Заговор от боли нутряной и сердечной

Дмитрий Аникин

Черная боль распадись, уйди,

оставь ретивОе ровно стучать в груди,

с потом выйди из пор, хладным ливнем хлынь!

Сердце, темную – не захлебнись – теплынь

оставь в узких жилах, вдоль их гони,

не через край плесни!

Перейди на беглого, на прохожего,

хворь, найди на меня похожего.

Перелети по ветру на кого живого,

на золотого, на красивого, на молодого.

Перетеки водою, дождем, ручьем

на тело бело – что не мое, хоть чье.

Распространись, поветрие, как злой слух дурной,

распространись над сонною, над бодрствующею страной!

Слушай ты слух, человек, и в него непреложно верь,

а кто смерти верит, тот ей широко отворяет дверь.

За семью морями, семью ветрами

остров молодой из воды глубокой,

из солей – смерть – белых, валов свинцовых,

под звездой бегучей, далекой, гиблой –

остров дурь-Буян – алатырник дикий,

где растет трава – синева – плеск листьев,

мертвая трава, из нее нить-нитка

тянется, прядется – лен, лен – смерть-цветом.

Я слежу за нитью, ее мельканьем:

пальцы – пробежь ловких – вдоль, вдоль – торОпко –

дева, дщерь неспяща, играет нитью,

пока тянет-тянет – и мне быть живым…

Сидит слепая, саван шьет,

уколется – беда;

то песни жалкие поет,

то песни без стыда.

Поет о том, что вдалеке,

на чуждой стороне,

есть кто-то жив, – поет по мне,

и нить скользит в руке.

И труд ее от слез промок –

и мой к ней в эту тьму

отводит путь на крюк, на срок,

немыслимый уму.

Черную свечку ставлю, коптит ее мертвый воск,

горькие слезы плавлю, весь в мыслях быстрых мозг.

Разное представляется – все прошлое, и подробно;

зрение убыстряется – вспоминаю, смотрю беззлобно.

Черная свечка пламени кидает по ветру клочья,

сквозняк облетает голову, свечка льет, кровоточит.

Черная свечка тает, как тает моя болезнь;

как, толстая, догорит, умрет – так и мне воскресть.

Долгими тропками ходил-ходил, собирал

травы разные, тайности лесные знал,

много чего слухом слыхивал от молвы,

ходил – мертвой, живой находил травы.

Плоти трав мял зеленые, соки давил,

целебный напиток, панацейный, себе варил.

Понабрала трава с земли, неба силу свою,

я глотаю чего – будто землю ем, будто небо пью.

С наговором,

с шепотком, с дымком,

кипятка –

свежа густая струя –

глотком

не обжигаюсь, целебная

горечь в нем.

В жилы проникает,

хозяйски по ним идет,

изымает боли,

счет ведет

стукам, чтоб ретивОе

сверху вниз

не устремлялось, ухало.

Кровь из

вен брызжет лишняя,

в медь лиясь, –

бережет меня воля вышняя.

Помолясь,

я отправляюсь здравствовать,

век жить,

над словесами царствовать,

заговоры творить.

Мои окончены сроки,

а жизнь – она вот, течет.

Условия лет жестоки,

дней идет хитрый счет.

И кто-то вдвойне заплатит

за лихву мою, втройне:

как жизни твоей не хватит –

другая отдастся мне.

Как птица по небу,

отлетает пусть хворь-болезнь;

змейкой по камню

юркни, мелькни, исчезнь –

чтоб ни следа, ни шрама,

чтоб память, что о тебе,

была смутной самой

мне

в октябре.