман.

Его духовное начало

Даёт понять нам, где обман,

А где, на самом деле, чудо.

Мы верим в неземную связь

С давно ушедшими, кто нас

Покуда слышит и покуда

Спасает в самый трудный час.

 

И вот игуменья Мария

Из женского монастыря

Корзину принесла, такие

Слова при этом говоря:

— Здесь Мотовилова записки.

Возможно, новый патерик.

У Серафима самый близкий

И самый верный ученик, —

Всё, что поведал преподобный,

Он всё подробно записал,

Да больно почерк неудобный.

Никто пока не разгадал

Ни лоскуточка, ни страницы.

Вам, с дивным опытом большим,

Возможно, тайна покорится.

Вы миром мазаны одним. —

 

Он попросил благословенья

И в кущах Оптинских святых

Принялся за преображенье

И вправду строчек непростых.

Но строчки не преображались.

И на каковском языке

Они собратом сочинялись

От общих правил вдалеке?

 

* * *

 

Сноровки, точно, не хватило.

Теперь одно могло помочь.

В молитве чудотворцу сила.

И он молился день и ночь.

Молился и опять молился,

Пока однажды хмурым днём

Ему Саровский не явился

В сиянье солнечном своём.

 

— Христос воскресе, друг мой Сергий!

Вонми, воскрес и я сейчас,

Как ведаю, уже не в первый

И, верю, не в последний раз.

Дай руку левую. Ты ею

Корзинный лист к столу прижмёшь

И тайной силою моею,

Что там написано — прочтёшь.

Перепиши, исправь немедля

И всё до листика издай.

Там — как спасти страну от петли

И отодвинуть жизни край.

 

* * *

 

И неподатливое дело

Вдруг забурлило, закипело.

Корзины тяжкое нутро,

Как снег весенний, похудело.

Как будто Нилуса перо

Подобье крыльев возымело,

Ну, а скорей — рука прозрела.

Он не снимал её с листов,

Уже порядком пожелтелых.

И — потонул в потоке слов.

 

Сначала мысли Серафима

О благодати неземной

Так неожиданно и зримо

Пронзили силой огневой.

Потом прозренья чудотворца

Такой открыли страшный путь,

Который весь пройти придётся —

Не отказаться, не свернуть.

Уже несчастье назревало.

Всё шло по воле тайных строк.

А там… крушенье предстояло.

Недаром торопил пророк.

 

Ему припомнилось, как споро

Его писательский собрат

С царём беседы-разговоры

Об этом вёл. Ужасный ад

Предотвратить ему хотелось.

Но почему в ту рань ему

В сознание забота въелась?

Решимость, спешка — почему?

Ведь предсказанья Серафима

В виду не те имели дни,

И вспышкою неумолимой

Ещё не вызрели они…

 

Читая чистые страницы,

Вниманье Нилус обратил

На то, что царственные лица,

Две матери и две царицы,

По воле всемогущих сил,

По замыслу судьбы великой,

Живя в иные времена,

И отчества и имена

Одни имели. А владыки,

В заботах царских через край,

Несхожие имея лики,

Носили имя — Николай.

 

В своих пророчествах Саровский

Их поимённо называл

(О схожести имён таковской,

Пожалуй, и пророк не знал), —

И ученик его приволжский

Иного не предполагал,

Как сразу за коронованьем,

Святым стремлением горя,

Начать с тяжёлым этим знаньем

Знакомить батюшку-царя.

 

А вышло, что другой пустынник

В своих трудах, простых на вид,

Но по-апостольски глубинных,

Его старанья завершит.