Волк и лиса

Дмитрий Аникин

ВОЛК И ЛИСИЦА

Погляди – как мертва лежу,

себе ворожу

добычу,

проголодь отвожу.

Подъезжай, мужик,

опускай вожжу,

подходи, сторожко меня пинай –

а ну как поднимет шкура вой и лай? –

а я неподвижность храню, как зеницу, ай!

А я видения вижу, и кровь холодна моя,

и холоднее тел тех лежащих в телеге рыб;

а я – испытай мя, старче, – почти мертва;

гляди-ка, взаправду синие

у меня глаза.

А я на весу свисаю с руки твоей.

Ох, блестит, переливается мех,

дунь – и взыграет он

рыжим огнем горячим;

представь – обовьет вокруг

белую шею, смуглую воротник.

Да не к женке иди – не дарят таких, как я,

вашим бабам дебелым, – иди с села

в городской, богатый – шум, блеск – кабак

да такую же рыжую, чтобы в масть,

выбирай, старинушка, греби к себе.

Будет, что вспомнить в смертный, в постылый час,

когда тебя Бог взвесит, как ты меня, –

на весах покачнешься, былинка нетяжела,

все ты мужицкою, глупою жил судьбой,

а подобравши шкурку – сколько какой другой…

Сколько удачи в голодную пору года!

Вода отдавала дары свои: навзничь рыбы

повалены – можно ехать; трещит погода

близким морозом; ну-кась, савраска, двигай…

Тоскливо глядеть в мертвые – Русь – пространства;

серое трепыханье хладное за спиною

слышу; леса стоят торжественные, в убранстве;

вдали огоньки деревни, дом, печка с больной женою…

Рыжее солнце – ком на краю дороги – тпру, сивка! –

переступает глухо, фыркает недовольно.

Да, и хитрюгу вещую зимняя смерть добыла.

Хорошо умерла: от холоду-то не больно.

Легла, добычу чую – так

близка, что зубом рвать

охота есть, – но пасть пуста,

слюны прогорклой хвать…

Плоть – нежно – рыбья – близко – да!

Заходится мой ум

весь в жадных мыслях: смерть, еда –

но дух суров, угрюм

желанья плоти обуздать

сумеет, чтобы в час

удачи все корысти взять,

не жалкую чтоб часть.

***

Ну, время! И лиха беда

начало: по одной

я складываю вниз – я, да,

так мечу путь домой.

Рыб добывший человек,

молчалив, суров, упрям,

хлещет одр и давит снег;

путь ухабист, долог, прям.

Он повытащил на свет

из тьмы, холода воды

рыбу красную и нет,

рыбу черную беды,

рыбу с белыми костьми,

пучеглазую глубин,

рыбу времени-зимы,

рыбу-мать и рыбу-сын,

рыбу неба и земли,

рыбу мертвой тишины.

Не путем их увлекли

сети вверх, прервали сны

рыбьи, вещие; затем

им зима, густа вода,

чтобы смерть заспать совсем,

не проснуться никогда.

Трепыханье серых масс

чувствую, волнует плеск

судорожный хищных нас:

человеков, зверей – всех.

Хищный дух и тухлый дух

смешиваясь, от возка

вверх идут, а было б мух

летом! – Зимняя тоска

нынче давит, холодит.

Вам что в воду – в белый снег,

кто хвостом пошевелит,

провожая тряский бег

наш в закат, кто ляжет – бряк! –

как летел – кратка дуга.

Вся свобода наша так…

Дар последний от врага…

Еду, дорожка тряская

дрыг да дрыг;

досточками телега лязгая,

прыг да прыг.

Долог наш путь с пригорками

снежных глыб –

ох, и накормят мертвую

тыщи рыб!

Как в лабиринте человек плутает,

изгибы метит,

смерть его ведет,

меня везет – топор и кнут лежат

у смерти под рукой;

как человек,

решивший, что вернется, метит путь –

на память не надеясь

(что в таких

опасных обстоятельствах запомнишь?

А камни одинаковы везде,

как снег),

он стрелки мелом чертит,

камень твердый

ножом толцит, то зубом –

будет скол –

примета рокового поворота, –

так путь от места смерти

пахучим,

долгим,

склизким чередом,

виющимся пока,

чтоб на морозе

коленцами немыслимыми вмерзнуть

в путь санный,

отмечаю.

***

На место смерти я вернусь с прибытком,

путь не дойдя,

увидев,

увильнув.

Да не великий труд, волченька, братец мой,

большую корысть добыть:

пойди ты на озерцо,

да по-женски присядь

у проруби,

погулять

пусти в водах темных

большой да мохнатый хвост.

Ловитвы обычай, волченька,

завсегда прост.

Малой рыбоньке холодно быть

посередь мглы, тьмы,

и тоскливо ей плыть

на зимний солнцеворот,

водой брызгать.

Дай ей пути наверх,

дай ей свободы, волченька, –

плотью

отблагодарит.

Ловись, рыбка малая карасёк,

ловись, большая – сом из осок,

ловись, рыбка верткая угорь-червь,

ловись, костяной да склизкий хват-ерш.

Пора ли, лисонька?

Терпи, волчок!

Налим-лежебок – разевай роток,

щука-сестра – зубом востра,

боярин Осетр – рыб пасет,

Царь Кит – водой кипит.

Пора ли, лисонька?

Терпи, волчок!

Все плывите: большие, малые – все –

повиснуть грузом богатым на хвосте-лесе!

Голод, брат вещий, всех нас к себе зовет:

волк голодает – и рыба средь толщи вод.

Пора ли, лисонька?

Тащи, волчок!

Лиса

Я навожу морозы, воздухи замедляю,

облака разгоняю – смотрит благое небо

на большой зимний берег.

Озеро замирает,

ночь стоит,

вся в стеклянном воздухе высь сверкает,

звезды друг друга видят,

их бел-бессмертный холод

над землею гуляет

по синему

невозбранно.

Волк

Солнце-то нас покинуло,

солнце-то в высях сгинуло,

белое только, белое

пространство лежит,

яснеется;

месяц льет светом, холодом,

я на ветру,

от звезд поток

пОд шкуру забирается.

Холодно,

холодно до кости.

Ну, не шути – пусти

до свету шастнуть в темное,

во леса;

видишь – рассвета тусклая полоса,

слышишь – в деревне снег скрипит,

голоса

бабьи проснулись, вскинулись;

хвать ведро,

коромысло тискают,

тяжела

ноша будет,

плеская

за края…

***

Отпустила

с уроном добыча моя меня,

пуст, куц бегу, обычай зимний кляня,

по клыкам течет своя кровь и своя слюна.

Изворачиваясь, я рвал себя,

уворачиваясь, я когти рву.

Ох, твоя рыжина, моя сед-седина!

Надо бы мне ума, да болит спина,

всяким охожена: всяк ее бил дубьем.

Ну-ка, вставай, подруженька, ну, пойдем.

Хвать за загривок мощный – залезай!

Мы по дорожке-тропке – да в самый рай

волчий да лисий, псовый – ох, ествы

в мисках и вольно бегает меж листвы.

Примет нас старший, общий наш предок-зверь –

как пред большой добычей, клыки ощерь,

шерсть дыбом ставь, когтИ его так и сяк,

будто в раю пора больших и опасных драк.

Но мы-то с тобою битые – места нет,

чтобы осталось целое, – нам в бел свет

войти не зазорно: честно судьбу свою

мы отходили подлую – лисию, волчую…