Каторга
"Вокруг море, а посерёдке - горе, вокруг вода, а внутри - беда..."
Поговорка о Сахалине
Прощай, моя Одесса,
весёлый карантин.
Мы завтра уплываем
на остров Сахалин...
Песенка
Киты здесь схожи жуткой красотой
с чредой доисторических чудовищ.
Я чётко понял, Господи: чем топишь
свои извивы мозга - тем и свят ты.
Большие дали. Кажется, за той,
что не имеет отчества и связей
с мирком прибрежья, - девочка, что снится.
Здесь день кончаешь жирной запятой
иль долгим разговором с книгой Ницше.
Я, каторжанин. Долгий перерыв
в подрядах мук - считается негожим.
Меняешь лик. Строенье тонкой кожи
необратимо движется к распаду.
А море не пройти, не переплыть.
Я, дикий зверь. Я грязен и распатлан.
Храня в себе всю мрачность Петербурга,
я вспоминаю то, как жрали пыль
на переправе.
Страшно перепутать
себя - с другим, желавшим подчеркнуть
безумье рта пропойцы Посейдона.
Весь остров перебит и проспиртован,
как должно островам, на коих смертность -
так высока. Скажите, почему
меня - интеллигента, кличут "смердом",
пытаясь пригвоздить к сырой земельке?
Мой Сахалин! Моя большая муть!
Убьёшь меня, и даже не заметишь.
Что ж, я возьму единственно тот дар,
которым не расплатишься с лукавым,
но несколько задобришь. Ох, лакает
костлявый дух все жизненные соки!
Чуть узник постареет, и тогда
судьба пророчит многим среди стольких:
ты схватишь век за бороду, за чёлку,
и сможешь постепенно протоптать
дорожку или к ангелу иль - к чёрту.
Недаром, в каждом узнике - межа,
что разделяет прошлое с грядущим.
Я был в далёком прошлом и задушен,
и разорён до уровня бездомных.
Здесь защитившись, с ловкостью ежа,
всяк ощущает страшную бездонность,
которую старается проспорить.
Во мне же - до сих пор алеет жар
не рудников, а - питерских просторов.
