Одиссея. Песнь двадцать третья
ОДИССЕЯ
Песнь двадцать третья
Сердцем ликуя и радуясь, вверх побежала старушка
Весть принести госпоже, что желанный супруг возвратился.
Были от радости твёрже колени её и проворней
Ноги. Подкравшись к царице, старушка сказал: «Проснись же!
Встань, Пенелопа, моё золотое дитя! Чтоб очами
Нынче увидеть, о чём ты скорбела душой ежедневно.
Твой Одиссей возвратился! Хоть поздно, но всё-таки с нами
Солнышко наше. И зло растопил он лучами своими –
Нет женихов твоих больше, так нагло наш дом разорявших».
Доброй старушке разумная так отвечала царица:
«Друг Евриклея! Знать боги твой разум затмили. Их волей
Даже и самый сметливый способен лишиться рассудка.
Может и слабый умом обрести несказанную мудрость.
Видимо, ты обезумела. Иначе в здравом уме ты
Нынче не стала б, мой свет, над моею печалью глумиться,
Радостью ложной тревожа меня. И зачем прервала ты
Сладкий мой сон? Я ни разу еще не спала так чудесно
После того, как супруг мой уплыл к берегам Илиона.
Нет, Евриклея, в покои вернись и скорей успокойся.
Если б не ты, а другая из наших домашних служанок
С вестью такой сумасбродной пришла и меня разбудила –
Я бы не ласковым словом, а бранью насмешницу злую
Встретила. Старости будь благодарна своей, Евриклея».
Но, возражая, старушка своей госпоже отвечала:
«Нет, не смеяться пришла, государыня, я над тобою.
Здесь Одиссей! Настоящую правду, не ложь я сказала.
Тот чужеземец, тот нищий, которого все здесь ругали,
Это и есть Одиссей. Телемах о его возращенье
Знал уж давно, но молчал об отце, чтобы в тайне осталось,
Как он готовит в раздумьях своих женихов истребленье».
Так отвечала старушка. С постели вскочив, Пенелопа
Радостно кинулась няне на шею в слезах благодарных:
«Если ты правду сказала, сердечный мой друг, Евриклея,
Если он подлинно в дом свой, как ты говоришь, возвратился,
Как же один он с такой многочисленной справился шайкой?
Все же мы знаем, толпой собирались они в нашем доме».
Так, отвечая разумной царице, старушка сказала:
«Сведать о том не могла я. Мне слышался только тяжёлый
Вой убиваемых. В горнице нашей, все вместе собравшись,
Слова не смея промолвить, на ключ запершись, мы сидели
В дальнем углу до тех пор, пока сын твой, родная, не вышел
В наши покои, чтоб кликнуть меня. Одиссеем был послан
Он к нам наверх. И в столовой увидела я Одиссея.
Словно над жертвами лев, он стоял в окружении трупов
Бывших твоих женихов. О, как радостно было увидеть
В доме родимом царя! Приступил он окуривать серой
Зал пировой, а меня за тобою, царица, отправил.
Ждёт он. Пойдём. Наконец-то сбылись твои долгие грёзы».
Доброй старушке царица сказала: «Мой друг Евриклея!
Не открывай прежде времени сердце веселью. Наверно,
Это какой-нибудь бог, разозлённый бесчинством безмерным,
В дом наш явился и наших врагов уничтожил. Но это
Только расплата за то, что мои женихи заслужили.
А Одиссей… Уж его не видать нам, родная, вовеки».
Так Евриклея, своей госпоже возражая, сказала:
«Странное, дочь моя, слово из уст твоих честных слетело.
Он, я твержу, возвратился. А ты утверждаешь, что вечно
Мы уж не встретимся с ним. Если так ты упорна рассудком,
Верный он признак покажет – рубец на колене. Свирепым
Вепрем, ты знаешь, он в юности ранен на давней охоте
Был на Парнасе у деда. Когда ему ноги я мыла,
Этот признала рубец. И тебе я в тот вечер хотела
Тайну открыть. Но меня осторожно-разумный супруг твой
Предупредил, чтобы я никому не сказала об этом.
Время, однако, идти. Головой отвечаю за правду.
Если тебя обману я, меня ты казни беспощадно».
Так Евриклее царица гористой Итаки сказала:
«Трудно тебе, Евриклея, проникнуть, хотя и великий
Разум имеешь, бессмертных богов сокровенные мысли.
К сыну, однако, с тобою готова идти я. Увидеть
Мёртвых хочу. И того, кто один истребил нечестивых».
Это сказав, по ступеням высоким пошла Пенелопа,
Думая, что ей приличнее – издали с ним благодарно
Речи вести или голову, руки и плечи в порыве
Чистосердечном ему целовать. Но, спустившись в палату,
Села напротив спасителя возле стены. А спаситель
Возле колонны сидел, ожидая, какие при встрече
Скажет супруга слова. Но молчала жена, размышляя,
То ли, действительно, видит она возвращённого Небом
Мужа любимого, то ли пришельца убогого в жалком
Рубище грязном. Но тут произнёс Телемах удивлённо:
«Милая мать! Да в своём ли ты нынче уме? Для чего ты
Там, в отдаленье, сидишь? Не подходишь к супругу? Не хочешь
Слово сказать? Ни о чём не расспросишь родного пришельца?
В свете жены не найдётся, способной с таким подозреньем
Встретить любимого мужа, который из долгих скитаний
В дом свой вернулся. Ты, словно холодный, бесчувственный камень,
Видеть не видишь и слышать не слышишь». Так сын Пенелопе
С болью сказал. И царица разумная так отвечала:
«Сердце, дитя, у меня в несказанном волнении. Слова
Я не способна сказать. Никакой мне вопрос не приходит
Нынче на ум. И в лицо я ему поглядеть не способна.
Но, если он Одиссей, возвратившийся в дом свой, мы способ
Оба имеем надёжный друг другу открыться. Свои мы
Тайные, людям другим неизвестные, знаки имеем».
Так Пенелопа сказала. И царь Одиссей улыбнулся.
К сыну потом обратился с такими словами: «Царевич,
Мать не тревожь понапрасну. Свободную волю оставь ей
Всё, что захочет, спросить у меня. Не замедлит царица
Истину уразуметь. Я в изорванном рубище. Трудно
В виде таком Одиссея признать и почтить, как пристало.
Нужно, однако, размыслив, решить нам, что сделать полезней.
Если когда и один кем убитый бывает и мало
Близких друзей и родных за убитого мстить остаётся –
Чтобы беды избежать, покидает отчизну убийца.
Мы же, друзья, погубили знатнейших и лучших в Итаке
Юношей, пусть и развратных. Об этом нам нужно подумать».
Так, отвечая, сказал рассудительный сын Одиссеев:
«Всё ты, отец мой, разумней придумаешь сам. Прославляют
Люди премудрость твою повсеместно. С тобою сравниться
Светлым умом, говорят, ни один земнородный не может.
Что повелишь, всё исполнено будет. Насколько позволит
Сила во мне, я помощником буду тебе неустанным».
Так он сказал. И ответил ему Одиссей хитроумный:
«Слушайте, сын мой и все. Будет самым разумным, пожалуй,
Если оденемся все мы богато, как будто на праздник.
Так же пускай и служанки оденутся наши. И Фемий
Цитру настроит свою, и пускай его чудное пенье
Вынудит девушек стать в хоровод. Пусть подумают люди
В городе нашем, что в царских палатах справляется свадьба.
Нужно, чтоб слух не прошёл о великом убийстве, пока мы
За город в царский наш сад не уйдём плодовитый. Мы будем
Жить там, покуда дела не устроим, призвав олимпийцев».
Так он сказал, и его поведенье исполнено было.
Все в царском доме оделись богато, как будто на праздник.
Цитру настроил певец, и его несказанное пенье
Радость во всех пробудило. Сначала пошли хороводы
В светлых палатах, а там уж и шумные пляски вскипели.
Дом весь от топанья ног и гремел, и дрожал, и округа
Пением звучным рабов и рабынь оглашалась. Кто мимо
Царской обители шёл, непременно подумал: «Решилась
Всё же неверная свадьбу с избранником справить. Ждать мужа
Не захотела, храня ему верность, как требуют боги».
Так говорили они, о случившемся в доме не зная.
А Еврикома, в купальне омыв Одиссея, елеем
Тело его благовонным натёрла. Владыка хитоном
Лёгким укрылся, надел дорогую хламиду и прежний
Принял свой вид – красотою его озарила Афина.
Так, серебро облекая сияющим золотом, мастер,
Мудрой Палладой и богом Гефестом наставленный в трудном
Деле своём, чудесами искусства людей изумляет.
Так же украсила сына Лаэртова дочь Громовержца.
Выйдя из бани, лицом лучезарный, как бог, возвратился
Он в пировую палату и сел на поставленном стуле
Против супруги. Взглянув на неё, он сказал удручённо:
«О, непонятная! Боги, владыки Олимпа, не женским
Нежноуступчивым сердцем тебя одарили, но жёстким.
В мире жены не найдётся, способной с таким недоверьем
Встретить супруга, который из долгого странствия в дом свой
Волей бессмертных богов возвратился. Мой друг Евриклея!
Мне приготовишь постель одному. У царицы – железное сердце».
Но Одиссею разумная так отвечала царица:
«О, непонятный! Не думай, что я возгордилась в разлуке
Или пришла в изумленье при виде тебя. Не забыла
Образ я твой, что имел ты в тот день, покидая Итаку.
Впрочем, как ты пожелаешь, – тебе Евриклея постелет
Где-нибудь в горнице, выставив нашу кровать, и овчины
Мягко положит на ней, и укроет постель покрывалом».
Так говорила она, испытанью подвергнуть желая
Мужа. С великой досадой супруг изумлённый воскликнул:
«Сердцу печальное слово теперь ты, царица, сказала.
Есть ли на свете такой человек, кто бы вынес из спальни
Нашу кровать? Только вечному богу такое под силу.
Тайна в устройстве её заключается. В нашей ограде,
Если ты помнишь, маслина стояла, массивней колонны.
Я окружил ту маслину стенами из тёсаных, плотно
Сложенных крепких камней, и на стенах устроил высокий
Свод, и двустворные двери из дуба на петли навесил.
После отсёк у маслины все ветви, на руку от корня
Ствол отрубил топором, а остаток маслины у корня
Медью наточенной вкруг обтесал, основанием сделав
Нашей кровати. Потом пробуравил его и скобелью
Выгладил брусья, и в раму связал, и к отрубку приладил,
Золотом их, серебром и слоновою костью украсив.
После ремнями из кожи воловьей, обшив их пурпурной
Тканью, я раму стянул. Вот такие приметы кровати.
Духом не ведаю, здесь ли кровать или, может, под корень
Кто-то её подпилил, а с кроватью и память о сгибшем
В долгих скитаньях царе». Так сказал Одиссей Пенелопе.
От неожиданных слов задрожали колени и сердце
У Пенелопы. Все признаки он перечислил. Заплакав
Горько-прегорько, царица мгновенно покинула кресло
И, как безумная, кинулась мужу на шею, целуя
Голову, губы его и глаза. И сказала царица:
«О, не сердись на меня, Одиссей! Меж людьми ты всегда был
Самый разумный и добрый. На скорбь осудили нас боги.
Было богам неугодно, чтоб, сладкую молодость нашу
Вместе испив, мы спокойно дошли до порога дородной
Старости. Друг, не сердись на меня и не делай упрёков
Мне, что не тотчас, увидев тебя, я к тебе приласкалась.
Верное сердце моё, Одиссей, повергала в великий
Трепет боязнь, чтоб меня не прельстил чужеземец случайный
Словом любовным. Мы знаем, у многих коварное сердце.
Слуха Елена Аргивская, Зевсова дочь, не склонила б
К лести пришельца и с ним не бежала б, любви покоряясь,
В Трою, когда бы предвидеть могла, что ахеяне дружно
Грянут туда и её возвратят принуждённо в отчизну.
Демон враждебный Елену вовлёк в непристойный поступок.
Собственным сердцем она б не замыслила гнусного дела,
Злобного дела, всех нас в это бедствие страшное ввергших.
Ты мне подробно теперь, Одиссей, рассказал о приметах
Нашей кровати – о ней ни один из живущих не знает,
Кроме тебя, и меня, и рабыни одной приближённой,
Дочери Актора, данной родителем мне после свадьбы.
Дверь заповеданной спальни она стерегла неустанно.
Ты же мою, Одиссей, убедил непреклонную душу».
Так говорила она. И наполнилась грудь Одиссея
Скорбью великой. Он к сердцу испытанной, верной супруги,
Плача, приник. А его Пенелопа смеялась от счастья,
Видя спасённым любимого мужа. Великая радость
Так наполняет едва не погибших в жестокой пучине,
Несколько дней на обломке от судна проплывших по морю
И увидавших полоску земли и счастливо приставших
К этой земле. И с такою же радостью жаркой смотрела
На Одиссея царица, любуясь его красотою
И не растерянной силой. И всё оторвать не хотела
Рук своих белых от шеи его загорелой. Могла бы
Эос в короне своей золотой их застать, неподвижных,
В жарких объятьях и в светлых слезах, но Афина Паллада
Лёгких крылатых коней запрягать запретила Деннице,
И на просторах небесных поэтому ночь задержалась.
Так благонравной супруге сказал Одиссей хитроумный:
«О Пенелопа! Еще не конец испытаниям нашим.
Много еще впереди предстоит мне трудов непомерных.
Так мне пророка Тересия тенью предсказано было
В царстве подземном Аида, куда я с друзьями спускался,
Чтобы узнать о судьбе моего возвращенья. Но время,
Милая жёнушка, в сладкий и радостный сон погружаться».
Умная так отвечала царю Одиссею царица:
«Ложе, возлюбленный будет готово, когда пожелает
Сердце твоё. Ты по воле богов благодетельных снова
В светлом жилище своём и в своей долгожданной отчизне.
Если же волей богов испытанья не все совершились,
Друг, расскажи мне, какие тебя ожидают напасти.
Слышать и после могу я о них. Но, мне кажется, лучше
Сразу узнать обо всём». И сказал Одиссей Пенелопе:
«О, неотступная! Странно твоё для меня нетерпенье.
Если, однако, желаешь, я всё расскажу. Но не будет
Радостно то, что услышишь. И мне самому не на радость
Было оно. Прорицатель Тиресий сказал мне: – Покинув
Царский свой дом и весло корабельное взяв, ты отправься
Странствовать снова и странствуй, покуда людей не увидишь,
Моря не знающих, пищи своей никогда не солящих
И не видавших еще на волнах кораблей быстроходных.
Вот тебе признак, что ты оказался на месте желанном.
Если в дороге ты путника встретишь и путник тот спросит:
– Что ты лопату несёшь на усталом плече, иноземец? –
В землю весло ты вонзи – здесь окончишь своё роковое,
Долгое странствие. В жертву владыке морей Посейдону
Вепря, барана и буйвола ты принеси, и в Итаку
Можешь идти, но, домой возвратясь, гекатомбу по чину
Зевсу и прочим богам соверши. И тебя не застигнет
Смерть на земле и на море. Спокойно и медленно будешь
К ней подходить и кончину далёкую встретишь достойно,
Старостью светлой украшенный и несказанно богатый
Счастьем своим и народным. – Вот то, что сказал мне Тиресий».
Выслушав, так Пенелопа царю отвечала: «Уж если
Нам дозволяют бессмертные боги дожить до предельной
Старости, то упование есть, что великие беды
В нашей судьбе прекратятся». О многом они говорили,
Сладко беседуя между собой после долгой разлуки.
Тут Евринома с кормилицей, факелы взяв огневые,
Ложе готовить пошли, и когда оно было готово,
Мягкоупругое, тёплое, – крепко устав, Евриклея
В спальню свою удалилась, а богоподобных супругов
К царскому ложу пошла провожать Евринома. В покои
С давнею, полузабытою радостью царь и царица
Следом вошли. Евринома покинула их. А супруги
Вместе легли на знакомое ложе, как раньше ложились.
Сын Одиссея закончить весёлую пляску в палатах
Всем приказал. И закончился праздник. И все домочадцы
Спать разошлись по обычным местам. И обитель, в которой
Пол сотрясался от топота, вместе с жильцами заснула.
В эти минуты, утехой любви усладив свои души,
Нежно-спокойный вели разговор Одиссей с Пенелопой.
Мужу она рассказала о многих жестоких обидах –
Как женихи беспощадные грабили дом Одиссеев;
Сколько быков круторогих, и коз, и овец, и отборных,
Жирных свиней они съели; и сколько вина дорогого
Выпили гости незваные. Он в свой черёд рассказал ей –
Сколько несчастий другим причинил и какие печали
Сам испытал. И с большим интересом вникала царица
В перипетии супруга, пока не закончил он повесть.
Он рассказал, как вначале ограбил киконов; как прибыл
К людям, которые лотосом сладким себя насыщают;
Что претерпел от циклопа; и как за товарищей, зверски
Съеденных им, отомстил и от смерти ушёл неизбежной;
Как посетил гостелюбца Эола, который радушно
Принял его, одарил и отправил домой; как обратно
В море его беспощадно-жестокая буря умчала;
Как принесён был он к берегу злых лестригонов; как в гневе
Все корабли и всех спутников нелюди враз истребили;
Как от погибели спасся один. А потом рассказал он
О волшебствах хитроумной Цирцеи; как в царство Аида
На корабле в подземелье спустился, где умерших тени
Встретил и матери душу увидел; как пение слушал
Хитрых сирен сладострастно-убийственных; как меж утёсов
Дивно-плавучих, Харибдой и Сциллой, прошёл невредимым;
Как святотатственно съели товарищи принадлежавших
Солнцу божественных белых быков; как жестоко за это
Бездна их всех поглотила, а он, избежав наказанья
Керы ужасной, на берег Огигии выброшен чудом
Был, где пленила его Калипсо, сладострастная нимфа,
И по велению вечных богов отпустила на волю;
Как принесён был он бурей на остров людей феакийских,
С честью великой его, как бессмертного бога, принявших;
Как, наконец, в корабле их он прибыл домой, одарённый
Ими и медью, и золотом, и дорогою одеждой.
Это, последнее, он уж рассказывал в полудремоте.
Вскоре и вовсе заснул, успокоенный сном благодатным.
Малое время спустя, разрешила Афина Паллада
Выйти из водных пучин златотронной волшебнице Эос,
Чтобы живительным светом людей озарить. Пробудился
Царь Одиссей. С незабытого ложа поднявшись, сказал он
Милой супруге: «Немало, родная, мы бед претерпели.
Нынче опять мы на нашей кровати покоились вместе.
Ты наблюдай, Пенелопа, за всем, что в обители царской.
Я же попробую всё истреблённое здесь женихами
Вскоре вернуть. Завоюю одно. Добровольно другое
Сами ахейцы дадут. И оплатится весь наш убыток.
Надобно прежде, однако, наш сад плодовитый и поле
Мне посетить, чтоб увидеть отца, сокрушённого горем.
Ты ж без меня осмотрительна будь, Пенелопа. С рассветом
Быстро молва разнесётся о страшном убийстве.
Ты удались со служанками вместе наверх и запрись там,
Не принимая гостей и ни с кем в разговор не вступая».
Так он сказал. И в броню облачился. И сыну сказал он,
Чтобы и он в боевую броню облачился. И чтобы
Верный Евмей и надёжный Филойтий оружие взяли
И защитили бронёю себя. Всё исполнено было.
Вскоре они из ворот вышли в город. В сиянии тихом
Эос над миром всходила. Афина, их мглою окутав,
Вывела тайно по улицам людным в широкое поле,
Где, зарастала травою тропинка, ведущая к саду.
14.07.15 г.,
Бессребреников Космы и Дамиана.
КОНЕЦ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕЙ ПЕСНИ
