Одиссея. Песнь двадцать четвёртая
ОДИССЕЯ
(Попытка приблизить перевод Жуковского
к современному литературному языку)
Песнь двадцать четвёртая
Эрмий тем временем, бог килленийский, мужей умерщвлённых
Души из трупов бесчувственных вызвал. Жезлом золотым он
Только взмахнул, и они, завизжав как летучие мыши,
Тесной толпой полетели за ним. И повёл их бессмертный
К дальним пределам тумана и тленья. Провеяли души
Мимо Левкада скалы и бушующих вод Океана,
Мимо ворот Гелиосовых, мимо страны недоступной,
Где боги сна обитают – туда, где над лугом извечным,
Асфодилонским, несметными стаями души летают.
Первая им повстречалась душа Ахиллеса Пелида.
С ним был Патрокл, Антилох беспорочный и сын Теламонов,
Бодрый Аякс, красотою и мужеством бранным, и силой,
После Пелеева сына, ахеян других затмевавший.
Молча кружили они над поляною. Тихо и грустно
Тень Агамемнона, сына Атреева, к ним подоспела.
Следом за ним устремились и тени товарищей, павших
В доме Эгиста с Атридом, постигнутых роком жестоким.
Тень Ахиллеса к душе Агамемнона так обратилась:
«Славный Атрид, нам казалось, что Зевс громовержец бессмертный
Больше к тебе, чем к другим, благосклонен был. Им ты владыкой
Был над другими поставлен в краю илионском, где много
Бед претерпели ахейцы. Но было назначено роком,
Чтобы и ты повстречал беспощадную Мойру, с которой
Встречи никто на земле не избегнул. Скажи, для чего ты,
Властью, величием, силой и славой всегда окружённый,
Между друзей боевых не погиб возле стен Илиона!
Холм бы над прахом твоим был насыпан ахейцами. Сыну
Славу великую ты навсегда бы в наследство оставил.
Нет же! Плачевною смертью по воле судьбины погиб ты».
Тень Агамемнона тени Пелидовой так отвечала:
«О, сын Пелеев, избранник богов, ты завидно был счастлив.
Пал в отдаленье от Аргоса в поле троянском, но пало
Много убитых тобой. И за тело твоё благородно
Бились ахейцы славнейшие. Ты же под вихрями пыли
Тихий, огромный и страшный, лежал, позабыв свой печальный
Бой колесничный. И день за тебя мы сражались, и края
Битвы бы не было, если бы Зевс не развёл нас грозою.
Тело из боя мы вынесли и, к кораблям возвратившись,
Чистой водою омыли его, положили на одре,
Маслом душистым натёрли. Вокруг бездыханного трупа
Плакали мы, рвали волосы. В это мгновенье из моря
С нимфами мать твоя вышла скорбящая. Крик её страшный
Мы услыхали. И трепет растущего страха ахеян
Вдруг пронизал. Устремились все, было, к стоящим на взморье
Суднам. И паника смяла бы войско, когда бы разумный
Старец наш Нестор готовым к побегу не крикнул в то время:
«Стойте, ахейцы! Куда вы бежите, безумные? Что вас
Так напугало? Здесь с нимфами моря из бездны глубокой
Скорбная мать поднялась, чтобы мёртвого сына увидеть».
Так он сказал. Ободрились ахейцы. Прекрасные нимфы,
Дочери старца морей, окружили твой труп бездыханный
С плачем и светло-божественной ризой его облачили.
Музы – все девять, – сменяя друг друга, торжественно пели
Гимн похоронный. Никто из ахейцев с глазами сухими
Слушать не мог сладкопения Муз, врачевательниц сердца.
Две с половиной недели и ночью, и днём над тобою
Слёзы свои проливали бессмертные боги и люди.
На восемнадцатый день ты огню был по-воински предан.
Мелкого много скота и быков криворогих убили
В почесть твою. И в божественной ризе, помазанный терпким
Мёдом и мазью душистой, сожжён ты был там. И ахейцы,
В медь облачась, у костра, на котором сгорал ты, стояли –
Конные, пешие и в колесницах. Великого шума
Волны катились до стен Илиона. Когда ж поглотило
Пламя Гефестово тело твоё, мы с восходом Денницы
Белые кости собрали, вином перемыли и мазью
Их умастили. И мать сокрушённая нам золотую
Урну дала и сказала, что в дар Дионис нам отправил
Это творенье Гефеста. И в ней твои кости честные
Нынче хранятся. Бок о бок с такою же урной Патрокла,
Раньше погибшего. Холм погребальный великий был нами
Вскоре насыпан над вашими урнами у величавых
Вод Геллеспонта. Он будет пловцам мореходным далёко
Виден не только теперь, но и в пору других поколений.
Мать же твоя принесла нам дары, у богов испрося их.
Стали ценою победы на играх они для ахеян.
Ты бы пришёл в изумленье и трепет, когда бы увидел
Чудные эти дары. Как хотели бы к ним прикоснуться
Те, кто готовился к этим сражениям мирным! Как хочет
Их заслужить каждый нынешний битвы бескровной участник!
Так и по смерти ты именем жив, Ахиллес, и навеки
Слава твоя сохранится во всех на земле поколеньях.
Чем же меня наградила победа на поле троянском?
Смертью от рук нечестивых Эгиста, но главное, друг мой, –
Неимоверным предательством гнусным жены развращенной».
Так говорили они в откровенной беседе загробной.
В это мгновенье их зренью духовному в небе явился
Эрмий, а следом за ним, вереща и стеная, летели
Души убитых царём Одиссеем на пиршестве смертном.
Оба они, изумившись, приблизились к ним. И в густом их
Сонме душа Агамемнона, сына Атреева, душу
Амфимедона, Мелантова славного сына, узнала.
Житель Итаки гористой, он гостем Атриду считался.
Амфимедонову душу душа Агамемнона с грустью
Неизъяснимой спросила: «Что сделалось с вами? Зачем вас
Много так, юных, прекрасных, в подземное царство приходит?
В злой ли пучине вас всех погубил Посейдон с кораблями,
Бурю пригнав и великие волны воздвигнув? Враги ли
Вас острой медью сразили, захваченных в поле широком,
Где вы их сытых баранов ловили, быков круторогих? А может,
Дерзкой толпой вы их жён похищали и грабили город?
Честно ответь мне, приятель. Ведь гостем моим ты считался.
Помнишь ли время, когда твой отеческий дом посетил я,
Вызвать спеша Одиссея, чтоб с братом моим Менелаем
Плыл в кораблях разрушать Илиона могучие стены?»
Амфимедонова тень отвечала Атридовой тени:
«Славный потомок Атрея, владыка людей, Агамемнон!
Памятно всё мне, о чем говоришь ты, питомец Зевесов.
Если желаешь ты знать, расскажу я тебе, не скрывая,
Как мы погибли, какую нам смерть приготовили боги.
Спорили все мы друг с другом о браке с женой Одиссея.
В брак не желая вступать и от брака спастись не имея
Средства, нам гибель в душе замышляла царица Итаки.
Слушай, какую она вероломно придумала хитрость.
Стан небывалых размеров поставя в покоях, царица
Ткать начала полотно, словно воздух, прозрачный. Позвав нас,
Так Пенелопа сказала: «Мои женихи дорогие,
Так как давно уже нет Одиссея на свете, я свадьбу
С кем-то из вас по велению Неба приму, но не раньше,
Как приготовлю покров гробовой дорогому Лаэрту.
Пусть не подумают, что я отца Одиссея в последний
Путь проводила без принятой нынче дочерней заботы».
Так нам сказала, и мы покорились ей мужеским сердцем.
Что же потом? И ночами, и днями царица сидела
За удивительным станом своим. Так четыре крылатых
Года промчалось бесследно. Но как-то одна из служанок
Нам рассказала, что всё полотно, прираставшее за день,
Ночью она при свече распускала. Однажды застали
Мы за обманом ее. Пенелопа тогда согласилась
Лучшего выбрать из нас. Только всё по-другому случилось.
Демон враждебный внезапно привёл Одиссея в Итаку.
В дом он сначала пришёл к свинопасу Евмею. Туда же
Демон привёл Телемаха, который из Пилоса прибыл
На корабле. Там они и задумали нашу погибель.
В город сначала пришёл Телемах. Чуть поздней Одиссея
В образе нищего хитрый привёл свинопас. Даже в мыслях
Мы и представить себе не могли, что в вонючих отрепьях
Пир наш сам царь посетил. Чем попало в него мы бросали.
Грубо его поносили словами. Он в собственном доме
Переносил оскорбленья. Но, видно, одобренный Зевсом,
С сыном своим из палаты для пира собрал все доспехи,
Луки со стрелами, копья, мечи и отнёс их в покои,
Самые дальние в доме, и двери там запер. А вскоре
Хитрым советом своим побудил Пенелопу спуститься
К нам в пировую с его непочатым колчаном и луком.
Так Пенелопа сказала: «Кто нынче прострелит двенадцать
Медных колец быстролётной стрелою, тому я супругой
Стану». Но мы (даже самый сильнейший из нас) не сумели
Даже и лук натянуть, чтобы выстрелы меткие сделать.
А Одиссей, этот нищий, когда поднесли ему стрелы
С луком тугим, поразил необычную цель, не вставая
С места у входа в палату. И, прянув тогда на высокий
Возле портала порог, из колчана он высыпал стрелы,
Страшно нас всех озирая. И был Антиной им застрелен
Первым. И бешено стал посылать он стрелу за стрелою.
И хоть бы промах один! Было ясно, что кто-то с Олимпа
Помощь ему подаёт. Тут же, бросясь на нашу шеренгу,
Он разогнал нас по гридне. И страшное с сыном и парой
Преданных слуг избиенье пирующих начал. Вот так и
Все мы погибли тогда, Агамемнон. Еще до сих пор там
Наши лежат погребенья лишённые трупы. О нашей
Смерти никто из родных не узнал. Наши раны пока что
Кровью врага не омыты. Еще нас огонь погребенья
Не поглотил, не оплаканы мы, и нам почести нету».
На прозвучавшую речь тень Атридова так отвечала:
«Счастлив же ты, многохитростный муж, Одиссей богоравный!
Добрую, нравами чистую выбрал себе ты супругу.
В долгой разлуке с тобой непорочной была Пенелопа,
Дочь многоумная старца Икария. Милому мужу
Верность она сохранила. За это в потомстве ей слава
Громкая будет. И в песнях Камен на века сохранится
Память о верной, прекрасной, разумной жене Пенелопе.
Участь другая коварной Тиндаровой дочери, гнусно
В руки убийцы супруга предавшей. О ней сохранится
Страшное в песнях потомков. Она навсегда посрамила
Пол свой и даже всех жён, поведеньем своим беспорочных».
Так говорили они меж собою в глубоких пределах подземных.
Царь Одиссей в это время с семейством и верной прислугой,
Выйдя из города, сада достигнул, который давно уж
Старец Лаэрт обрабатывал. Здесь и обитель имел он.
Дом отовсюду широким навесом из крепкого тёса
Был окружён. Собирались с утра под навесом все те, кто
Жили с Лаэртом, дела обсуждали, работали после
В саде фруктовом, потом на обед собирались и снова
В сад уходили. А ночью на скромных постелях под кровом
Сну предавались. Была в этом доме старушка. Хозяйством
В доме она занималась, заботливо старцу служила.
Царь, между тем, обратился к царевичу: «Все вы входите
В дом, размещайтесь удобней. В загонке свинью заколите,
Самую лучшую. Всё для обеда в честь встречи готовьте.
Я же отца поищу. Испытать я намерен – узнают
Очи его запропавшего странника или в разлуке
Стал для него я чужим незнакомцем». Все вместе вступили
В дом садовода – семейство и слуги. А сам поспешил он
В царство фруктовое, встретить хозяина сада надеясь.
Думал, найдёт Долиона, помощника старца. Но тщетно.
Был Долион, и его сыновья, и Лаэртовы слуги
Посланы в поле терновник сухой собирать для ограды.
Старца Лаэрта в саду одного Одиссей благородный
Встретил. Вокруг деревца он ходил, обрезая сухие
Ветки. Одет был небрежно. Хитон весь в заплатах. Ремнями
Из многолетней воловьей потресканной кожи покрыты
Ноги его. Рукавицы видавшие виды. Подобье
Шапки из шкуры козлиной венчало фигуру Лаэрта.
Так Одиссею явился отец, сокрушённый и дряхлый.
Скрывшись за старою грушей, он горько заплакал, не зная,
То ли на грудь ему броситься, шеи морщины целуя,
То ли вопросами выведать всё у него понемногу.
Взвесив свои торопливые мысли, он выбрал второе.
Так рассудив, подошёл Одиссей богоравный к Лаэрту.
К дереву тот наклонился, его подчищая мотыгой.
«Старец, – сказал Одиссей, – ты, я вижу, садовник искусный.
Сад твой в великом порядке. Ты с равной заботой печёшься
И о деревьях своих, и о множестве прочих растений.
Смоквы, оливы и груши, и спелые сочные гроздья
Лоз виноградных, и грядки цветочные – всё под присмотром.
Но не сердись на меня – не могу не сказать откровенно,
Старец, что сам о себе ты заботишься плохо. Угрюма
Старость твоя. Ты не чист и одет неопрятно. Уж, верно,
Твой господин позабыл о тебе не за леность к работе.
Сам же ты обликом вовсе не схож с подневольным слугою.
Царское что-то я вижу в тебе – и во взгляде и в стане.
Больше похож ты на старца, который, умывшись и голод
Свой утолив, на роскошной постели Морфея встречает.
Но отвечай мне теперь, ничего от меня не скрывая.
Кто господин твой? За чьим плодоносным ты смотришь хозяйством?
Также скажи мне, на самом ли деле я прибыл в Итаку,
Как объяснил мне прохожий, которого нынче я встретил?
Был он, однако, весьма неприветлив. Со мной разговора
Не захотел он вести и не дал мне ответа, когда я
О человеке спросил, что когда-то был гостем приятным
В доме моём. Было много гостей, о которых могу я
Доброе слово сказать. Но такой между ними разумный
Мне не встречался. Назвал он себя уроженцем Итаки,
Аркесиада Лаэрта, молвою хвалимого, сыном.
Принял я в доме своём Одиссея. И мной угощён был
Он с дружелюбною роскошью. Много запасов имел я
В доме. И много подарков мой гость получил на прощанье.
Чистого золота дал я ему семь отменных талантов.
Серебролитную чашу, увитую чудо-цветами.
С нею двенадцать покровов, двенадцать широких вседневных
Мантий и к верхним двенадцати ризам двенадцать хитонов.
Кроме того, подарил четырёх рукодельниц невольных.
Были они молодые, красивые. Сам он их выбрал».
Крупную старец слезу уронил, отвечая пришельцу:
«Странник, ты подлинно прибыл в тот край, о котором желаешь
Слово услышать. Но им уж давно нечестивцы владеют.
Ты понапрасну с таким гостелюбьем истратил подарки.
Если б в Итаке живым своего ты давнишнего гостя
Встретил, тебя одарил бы он так же богато. Таков уж
Добрый обычай людской. Но ответь, ничего не скрывая.
Сколько с тех пор быстрых лет пролетело, как в доме ты встретил
Странника? Странник же этот был сын мой, увы, злополучный
Царь Одиссей. Может быть, далеко от родимой Итаки
Рыбами съеден он в бездне морской, а быть может, на суше
Птицам пустынным, зверям плотоядным достался в добычу.
Матерью не был он, не был отцом погребён и оплакан.
Не был и верной женой Пенелопой положен на смертный
Одр. И она не закрыла любимых очей. И обычной
Чести ему не оказано было… Скажи откровенно,
Кто ты? Какого ты племени? Где ты живёшь? Кто отец твой?
Кто твоя мать? Где корабль, на котором ты прибыл в Итаку?
Где ты покинул товарищей? Или чужим, как попутчик,
К нам привезён кораблём и, тебя здесь оставя, уплыл он?»
Так он сказал. И ответил ему Одиссей хитроумный:
«Если ты хочешь узнать, расскажу тебе всё достоверно.
Я в Алибанте живу, в благородных богатых палатах.
Полипимонид Афейд, той страны обладатель, отец мой.
Имя моё Еперид. А сюда неприязненный демон
Против желанья меня, от Сикании плывшего, бросил.
Свой же корабль я поставил под склоном Нейона лесистым.
Должен, однако, ты знать, что с тех пор уже пять совершилось
Лет, как, мой дом посетив, Одиссей твой в дорогу пустился.
И при отплытье ему предсказали взлетевшие справа
Птицы удачливый путь. И я весело с ним распрощался.
И Одиссей в настроенье поплыл. Мы надежду питали –
Часто встречаться, друг другу подарками радуя сердце».
Так говорил Одиссей. И печаль отуманила облик
Дряхлого старца. И прахом осыпал он голову, громко
И безутешно стеная. И сердце в груди оборвалось
У Одиссея – как будто бы острой стрелою пронзило
Сына Лаэрта страданье отца. Он к нему устремился,
Крепко руками его обхватил и, целуя, воскликнул:
«Здесь я, отец! Я твой сын, Одиссей, столь желанный тобою,
Волей богов возвращённый тебе через двадцать жестоких
Лет. Воздержись от стенаний. Оставь сокрушенье и слёзы.
Слушай, однако. Нельзя нам терять ни мгновенья, поскольку
В доме моём истребил я вчера женихов многобуйных,
Мстя им за все беззакония их и за наши обиды».
Речь завершил. И Лаэрт изумлённый сказал Одиссею:
«Если ты подлинно сын Одиссей, возвратившийся в дом свой, –
Верный мне знак покажи, чтоб в сомненьях меня разуверить».
Старцу Лаэрту ответствовал так Одиссей благородный:
«Прежде всего покажу я вот этот рубец. Мне поранил
Ногу, ты помнишь, клыком разъярённый кабан на Парнасе.
Был же туда я тобою и матерью послан однажды
К Автоликону, отцу благородному матери милой,
Нас посетившему и обещавшему много подарков,
Если к нему я приеду, когда подрасту. А желаешь,
Я перечислю тебе те деревья, которые как-то
Ты подарил мне, когда за тобой я бежал по дорожке.
Ты же, деревья даря, поимённо назвал их, родитель:
Дал мне тринадцать ты груш расцветающих, десять отборных
Яблонь и сорок смаковниц. Притом пятьдесят виноградных
Лоз обещал, приносящих весь год многосочные гроздья.
Крупные ягоды лоз, как янтарь золотой и пурпурный,
Блещут, когда созревают они в благодати небесной».
Так он сказал. Задрожали колени и сердце Лаэрта.
Всё, что пришелец сказал, было правдой. Заплакав,
Милого сына обнял он и чувств, потрясённый, лишился.
В сильных руках удержал его сын богоравный. Чуть позже,
В память придя, так сказал Одиссею Лаэрт восхищённо:
«Слава Зевесу отцу! Существуют еще на Олимпе
Добрые боги, уж если и вправду обидчики наши
Взяты Аидом. Но, сын мой, я в страшном смущенье, что вскоре
В городе нашем начнётся мятеж, и сюда доберутся
Родичи тех, кто убит в нашем доме, и с вестью ужасной
Посланы будут гонцы по местам кефалленским». Ответил
Так благородный Лаэрт Одиссею. Но сын многомудрый
Бодро сказал: «Не печалься. Не этим тревожиться должен
Ты в этот час. А давай-ка мы лучше направимся в дом твой.
Я уж туда Телемаха с Филойтием, ну и, понятно, с Евмеем
Выслал заранее, чтобы они приготовили славный
Царский обед». И Лаэрт с Одиссеем направились к дому.
К этому времени, как под родимую кровлю ступить им,
Сын Одиссея, и старый Евмей, и Филойтий, обед приготовив,
Резали мясо и в кубки вино наливали. Лаэрта
Быстро в купальне рабыня помыла, натёрла елеем,
Чистою мантией плечи его облекла. А Паллада,
Тайно к нему подойдя, увеличила в росте, пригожей
Сделала старца, как будто моложе он стал. Из купальни
Светел он вышел. Увидев отца, удивлённый Овидий
Возвеселился душой и такое сказал ему слово:
«О, мой родитель! Конечно, один из богов олимпийских
Так озарил красотою твой лик, так твой стан возвеличил!»
Кротко на то Одиссею Лаэрт отвечал многославный:
«Если б – О Дий громовержец! О Феб Аполлон! О Афина! –
Был я таков, как в то время, когда с кефалленскою ратью
Град Нерикон на утёсе бескрайней земли ниспровергнул,
Если бы в доме вчера я таким пред тобою явился
В медной броне на плечах и, тебе помогая, ударил
Вместе с тобой на толпу женихов – сокрушил бы, без спора,
Многих из них я. И ты бы, любуясь отцом, веселился».
Так говорили они в ожиданье обеда. Но вот и
Стол уж заставлен едой и кипучим вином. И, порядок
По старшинству соблюдая, расселись на кресла и стулья
Гости Лаэрта и славный хозяин жилища. И вот уж
К пиршеству все приступили. И пиршество было в разгаре,
Как Долион с сыновьями с работы вернулся. У входа
Остановились пришедшие с поля, в застолье увидев
И Телемаха уплывшего, и Одиссея, неясно,
Как здесь возникшего. Стали они у порога жилища,
Шага не смея шагнуть и сказать ничего не умея.
Ласково к ним обратившись, сказал Одиссей хитроумный:
«Что же вы медлите? Сядьте к столу. А своё удивленье
Выбросьте вон. Отобедайте с нами. Давно уж в застолье
Мы ожидаем, когда с полевой вы работы вернётесь».
Так он сказал. Долион, подбежав к своему господину,
Руки ему целовать с несказанною радостью начал.
Взор на него устремив, он крылатое слово промолвил:
«Здесь наконец ты, наш милый, желанный! Увидеть нам дали
Боги тебя! А у нас уж в душе и надежда пропала.
Здравствуй и радуйся! Боги благие да будут с тобою!
Нам же теперь объяви, чтобы истину тоже мы знали,
Дал ли уже ты разумной супруге своей Пенелопе
Знать о своём возвращенье? Иль вестника надо послать к ней?»
Так он сказал. И ответил ему Одиссей хитроумный:
«Сказано всё ей, мой друг. Не заботься об этом напрасно».
Тут Долион поместился на стуле, который служанка
Быстро к застолью поставила. А сыновья Долиона,
Руку пожав господину с приветливым словом, уселись
Рядом с отцом. И продолжилось пиршество в доме Лаэрта.
Осса, богиня молвы, между тем от жилища к жилищу
Шла по притихшему городу, весть разнося роковую.
В страшном волненье шумливой волной потекли итакийцы
К дому царя Одиссея. Тела мертвецов за ограду
Вынесли с плачем. Одних схоронили на местном погосте.
Всех же других поручили своим мореходам доставить
К родичам их, проживавшим в различных поместьях Итаки.
Вскоре на площадь пришли итакийцы. И первое слово
Хмурым согражданам славный Евпейт произнёс сокрушённо.
Об Антиное, любимейшем сыне, безвинно убитом,
Старый Евпейт говорил и в конце своей речи добавил:
«Граждане милые! Страшное зло совершил итакийцам
Царь Одиссей. Благороднейших некогда в Трою увлёк он
Вслед за собой, погубив корабли и ахейцев в сраженье,
Вовсе не нужном Итаке. А нынче, домой возвратившись,
Злобно убил самых лучших из нас. Я молю вас, собратья,
Выйти со мной на убийцу, покуда он в Пилос не скрылся
Или в Элиде, священной земле эпеян знаменитых.
Иначе стыд нас покроет – плохая останется слава
В дальних потомках о нас, если мы отомстить не сумеем.
А для меня, откровенно скажу, нестерпимою станет
Жизнь. И за ними, погибшими, в землю сойду я сырую.
Нет! Не допустим, сограждане кары виновным избегнуть!»
Так говорил он, печальный, и многие с ним согласились.
Фемий тогда и глашатай Медонт из палат Одиссея
Перед собраньем явились. Медонт им сказал: «Приглашаю
Выслушать слово моё, дорогие собратья. Не против
Воли Зевесовой так поступил Одиссей благородный:
Видел я сам, как один из бессмертных богов олимпийских
Там появился внезапно, приняв изумительный образ
Ментора. Он, всемогущий, вселял в Одиссея и силу,
И непомерную удаль. И вдруг, словно сокол бесстрашный,
На женихов обращал свою мощь и гонял их по гридне,
Словно по птичнику куриц пугливых. Всех ужас великий
Вдруг охватил. И бежали, и падали все друг на друга».
Так он сказал горожанам. И страх непомерный объял их.
Выступил тут Алиферс, многоопытный старец, Масторов
Сын. Он грядущее видел, как люди прошедшее видят.
С мыслью благой обратившись к согражданам, так им сказал он:
«Выслушать слово моё приглашаю вас, люди Итаки.
Только по вашей вине совершилась беда роковая.
Ментору мудрому вы не хотели поверить и равно
Мне не хотели поверить в то время, когда убеждали
Мы вас унять сыновей безрассудных, себе позволявших
Множество дел недозволенных, дом Одиссея губивших.
Вот вам теперь мой совет. Покоритесь разумному слову.
В мире пребудьте в Итаке, чтоб большей беды не накликать».
Так он сказал. Большинство горожан, свирепея, вскочило
С мест твердокаменных. Меньшая часть на скамьях оставалась.
Те, что вскочили, на речь негодуя, вослед за Евпейтом
Бросились шумно-неистовым роем готовиться к бою.
В крепкие медноблестящие брони они облачились,
Вышли за город и начали строиться. Их предводитель
Храбрый Евпейт, обезумленный горем великим, надеясь,
Что отомстит за убитого сына, не думал, конечно,
Что не вернётся домой – стерегла его злая судьбина.
Тут светлоокая Зевсова дочь свою речь обратила
К богу богов: «О бессмертный великий верховный владыка!
Мне отвечай, вопрошающей: что ты теперь замышляешь?
Злую ли битву гражданскую здесь воспалить, на Итаке?
Или противникам миром велишь сочетаться?». Афине
Так, возражая, ответил превечный Отец Громовержец:
«Странно мне, милая дочь, что меня ты об этом спросила.
Ты не сама ли решила, что всех женихов, возвратившись,
Царь Одиссей уничтожит? Что хочешь теперь, то и делай.
Но я решил – Одиссеева месть справедлива; имел он
Полное право на то; и царём он останется; клятвой
Нашей великою мир утвердится; а горькую гибель
Братьев своих и своих сыновей предадим мы забвенью;
И воцарится в Итаке любовь и покой водворится».
Так он сказал, и позволил спуститься Афине Палладе
На Одиссееву землю.
Тем временем гости Лаэрта,
Жажду и голод вином и едой утолив, от застолья
Стали вставать, говоря меж собой. Одиссей многомудрый
К ним обратился: «Теперь же, друзья, посмотреть не мешает,
Нет ли поблизости наших врагов?» Младший сын Долиона
В двери пошёл, но, увидев с порога толпу подходящих,
Крикнул: «Идут! Поспешите! Оружие в руки! Их много!»
Бросились все в оружейную комнату, брони одели,
Копья и медные взяли мечи, и в ограду жилища
Вышли навстречу шумливой толпе. Одиссей посерёдке.
Шесть сыновей Долионовых справа и слева. Примкнули
К ним и Лаэрт с Долионом, нуждой ополчённые старцы.
Тут подошла к Одиссею Афина Паллада, и видом,
И благородною схожая с Ментором речью. Проникнут
Радостью был Одиссей. И сказал он любимому сыну:
«Вот, Телемах, наступила пора и тебе отличиться
Там, где, сражаясь, великою честью себя покрывает
Страха не знающий муж. Окажись ты достойного рода
Смелых отцов, за дела прославляемых всею землёю».
Кротко отцу отвечал рассудительный сын Одиссеев:
«Сам ты увидишь, отец, что тебя и весь род наш итакский,
Всею землёй прославляемых, – я посрамить не желаю».
Так он сказал, и, его услыхав, мудрый старец воскликнул:
«Добрые боги! Какой вы мне день даровали! О, радость!
Слышу, как сын мой и внук рассуждают о воинской чести!»
Дочь всемогущего Зевса к нему подошла и сказала:
«Славный Аркесиев сын, изо всех несравненно любимый!
В помощь призвав Громовержца, а с ним и Афину Палладу,
Выйди вперёд и копье своё острое брось наудачу».
Слово её пробудило отважность великую в старце.
Он, помолившись всесильному Зевсу и грозной Палладе,
Вышел вперёд и копьё яркомедное бросил, не целясь.
В шлем он Евпейтов попал, и пробил этот шлем, и на землю
Замертво рухнул несчастный Евпейт – загремели доспехи.
Тут на передних напал Одиссей с Телемахом. Нещадно
Стали разить их мечом и копьём. И, наверно, погибли
Все бы они и домой ни один бы из них не вернулся,
Если бы дочь Громовержца эгидоносителя Зевса
Громко не крикнула, гибель спеша отвратить от восставших:
«Стойте! Уймитесь от бедственной битвы! Напрасно не лейте
Крови итакской и злую вражду прекратите!» Афина
С грозною силой так крикнула мощно, что, бросив оружье,
Всею толпой горожане на землю упали, как будто
Кто-то подсёк их, как травы в лугах косари подсекают.
Через мгновенье они уже в панике в город бежали.
С криком победным тогда Одиссей, как орёл поднебесный,
Кинулся следом за ними. Но грозно стрела Громовержца,
Свод над землей расколов, рядом с дочерью Зевса вонзилась.
И Одиссею сказала Афина Паллада: «О славный
Сын многоумный Лаэрта! Скорей воздержи свою руку
От бесполезного крови пролития. Иначе Грозный
Гневом своим сотрясёт полог неба и недра земные!»
Так говорила Афина. И царь Одиссей покорился
Мудрым богини словам. И она многолюдною жертвой
И величайшею клятвою между царём и народом
Мир укрепила в гористой Итаке на долгие годы.
2.08.15 г., день,
Пророка Илии
КОНЕЦ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТОЙ ПЕСНИ
КОНЕЦ ПОЭМЫ ГОМЕРА
